Паника

В коридоре темно, и пробравшийся в школу по своим делам Харви охает, когда его хватают за шиворот и кидают в шкафчики. Он всего-то и хотел: по-тихому исправить расписание репетиций, ничего незаконного или угрожающего чужим жизням, зачем так жестко? Парень поднимает глаза, и что-то в груди проваливается — перед ним не охранник. На него движется восставший из мертвых музыкант. Главный школьный задира. Моральный урод и убийца. Харви щурится в темноте; надпись на футболке Вернувшегося блестит, чуть выглядывая из под покрытой шипами куртки: "Пан..." — читает Харви. Это точно кусок названия "адская паника", но Кинкла начинает тошнить. Он вспоминает жуткого божка Пана с ярмарки. Он вспоминает заодно и женщину-змею. И угрозу быть принесенным в жертву девственником. И еще много другого ужаса. От мыслей его отрывает грубая рука, схватившая за куртку с эмблемой Бакстер Хай. Харви приходится привстать на носки, чтобы ткань не трещала от натяжения — музыкант выше почти на голову, и подтягивает практически к самому лицу, скалится, улыбается гадко: — Ну привет, Кинкл. — Здорово, шваль. Удар затылком об железный шкавчик не сулит ничего хорошего ни многострадальной голове Харви, ни бедному хозяину дверцы. — Как ты меня назвал? — ирокез угрожающе покачивается, цепь на штанах агрессивно звякает. — Я... Я буду звать тебя Пан, — Харви, прижатый к шкафчику, кивает на чужую футболку. Разукрашенный мертвец одергивает куртку в шипах и оглядывает себя, хохочет: — Да хоть Эросом зови, мне посрать. Он поднимает Кинкла над землей, и прижимается к металлической дверце сам. Харви теперь высоко-высоко, смотрит в накрашенное хищное лицо, болтает ногами, пытается выяснить точки опоры. Их выходит всего три. Две: под руками, отчаянно вцепившимися в ошипованные плечи, еще одна — под задницей. Как раз на уровне кожаного ремня джинс оскалившегося панка. Харви дергается, но Пану это не нравится, он резко отодвигается — так что Кинкл скользит вниз, спиной по дверце — и снова фиксирует. Теперь Харви ниже, но все равно толком до пола не достаёт, еще и ноги позорно разведены в стороны, одно из бедер чувствует цепь на чужих ногах. — Что тебе нужно? — Харви не может возмущаться, голос просел куда-то, а горло раздирает подступающая паника. — Ты так похож на своего папашу, — восставший из мертвых запускает широкую руку с накрашенными ногтями в его волосы и дергает, — только у него прическа посимпатичнее была. Хотя легче от этого не было, всё равно крысой оказался... Пан наклоняется, ведёт носом по шее, и Харви впервые за очень-очень долгое время чувствует настоящий страх. Залитая лаком прическа царапает лицо, но ёжик обстриженных, покрашенных под шахматы волос на затылке мягко щекочет дрожащие от страха пальцы парня. Музыкант издает странный звук, почувствовав руку Кинкла на своей голове — тот не делает ничего, не пытается ударить, но и не стремится приласкать, он будто замер. — Ты знаешь, твой папаша ведь не только гараж нам для репетиций предоставлял. Он ещё кое-что предоставлял лично мне... — панк недвусмысленно дергает бедрами и Харви чувствует, — если ты, конечно, понимаешь, о чем я. Парню становится дурно. Нет-нет-нет, его отец не мог... Точно не мог... Да, он наверное был способен на стукачество из чувства вины. Да, он возможно был способен заключить сделку с дьяволом. Но такое... — Ты врешь! — Харви пытается вырваться, колотит руками по широким плечам, рвет кожу об шипы. — Да. А может нет. Ты никогда не узнаешь, — глаза у солиста Адской Паники и так огромные, а он еще и таращит их. Кинкл упирается рукой в его лицо, пытается отвернуть от себя, но только размазывает жирные черные стрелки, угрюмо опущенные вниз, — Харви Кинкл. Руки несостоявшейся, сгоревшей давным-давно заживо звезды тянутся к шее; щелкает замок, и Пан снимает с себя утыканный шипами чокер. Надевает на Харви — тот болтается, парень Рози куда стройнее мертвого музыканта. — Стоило бы натянуть тебе его на одно место, но я и так порву тебя на музыкальном поединке, — панк медленно моргает и ухмыляется, рот у него огромный, пугающий, будто не человеческий. Он резко отступает назад, звеня цепями, разворачивается на каблуках тяжёлых ботинок и исчезает в темноте школьного коридора. Харви трясущимися руками срывает с шеи болезненное и бесполезное украшение — сердце бьется через раз, а желудок холодеет от страха. Он сползает на пол, прижимает к себе ноги, ударяет затылком в шкафчик позади себя. Он хочет выбить из головы все: панику, тошноту, блядское неуместное возбуждение, страх и отчаяние. Некоторые чужие секреты лучше совсем никогда не знать. И Харви думает о том, что чем меньше он будет на своего отца похож — тем меньше его секретов узнает. Не хотелось бы знать совсем ни одного, но адский счетчик с хлопком уже отмечает "один".