Воздух, которым ты дышишь

Июнь 1998. Если лёгкие сокращаются, перерабатывая воздух, и тело в состоянии совершить хотя бы одно элементарное движение — по законам физиологии, расписанным во всех медицинских справочниках, человек не является мёртвым. И даже если его лицо давно потеряло все краски, а внутренний дисбаланс каждый день обнаруживал в себе новую личность — это еще не значило, что данного человека больше не существует. Главным показателем являлась оболочка, за которой на самом деле мог скрываться любой, кого ты никогда не хотел бы увидеть. А если бы в одной из комнат висело зеркало, где можно было увидеть своё отражение, то всё слилось бы в белое пятно, без возможности разобрать очертания. И даже все окна располагались таким образом, что свет, проникающий сквозь плотные стёкла, ложился под определённым углом, не оставляя ни единого блика на полу. Тем самым у людей забирали всё — без единого шанса оставить даже самую невзрачную тень. Как будто при поступлении в это отделение каждый заполнял бумаги о полной передаче своей жизни в чужие руки. После наблюдения за происходящим в этих стенах, Гермиона каждый день, лишь прокручивала вопрос — как людей, полностью потерявших себя, можно приравнивать к живым, только лишь потому что в их организм всё ещё продолжает поступать кислород? Каким образом мёртвая душа стала показателем жизни, а раны, покрывающие каждый орган внутри, не играли никакой роли по причине, что их не было видно? Она в очередной раз провела ладонью по правому предплечью, короткими ногтями пытаясь расцарапать участок кожи, где сейчас находилось несколько пластырей. Небольшой механизм, отдалённо напоминающий маггловский катетер, вот уже две недели располагающийся под её кожей, впрыснул лекарство в кровь, от которого начался привычный зуд внутри, сопровождающийся небольшой дрожью и онемением нескольких пальцев. Сжав руку в кулак, параллельно разминая запястье, Гермиона тихо простонала, ощущая будто в этот момент невидимые руки добрались до каждого органа, решив достать последнее, что у неё осталось. Это была та нестандартная боль, от которой не хотелось кричать, но душило желание содрать с себя кожу вместе с каждым прибором, который за всё это время стал практически её дополнительной частью. В один момент ей даже стало казаться, что отключившись от всех аппаратов, она может упасть замертво как механическая кукла из которой достали батарейки. Исходящий свет от диагностических чар и тонкие проводки, оставляющие синяки на запястьях, становились тождественны наручникам, которыми она была закована без возможности куда-либо деться. Как животное загнанное в клетку, за которым закрыли дверь и несколько раз с громким скрипом повернули ключ в замке. Это душило хуже отсутствия кислорода и уничтожало в три раза быстрее, чем самый страшный яд из аптечного прилавка Лютного переулка. В знаниях, отдалёнными воспоминаниями, оставшихся у неё в голове, этому даже нашлось слово — саморазрушение. И самое главное, что ты не прикладывал к этому своей руки, но сейчас всё равно продолжал нести бремя вины из-за того, что не сумел противостоять подавляющему натиску. А люди, окружающие столько времени, больше не вызывали того доверия, которое помогло бы расслабиться хоть на одну проклятую минуту. Она знала: в палате напротив, в соседнем здании, Малфой терпел то же самое. И даже если всё было наконец-то закончено, привычный поиск сопутствующей лжи теперь не удалось бы стереть ещё очень долгое время. А границы, раньше выстроенные из прочного камня, в один момент рухнули подобно картонным декорациям любого камерного театра. Всё это складывалось из мелочей, чётко отпечатывающихся в её памяти, без возможности представить, что теперь может быть как-то по-другому. После уничтожения каждого крестража, Драко всегда внимательно вглядывался в её лицо, повторяя одну и ту же фразу: «Душа погибает у того, кто её не достоин». И в эти минуты в его глазах загорался такой всепоглощающий огонь, что у Гермионы не возникало ни единого сомнения в правдивости произнесённых слов. Это был именно тот переломный момент, в который она начала всецело ему доверять. Испытывать чувство, которое в его жизни до сих пор находилось в листе ожидания. Ей оставалось только каждый раз заглядывать в его глаза, где ежедневно всё больше угасала надежда, и не задавая вопросов верить во всё, что он так и не решился произнести вслух. В то, на что она искренне надеялась, но никогда в жизни не набралась бы смелости уточнить. Сейчас каждая деталь, за которую цеплялись обрывки её памяти, пробивала электрическим разрядом, будто по частицам возвращая всё то, что она успела забыть по каким-либо причинам. Поворот головы вспышками обрисовывал очертания в памяти, выстраивая цепочку действий, которые обычно следовали за уже привычными ситуациями. Стук в дверь отдавался в ушах, заставляя прищуриться и создавая диссонанс, где раньше это приравнивалось к успокоительному, а сейчас вынуждало всё сжиматься внутри. А привычный запах лимона, которым здесь так сильно пахло мыло, лежащее на раковине, каждый раз заставлял вскидывать голову, судорожно пытаясь отыскать окно, в котором она могла увидеть его. С каждым днём это всё больше походило на то, что она сходила с ума. Признавая: в её голове крутится слишком много мыслей, которые жужжащим роем пчёл делали её лечение только хуже. Ей хотелось разобраться. Вскочить с кровати и начать тарабанить в закрытую дверь с криком о помощи, в которой она так сильно нуждалась. Бомбардой вынести решётки на окнах и не раздумывая выпрыгнуть с четвёртого этажа, где располагалась её палата. А потом не оглядываясь бежать с той скоростью, к которой они оба привыкли за последний год. Её раздражала неизвестность, тяжёлым грузом сдавливающая стены, от чего небольшое помещение ежедневно становилось ещё меньше. Все эти мысли, гуляющие по затуманенному сознанию, только обостряли фантомные боли, являющиеся главной проблемой, с которой она никак не могла побороться. Пепел, то и дело оседающий на её лёгких, вызывал приступ сухого кашля, заставляя в определённые минуты сгибаться пополам и чувствовать, что она больше не может перерабатывать кислород. Всё это смешивалось с острой болью в области предплечий, где виднелись рубцы от давно заживших ожогов. В совокупности фантомные боли доводили девушку до повышения дозировки успокоительных и очередного осознания: она не в состоянии справиться с этим сама. И это был главный страх. Ведь Гермиона Джин Грейнджер всегда делала всё для того, чтобы не пользоваться чьей-либо помощью. Протянутая рука всю сознательную жизнь служила лишь оскорблением, несмотря на то, что она была выше того, чтобы указывать на это пальцем. И в совокупности это всё походило на дешёвую пьесу с плохо подобранным актёрским составом. Ненастоящие эмоции, спрятанные за масками бесцветных лиц, идентично похожих друг на друга. Застиранная одежда, зашитая нитками совершенно противоположного цвета. И едкий запах медикаментов, с каждым часом всё больше угнетающий атмосферу. В детстве ей говорили, что все истории заканчиваются хэппи эндом, и сейчас Гермионе первый раз в жизни захотелось порвать все книжки того времени, потому что она не была готова принять такую наглую ложь. Всё, что подарил ей последний год, формулировалось в слово — доверие. И если бы ей предложили отказаться от всех чувств, теплящихся у неё внутри, она бы не задумываясь вычеркнула абсолютно всё кроме него. В очередной раз потерев ладонями пластыри, которые благодаря магии невозможно было отодрать, она сильнее сцепила зубы и опустилась на кровать, вслушиваясь в скрип проржавевшего матраса. Воздух вокруг ощущался густой субстанцией, затягивающей всё глубже и не давая возможности выбраться назад. Словно вязкий мазут покрывал каждый участок кожи, оставаясь липкой консистенцией на пальцах, пытаясь оттереть который, загрязнялся ещё больший участок, до этого сияющий своей чистотой. Это служило очередным знаком того, что избавиться от произошедшего было практически невозможно. Повернув голову вбок и убедившись, что в окне напротив сейчас никого нет, девушка привстала, подходя к подоконнику, на котором привычно собралась пыль, попадающая через открытое окно с улицы. Его отсутствие обозначало, что примерно через час на процедуры уведут её, забирая лишние минуты, когда они могли быть хотя бы в поле видимости друг друга. Автор, придумавший их личный сценарий, решил не давать главным героям ни единого шанса на лечение, которое могло оказаться единственно верным в данной ситуации. В любой постановке есть свои декорации. На главной сцене, не всем отведена ведущая роль. И далеко не каждому актеру суждено поучаствовать во всех написанных актах.