And that and / И то, и другое...

      Хоныч громко сплёвывает на асфальт. В голове проваривается вчерашнее противно-тёплое пиво Саныча, которое они заныкали слишком рано для таких будничных посиделок на первой и, пожалуй, единственной скамейке у третьего подъезда. На ней уже красовались свежие и добротные сплёвы обоих участников мелко-постоянного антисоциального поведенческого настроя. Но это излишнее упоминание о данных околокультурных, но чётких персонажах вполне спокойного района пятиэтажного дома номер двадцать четыре.       Апрельская прохлада прошибает. В спортивной куртке с одноимённой надписью, которую принято здесь знать в лицо, довольно прохладно, но по здешней погоде терпимо для пацанов с округи. Хоныч понимает, что батя до часов трёх беспробудно увязнет в отлёжанном диване со вчерашней пятнистой желтизной на подлокотнике. И убирать это придётся под визжащий крик матери. Хоныч знает и об этом.       Ему положено знать о многом для его семнадцати с небольшим. Главные правила района – это быть на уровне местного авторитета среди таких же отбросов малообеспеченных семейств. Хоныч о таком в принципе не помышлял, зато кулаки отбивал за это козырное место от всей души. И даже ног. Кровь разбавляли свежие отхаркивания на мокро-грязный асфальт, а затем доводили до тяжёлых закашливаний грудного хрипа. Саныч был всегда на подмоге. И это больше всего нравилось зелёному и очень бойкому Хонычу в разделении властей на двух перекрёстных улицах.       Вообще молодая и самая трезвая голова из всех его собратьев была далеко непуста. Мелкая разборка «ласточек» мужиков на районе – это ещё не самое сложное в полупустом гараже бухающего отца. Растаскать подчистую пацанская совесть не позволила, а отдаться наголо этому мозговому процессу не давало шило в том самом набитом с малолетства месте. Технарь посещается Хонычем стабильно. Стабильно два раза в неделю. Из пяти возможных. Но сам Кимов при этом считает, что стоило бы почаще...       – Здарова, братан, – Саныч выплывает из вечно открытой подъездной. Её вышибали пару раз, на том и держится.       – Здарова, Сан, – пятая припрятанная всё-таки была на руку. И её с упоением прихлёбывает сейчас сам Хоныч.       – Чего помятый?       – Башка... – многозначительно и ожидаемо летит из-под кепки. Там два опухших глаза и несошедший оттёк под одним от пережитой недельной стрелки с Чжеком из седьмого.       – Ща, поправим дело... – лёгкой присядкой рядом с расслабленным Кимовым.       – Поправь бля свои шнурки. Ёбнешься когда-нибудь, – смешок в горлышко от пиваса продрагивает по глотке без пизды приятно. Хоныч смачно сплёвывает влево, а затем лезет в карман своих чёрных спортивок. Исключительно чёрных. С тремя полосками.       – Первее ёбну, кому-нибудь, – пауза театральная, ржач грудной, но слегка пищащий. Кимов шутку оценивает короткой выдавкой из себя уголка губ.       – Жеку в следующий раз с собой прихвати. Отпиздят – про стрелу опять мусолить придётся. А кто блять зассыт?       – Да не зас...       – Завали, Сан, – хмурость невидимых надбровных дуг добавляет некой "задумчивости" прищуренного до одной кривоватой линии взгляда. Философского вида это Хонычу ни разу не придаёт, но на Саныча этот глазной подзатыльник как-то резко действует. Так же резко, как правой под дых.       – Да без «бэ»... Чего напрягся, братан, – напрягся здесь пока что только сам Саныч, но вида подавать не смел. Мало ли что.       – Ментов вчера вызывали... Батя снова. Я вовремя съебался в соседний, – в горле запершило не к месту, полбанки было опустошено с жадным и неаккуратным пролитием по подбородку. Саныч молча ждал главное. На более современном это подразумевалось "куль-ми-на-ци-ей". На Сановском – самый пиздец.       – Ну?..       – А чё ну... – смачный харчок отлетает аккурат мимо урной. Кимов и не целился туда по правде. – У нас на районе блять стали разгуливать пидорасы...       – Пиздишь...       – Сам ахуел, – осипшим разом говором в ответ. – Новенький этот. В дом, что с круглосуткой на углу, заехали.       – Видал вроде.       – Жались у падика. С высоким каким-то. Отпиздил бы сук... – скошенные прищурки устремляются куда-то в прострацию. Кимов понятия о таком не имел. Зато его мозг на этот счёт поимели раньше.       – Схули не отпиздил?       – Не по понятиям без предъявы.       – Хуярились там в гланды, какие нах понятия?!       – Наши, Саныч. Отпиздить всегда успеется.       – Чё щас тёмную ему?       – Стопэ, – дохлёбывается всё та же подкислая, но после быстрых глотков сносная балтика. – Я сгоняю перетереть. Батя у него какая-то шишка административная.       – Откуды слухи?       – Из жопы бля, Саныч. Сказал, что сам, значит, сам.       – Да понял я... Понял.       Мерзкое утро перетекало в такой же мерзкий полдень, за который Хоныч обмозговал немало идей. На языке вертелась эта поганая слуху фамилия – Пакровский. Всё-таки Чжека не такой уж моральный обсос, как думал Кимов. И пельменями угостил вкусными тогда, да и в рожу дал прилично...