Калека

«Мне все это казалось зимней, чудесной сказкой, несбыточной мечтой дурака, ничему не научившемуся от жизни. А жизнь преподнесла немало горьких уроков, но только ко мне это не приложилось тем мудрым опытом, о котором говорил отец настоятель. Мне было тридцать пять лет. Взрослый мужчина, казалось, повидевший в жизни немало хорошего и плохого. Но в душе я оставался ребенком. Наивным, смешным ребенком, мальчуганом-гимназистом, и вообще кем угодно, но только не чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе. Эта должность меня тяготила. Я не видел себя столоначальником, а при Приамурском генерал-губернаторстве особые поручения ограничивались канцелярщиной, засиженными мухами листами, чернильницами и двумя булками хлеба, которые покупал по дороге на службу. Никчемная нищая жизнь в Хабаровске закончилась, когда в Бог знает каком захолустье в гостинице скончалась моя троюродная тетка, оставившая приличное состоянии. Я теперь богатый наследник…» Штольман бережно разгладил вырванный листок и кивнул на труп: — Что скажете, доктор? — Смерть наступила в результате выстрела из револьвера в висок. Ожоговое кольцо присутствует, но самого оружия нет. — Оно до сих пор не найдено, Антон Андреевич? — Нет, Яков Платонович. Городовые обыскали и палисадник, и задний двор. Под мебелью тоже ничего нет, — Коробейников еще раз заглянул под массивный шкаф. — Не мог же револьвер в мышиную норку закатиться. А вот в сарае нашли много интересного. На долгий тюремный срок потянет. Штольман обогнул стол, склонился над разложенными на диване вещами. Мужские сорочки, одна пара брюк, кальсоны… Яков Платонович развернул форменный сюртук и прищурился. — Убитый Пашка-поездушник — небольшого роста, щуплый, а сюртук на человека в полтора раза больше комплекции. И чемоданы, посмотрите, новые. Края не затерлись, застежки начищены. Странный контраст со стоптанными штиблетами, чернильными пятнами на манжетах и невыглаженными брюками, не находите, Антон Андреевич? Коробейников распрямился, отряхнул пыль с колен. — Действительно… Как же я сразу не догадался! Это поездушник украл у приличного господина багаж, что-то не поделил с сообщниками, тот его и убил. — Благодарю, — Штольман кивнул. — Только калибр у револьвера маленький как у Велодога, для фартового красного несолидно, это так — игрушка и предмет насмешек. Скажите, доктор, — он повернулся к Милцу, — не было ли в последнее время, месяца два назад, три, смертей женщин в летах? Особенно, если проездом они были в Затонске. — В гостинице никто не умирал. А в губернии могли быть такие случаи, у родственников или знакомых проезжающие часто останавливаются. Я посмотрю в картотеке. — Спасибо. Штольман еще раз оглядел комнату. Да и не комната это, а отдельная горница, огороженная в пятистенной избе специально для приежих. Залатанный диван, на окне занавески в полоску и герань в горшках. Чистый обеденный стол, новая, не оплывшая свеча, на столешнице натекла лужица крови. Волосы гладко зачесаны, только прядь выбилась и прикрыла остекленевшие глаза. Воротничок сорочки несвеж, на руках чернильные пятна, и свежее ожоговое пятно на виске. Хозяйка сидела на кухне, беспрестанно вытирала руки фартуком. Штольман встал около окна, отодвинул занавеску, чтобы было посветлее, и спросил, разглядывая паспорт: — В котором часу вы, Авдотья Никитична, приняли к себе на постой Делянова Павла Игнатьевича? — В пять было. Уже темнеть стало… Хотела ворота затворить, а вот он пожаловал. Все приняла… пачпорт этот… Он деньги дал, и я… в горницу пустила, — старуха запиналась через слово и теребила платок. — Когда приехал, ничего не слышали? Может, шумел? — Все тихо было. — И утром? — И утром. Я на базар за провизией, тоже тихо было. Голос Штольмана был спокоен: — А вам известно, чем промышлял господин Делянов? — Да ничем! Скубент обычный! — Скубент… — Коробейников не смог удержаться от усмешки. — Не первый раз вы этого скубента привечаете, Авдотья Никитишна, не в первый. Еще лучше меня знаете, что Делянов Павел Игнатьевич — это Пашка-поездушник, а вы и ваша изба для него — притон, где пожить можно и вам, как блатер-каину, слям сбросить. Сколько вы продали из-под полы? Что еще было в чемодане? Старуха опустила голову. — Вам отпираться и молчать бесполезно. Весь слям, который вы не сбыли, уже найден. После описи будет видно, на сколько десятков рублей вы приняли ворованных вещей. Суда вам не избежать, — заметил Штольман. — Тикалки скуржавые и лопатник Пашка себе оставил, а остальное я на базар снесла, как он велел. — Значит, утром он был жив? — Не знаю. Он под дверью корзинку с тряпьем оставил, к нему я не заглядывала. — А к нему барышни не заходили? — Гулящие? Этого у него было много. Даже полюбовницу завел. — Кто такая? — Малашка. Из уличных. — Пашка из города никуда не отлучался? — С поезда, может, сходил, мне неведомо. А он только на нашей станции промышляет. — Значит, не отлучался. Что ж… Собирайтесь, Авдотья Никитична. Вы арестованы за хранение и сбыт краденного. Штольман поставил свой саквояж под ноги и обернулся на дом. — От станции до дома Евсеевой полчаса езды. Делянова с сообщником должен был кто-то видеть. — А что, Яков Платонович, если это была девица? — Проститутка? — Она самая. Не поделила добро с любовником, убила его. — Это возможно, но меня волнует другое. Где жертва ограбления? Она давно уже могла обратиться в участок. Коробейников покачал головой: — Никто не приходил с жалобой в участок. — Если я не ошибаюсь, то поезд прибыл вчера на станцию днем. Пашка-поездушник заявился к Евсеевой только вечером. — Значит, они убили приезжего господина и спрятали тело. — Вор никогда не пойдет на мокрый гранд, тем более, что Делянов несколько раз отбывал тюремные сроки. В этом главная странность. И еще… Яков Платонович протянул Коробейникову лист из записной книжки: — Если они отступились от своих принципов, то тогда что могло их сподвигнуть на убийство чиновника особых поручений при генерал-губернаторе Приамурья?