Паника

Амброуз шелестит хрупкими страницами и чешет переносицу волшебной палочкой, только лишь неопределённо пожимает плечом на скрип открывающейся двери. Гость, почти беззвучно спустившийся по чугунной лестнице, оказывается слегка неожиданным, заставляет оторваться от работы. Спеллман поправляет очки для чтения, откладывает в сторону рисунки Кинкла и расслабленно встает из-за стола. Ник, глядя на это, будто сжимается вдвое. Он щурит лисьи глаза, отступает на ступеньку назад, в темноту: — Амброуз, ты ведь умеешь делать больно? Кузен Сабрины, не успевший даже толком встать со стула, давится воздухом от такого вопроса. Что-то будто трескается под холодным потолком морга, отслаивается и крошится колдунам на головы. Нет, он конечно знал о заточении в Нике Люцифера, сам ловушки запечатывал. И он, разумеется, слышал слезные жалобы Сабрины на новые сексуальные пристрастия темного мага. Но чтобы вот так сразу... — Я, конечно, умею, вот только ты ещё слишком мал для того, что я могу предложить. Ник вдруг возвращается в свой излюбленный образ, ёршится, поднимает плечи и наступает нагло: — Да я держал в себе самого Темного Владыку. Я был тюрьмой. Я перенес то, чего ты не переносил никог.... — А ты когда-нибудь пытался узнать, за что я сижу в этом чертовом доме десятилетие за десятилетием? Нет, я, конечно, Люцифера в себе не запирал, но меня самого пытались запереть, — Амброуз почему-то оказывается намного выше Ника, хотя раньше всегда казался мягким и небольшим. Скрэтч начинает нервничать. — А... Из-за чего? — Этого я тебе не расскажу. Но могу, раз тебе так так хочется острых ощущений, показать некоторые вещи. Николас облизывает губы и кажется снова тем бесноватым сексуальным пареньком из Академии. Подходит ближе. Амброуз улыбается и сильной рукой давит на грудь, заставляет лечь. Скрэтчу сначала кажется, что он никогда не ляжет, — так и будет вечно падать в ледяные объятия морга — но спина вдруг натыкается на холод кушетки, и парень позволяет привязать свои руки. В голове начинает стучать что-то очень громкое и отвлекающее; предчувствие такое, будто наконец удастся забыться. Пусть в холоде и белом медицинском свете — это лучше, чем никак. — Мне нравится. — Рад за тебя, — Спеллман похлопывает его по запястьям перед тем, как скрыться в смежной комнате. Николас провожает его не слишком широкую, но крепкую спину, и отмечает про себя: Амброуз слегка сутулится. Связанные руки отрывают от реальности, холод в животе нарастает от необходимости чего-то большего. Правда нужно больше. И больнее. И жестче. И желательно резко и неожиданно, как ударом по хлыста по разуму, как вонзившиеся внезапно в плечо зубы. Ник напрягает колени и начинает дышать чаще. Приходится мотать головой, чтобы в возбуждающие болезненные воспоминания не влезали воспоминания ядовитые и жуткие. Темный маг распахивает глаза, и мертвый свет бьет по расширившимся зрачкам. В белом сиянии возникает колдун, — хочется прикусить язык, чтобы не сказать, как много появилось отвратительных ангельских атрибутов за несколько секунд его отсутствия, — сложенные настольные лампы за его спиной бликуют, подобно крыльям. Когда Ник наконец может разглядеть вещи в его руках, глухой крик застревает в горле. Скрэтч скребет ногами по кушетке, пытается сгруппироваться, и начинает бессвязно ругаться. — Ну, чего ты. Ты же сам хотел больнее, — Амброуз старается не рассмеяться, но фыркает через слог, — вот, смотри, скальпель. Вот пила. Он хватает Ника за стройную ногу и мягко тянет на себя. Темный маг орет благим матом и рвёт шнур, которым фиксировали его конечности. И вот он валяется на полу, напуганный, охрипший; всегда безупречно уложенные черные волосы торчат в разные стороны странными завитками. Спеллман хохочет, складывая инструменты в сумку. Его ботинки ступают по плитке чрезвычайно мягко, а улыбка пришивает к полу: — Ничему тебя, Николас, жизнь не учит, раз опять пытаешься изменять моей милой кузине, только-только восстановив отношения. Он отходит к столу, небрежно закидывая сумку на плечо, оборачивается у самой лестницы, и две пары глаз сталкиваются — темные, умные, насмешливые с озлобившимися, острыми, наглыми — в перепалке последними ругательствами. Нет, Спеллманы однозначно самые жуткие создания на свете.