***
Сухая беззвёздная ночь застыла в мёртвом молчании. Небо виделось чёрно-синей картонкой, наспех приколоченной к потолку. Не было ветра, травы стояли частоколом, зелёный тинистый пруд выглядел плотной пластилиновой безжизненной массой. Зик тщетно искал уединения в объятиях природы. Он полагал, что тишина ночи в лесу ему как-то поможет в подавлении глухого раздражения. Йегер напрягал слух, чтобы вслушаться в уханье сов и плеск воды — так делают люди, чтобы развить внимание. Например, концентрируются на тихой, едва уловимой мелодии откуда-то издалека. Из-за хронического стресса Зик становился, бывало, чувствительнее и раздражительнее. Он на всё реагировал истерикой. — Что ты визжишь? — спрашивал его Эрен и обязательно трогал какое-нибудь чучело из семейной коллекции. — Если тебе плохо, то расскажи, может быть, решение придёт само. — Не придёт, — цедил сквозь зубы в ответ Зик и отнимал чучела у Эрена. Потом, правда, прекратил так делать, и стал тереть глаза, залезая пальцами под очки. Зик тёр глаза с каким-то ожесточением, будто их вдавливал в череп. От нажимов подушечками пальцев, перед закрытыми глазами плясали розоватые округлые вспышки. — Зик, мне тоже всё это не нравится, — сладко шептал калека отгородившемуся от него слепотой брату. — Я бы тоже предпочёл всё повернуть вспять. Вернуть в русло обыденности! «Как же, как же», — с горечью усмехался про себя Зик. Старший Йегер распахнул глаза. Вот перед ним пруд, вокруг него высокая трава. Вот под ногами илистая земля, между пальцев ног — маленькие острые веточки. Колено согнулось в суставе и разогнулось — стопа резко топнула по земле, примяла траву, разломила с хрустом ветки, слегка утонула в грязи. Подавляемый гнев на брата травил каждый день в час по чайной ложке. Так травили ртутью в старые времена, потихонечку, по чуть-чуть. Зик вдохнул полной грудью сухой холодный илистый воздух. Водоём плохо пах, цвёл. Йегер в последний раз осмотрел воду, растения, небо, чёрную прерывистую полоску верхушек деревьев вдалеке. На землю между его ног упал разорванный травянистым рельефом местности кружочек света. Зик медленно моргнул — попрощался с водой. Эрен светил огромной лампой с преломляющей широкой линзой туда, где стоял его брат. Данная конструкция служила настоящим маяком на случай, если дети потеряются — гениальное изобретение Гриши Йегера. У инвалида один глаз, а видит как будто лишнее. А иначе откуда ему доподлинно знать, где прячется от него Зик? Жёлто-зелёная дорожка света тянулась огромным плоским канатом от самого дома-ротонды Йегеров до ступней в шлёпанцах беглеца. Зик понурил голову и пошёл по этой ядовитой золотой дороге. На пересечении двух жилых улиц с частными домами появились первые звуки жизни — залаяли собаки. Дорожка света стала шире — вероятно, Эрен неотрывно следил за ненаглядным Зиком, наклонял лампу всё ниже, а линзу ставил всё ближе к светильнику. В соседних домах свет в окнах горел. Голову пронзила безумная идея — попросить помощи или дать ночлег, но только не находиться с братом. Однако он боялся, что будет, как в детстве, когда Зик нарочно убежал к соседу, чтобы не сидеть с любвеобильным младшим братом, а его за плечи развернули и передали отцу. Эрен защищён законом. Эрен улыбался с балкона второго этажа. На нём не было повязки, рядом не было костыля. Он по-птичьи распростёр руки, улыбнулся и наклонил голову в бок, и Зик, не помня себя от ужаса, отбежал назад пару метров.***
— Я знал, что ты всё равно меня поймаешь! Зик мог обозначить свою связь с Эреном сложной смесью чувства ответственности, страха, привычки и суеверного представления об ответственности за того, чьим дефлоратором пришлось выступить. Каштановые волосы, повисшие паклей вниз головой, ещё маячили перед глазами. Эрен решил подразнить Зика таким образом — проверить, словит ли, а сам пугающе ловко подтянулся на руках и, как гимнаст, очертив ногой окружность в воздухе, вернулся на исходную позицию, вытянув руки в стороны. — Не хочу вдаваться в глубины происходящего, — по Зику было заметно, что он долго обдумывал этот вопрос, и сейчас излагает готовые выводы. — То, чем мы иногда занимаемся… — Сексом! — по-детски радостно вставил ремарку Эрен. Зик наградил его раздражённым взглядом, но быстро вернулся к смазыванию воском когтей медведя. — …плохо. Но что хуже — время идёт, а мы не заказали тебе протезы. Эрен издал звук, который можно услышать у лошадей — немного насмешливый, брынчащий и брезгливый. — Да, протезы, — твёрже повторил Зик. Настала очередь обработки медвежьих зубов, Эрен без лишних вопросов подал ему вторую банку воска с середины стола. — И буду я… — Эрен соединил в кольцо большой и указательный пальцы, а затем приложил к глазнице, словно смотрел сквозь него, как в подзорную трубу. — Привлекательным для тебя? Но мне казалось, что у тебя дымится на наши крысиные игры. Широкая страшная улыбка разорвала в клочья относительно миловидное личико младшего Йегера. Большие кривые зубы на самом деле придавали облику Эрена хищные черты, которые роднили его то ли с росомахой, то ли с крысой, а то и вовсе с лисицей или хорьком. Эрен захохотал в ответ на молчание Зика, расценённое как согласие. Но старший Йегер был погружён в доведение до ума чучела медведя — огромный мёртвый зверь пах формалином и воском. Зик хотел причинить Эрену боль любыми методами, но не мог себе в этом до конца признаться. Не покидало ощущение, что младший брат как-то хитро его обманывает и на самом деле сам хочет, чтобы над ним произошло надругательство или какой-нибудь другой вред. Эрен хохотал громче и громче, раскатисто, и его смех кругом облетал дом. Зику почудился смех брата из медвежьей пасти. Прямо как в детстве на медвежьем празднике.***
Чем чаще они занимались сексом, тем больше Зик верил в мистическую искусственность происходящего. После двадцать четвёртого траха с братом Йегер разочаровался в вере в чистоту и нетленность человеческой души, которую ему так нахваливал отец. Секс с Эреном приносил убийственное облегчение. Напряжение и ненависть сбрасывались, боль множилась на ноль. Эрен громко ахал, стонал, загибался в самые странные акробатические позы, которые не то что калека, но здоровый человек выдюжит едва ли. Помимо всего прочего, Зик сам удивлялся тому, как легко и просто он подпускал Эрена к телу. — Дай член, — требовательно просил Эрен и дул губы. — Просишь как какой-то сувенир, — Зик с неохотой отрывался от работы над кошельком из крысы и поворачивался к брату так, чтобы тот мог устроиться между его ног на полу. Эрен любил две вещи — сосать и «оплодотворяться». Поначалу старший Йегер даже слушать не мог таких определений — тонкая душевная организация рвалась в лоскуты, но позже в голове прояснялось, и всё вставало на место. Конфронтации происходили всё реже. Зик примирился с невозможностью сепарации и полностью согласился с навязываемом болезненном слиянием. Такое развитие отношений между братьями не было для них пугающим или неверным. Зик полагал, что они оба находились в тупике, как две крысы, запертые в одной клетке. Когда злоба выныривала из самых потаённых уголков сознания, Зик переставал идти на компромиссы и становился слепым в своей жестокости, как зверь в состоянии аффекта. Эрен всегда ждал этого. Он провоцировал ситуации, подгадывал моменты и настроения брата — так он питался гневом и любовью Зика, становился сильнее, красивее и веселее. — Если ты осеменишь меня, я дам тебе сделать это ещё раз, а потом ещё раз, и затем ещё, — Эрен хватался ногтями за ткань рубашки на спине брата, пока тот сношал его в каком-то ненормальном, бешеном темпе. — Зик! Крик боли и удовольствия достиг красного потолка. Эрен ласково гладил бьющееся в конвульсиях от оргазма тело — гладил голову, шею, спину. Они были одного роста, но Зик — очевидно шире, потому казался намного больше. Эрен приподнял над собой упавшую в подушку уставшую, взмыленную голову брата. — Спускай только внутрь, только вну… Зик, я чувствую, как кровь стучит по венам в твоём члене. Ты бы знал, что это за чувство!.. Слова младшего брата не долетали до сознания Йегера. Голова рухнула туда же, откуда её подняли — сбоку от лица Эрена, устремлённого к красному потолку.