Месть по-современному

Утром, где-то в одиннадцать часов, Монте-Кристо проснулся совершенно уставшим и вымотанным. Сегодня не планировал ничем серьёзным не заниматься. Быстро оделся, умылся, убирая остатки вчерашнего вечера в виде налипшей пыли и крови. Теперь он снова примерный семьянин, набоб и в целом эксцентричный человек. Отказался от чёрной рубашки и сменил её на серую, закатав рукава до локтей. Наконец вырвал у судьбы шанс побриться, чем и воспользовался, отполировав лицо как следует. Вышел из ванной и сразу столкнулся с Бертуччо, держащим в руке чашку с кофе. — Панки в городе, месье! — воскликнул тот и сделал глоток. Только сейчас Монте-Кристо понял, какой кошмар творится у него на голове. Вместо аккуратно ниспадающих прядей теперь лихо взбитая копна, так называемый «взрыв на макаронной фабрике». — Ну да... — неловко вышло. И как раз вовремя припомнил: — Когда я сидел в Бометт, то тоже надумывал стать панком, но вспомнил, что мне было уже за тридцать. Тогда вспомнил про эмо, и понял, что для этого тоже староват. — Вы никогда не вернётесь в 2007-й, месье! — снова глотнул кофе. — Merde, Джованни, по больному! — выпалил. — Ладно, ладно, готика ещё вам очень подходит, — испуганный внезапным выкриком Бертуччо быстро окинул хозяина дома с ног до головы и приблизительно прикинул, как бы тот смотрелся в готической одежде. Органично, ничего не скажешь. — Кстати, новая люстра приехала. Я съезжу, заберу? — После завтрака. Успеют ещё посидеть, — отрезал и удалился на залитую солнечным прозрачным светом кухню, где уже сидела Гайде, растрёпанная, в пижамных штанах и кофте, и уплетала хлопья, параллельно просматривая телевизор. — С добрым утром, — поприветствовал. Та обернулась и мигом расцвела в улыбке, что смотрелось крайне забавно с учётом набитых круглых щёк. Проглотила хлопья и подлила в миску ещё немного апельсинового сока из бутылки, стоящей рядом, ведь молоко в чистом виде на дух не переносила. — С добрым, месье, — развернулась на диване и облокотилась о стол. — Как дело прошло? — Друг просил яхту вернуть. Путём сложных махинаций я это сделал. Гляжу, только проснулась. — Ну да, — отпила немного чая. — Правда, валялась ещё недолго, с Францем общалась, спрашивала, как он будет Новый год проводить, — поймала заинтересованное и вопросительное выражение лица опекуна. — Сказал, что день Святого Сильвестра проведёт дома, а первого января позовёт нас на праздник в клубе. Нас, то есть меня, Максимилиана, Альбера и Эжени. Отпустите? — Конечно. Мы с Джованни тоже определились: Сильвестра отмечаем дома, устраиваем ревейон, смотрим поздравление Макрона, а на следующий день можешь с друзьями отрываться. Без подарков, поскольку мы тут все не знаем, чего хотим! — быстро заварил себе крепкий кофе, поскольку бодрость нужно было срочно возвращать после бурной ночи. Так было и в годы заключения: тридцать четвёртый после бессонных беспокойных ночей вместе с профессором Фариа пил холодный кофе кружка за кружкой, пока не отключался тем же вечером. До некоторой поры они с профессором были в одной камере, а потом их подселили ещё к нескольким заключённым в одну большую камеру. «Здорово, новосельцы!» «Профессор, не подскажете, куда нас подселили? Не камера, а какой-то притон бандитов...» «Бандиты? Ну да, отъявленные головорезы, но за несколько лет не факт, что образумились. Не переживайте, вы под моим надзором, и вам ничего не угрожает» «Ну нахер!» Попытался убежать вон по коридору, но попался на глаза коменданту и под его руководством вынужден был вернуться с кислой, только недавно бритой миной. А когда брился под указания профессора, сказал шокированно, глядя на большие, словно вытаращенные глаза и впавшие щёки по ту сторону зеркала: «Ну и страхолюдина!». Всё же общество пожилого профессора скрашивало унылые тюремные будни, и это нельзя отрицать. Оба сначала надеялись на досрочное освобождение по причине полной социальной реабилитации и примерного поведения, но решили сбежать раньше, что удалось проделать только узнику номер тридцать четыре, а двадцать седьмой так и остался в стенах Бометт, если быть точнее, на тюремном кладбище. Жаль. Хороший был старик. Как стоял возле стола, так и продолжал делать глоток за глотком. По телевизору шла передача о приютах для бродячих животных, и он не упустил шанса вставить: — Есть замечательная вещь специально для бродячих собак и кошек. — Мешок мяса? Бидон молока? — воодушевилась Гайде, хоть и желанием помогать братьям меньшим не горела. — Пакет пуль, — мрачно отрезал и допил кофе одним большим глотком. — Да, я не сторонник Гринписа. Ладно... Предлагаю устроить просмотр фильма. «Один дома» на Сильвестра отметаем сразу, поскольку мне, да и тебе он уже поднадоел. Гайде закончила с хлопьями и с пустой миской направилась к раковине. — Что сегодня посмотрим? — ополоснула, а затем взялась за кружку. — Предлагаю фильм Пазолини. Пьер Паоло Пазолини. «Сало» отметаем сразу, лучше что-нибудь лёгкое. — Что-нибудь с Нинетто Даволи! Он такой симпатичный! — Сейчас подберём. У нас дома свой Нинетто Даволи есть. Не менее кудряв, не менее обаятелен. На ум лезет только «Тысяча и одна ночь», «Декамерон», «Птицы большие и малые». — «Птицы», — отмахнулась. — На эротику сегодня не тянет. На том и договорились. Закрылись у Монте-Кристо в спальне, взяли ноутбук, отыскали фильм в Интернете и деликатно устроились перед экраном. Фильм был по большей части философским, поэтому можно было спокойно наблюдать за монологами Тото и Нинетто, задумываясь о своём. На ум невольно пришло, как Монте-Кристо, ещё тогда Джакомо Бузони, зарекомендовавший себя как медиум, отправился в глубину страны, где отыскал Кадрусса, теперь владельца захудалой пивнушки, женатого на онкобольной Карконте. Пришёл к нему, спросил свежего пива, поскольку снаружи стояла знойная летняя жара, и постепенно оба разговорились. Всё началось с того, что якобы Дантес попросил Бузони передать его друзьям бриллиант, стоивший не меньше сорока тысяч евро. «Что стало с беднягой Дантесом?» — спрашивал бывший владелец ателье, выражавший искреннюю жалость к недавнему другу. Оно и ясно: следил за написанием доноса, будучи бухим в щи, если выражаться совсем грубо. «Попросил, чтобы после смерти его погрузили в формалин, — отвечал Бузони, покручивая бриллиант меж пальцев. — Заедьте в тюрьму Бометт, там до сих пор стоит бочка с его нетронутым телом. Он тогда не пришёл – сначала арматурой забили сокамерники, а тело швырнули собакам-охранникам. Я даже поговорить с ним не успел. Оттащил от них, как мог». Запомнил, как его собственная восковая копия медленно плавала в полупрозрачно-зеленоватом растворе. Заподозрят когда-нибудь, что это не Дантес, а гнусная фальшивка. Страшно подумать, что тогда будет. Лучше уж притвориться больным или пьяным, делая вид, что не расслышал. Другое лицо, другое имя, вместо джинсовой куртки теперь пиджак – никто точно не заметит подмены. В таких смутных размышлениях пролетел весь фильм. Монте-Кристо выключил ноутбук и спросил у Гайде, как ей творение Пазолини. Та ответила, что очень понравилось. — Наверняка только на Нинетто и смотрела, — послышалась язвинка. — Да ну вас... Не только на него, но и на Тото тоже. Ладно, пойду спрошу, что там у Джованни с люстрой. Бертуччо ответил, что как раз собирается ехать на почту. Он уже стоял в прихожей и надевал высокие тёплые сапоги. Сказал, что скоро приедет, и прибавил, что после люстры через некоторое время заберёт ещё и дверь. Гайде же отметила, что несмотря на скорое приближение Нового года, атмосфера в доме почти не праздничная. Али развесил вдоль стен мишуру, украсил статуэтки санта-клаусовскими шапками, и на этом приготовления закончились. По телевизору теперь шла программа о детдомах, об условиях жизни детей, обращении с ними. Монте-Кристо вместе с Гайде вышел из спальни, прошёл мимо кухни и мельком глянул на экран. — Так, гляди, и антинаталистом стану, — прокомментировал. — То есть? — Гайде не поняла термина. — Буду считать, что воспроизводство населения ведёт к увеличению страданий на Земле. Живой будет и радоваться, что хорошо, и страдать, что плохо. Несуществующий – ни страдать, что хорошо, ни радоваться, что неплохо. Одни плюсы. Вдобавок, нас уже скоро будет за восемь миллиардов, куда дальше? Знаешь, так просто это не объяснить. Почитай Дэвида Бенатара на досуге. Известный антинаталист. Посуди сама: детдома переполнены, куда ещё больше рожать? — Похоже на чайлдфри. — Ты права, они тоже отказываются от размножения, только их мотивы гораздо глубже. Чайлдфри думают о личной выгоде, а антинаталисты – о судьбе всего человечества. Гайде задумалась. Было отчего: людей в мире так много, и разные страны ведут разную демографическую политику. Одни строго контролируют рождаемость, вводя закон об одном ребёнке в семье, другие призывают рожать как можно больше. Лицемерная при этом складывается ситуация: люди призывают спасать нерождённых, отговаривая от абортов, но при этом забывают о брошенных в детских домах, которые как раз и заслуживали аборта, если бы у родителей была возможность его сделать. Судьба всего человечества... Весомые слова. Совершенно спонтанно в голову пришла мысль: — Про Грету Тунберг слышали? Монте-Кристо навострил слух: — Это та девочка, которая отказалась ходить в школу из-за экологии? — Именно она. Так вот, мне кажется, что её речи совершенно пустые. Когда я смотрела её выступление на саммите ООН, то заметила в её глазах такую ненависть... Монте-Кристо ничего не ответил и налил себе ещё чашку кофе. — Абсолютно так, — сделал глоток. — Украли детство у неё... Она бы взглянула на детей, чьё детство пришлось на войны. А она – мелкая прогульщица. Подумать только: пустить на саммит ООН школьницу, да ещё и больную, — заметил непонимающий взгляд Гайде и уточнил: — Синдром Аспергера, селективный мутизм, обсессивно-компульсивное расстройство. Целый букет... Допил кофе и отправил чашку в раковину. Гайде ушла к себе, закрылась, что было всегда в её обыкновении. Пререкаться по этому поводу с дочерью Монте-Кристо не смел, поскольку уважал её и её личное пространство. Невольно вспомнил: отец тоже относился к нему так, не врывался в комнату без стука. Зато приезжавшая двоюродная тётушка Мюриэль, кузина матери, выговаривала потом, что у маленького Эдмона не может быть ничего личного, пока он живёт в отцовском доме. Сколько её помнил, она всегда была дамой консервативной, говорила, что мальчики всегда становятся добытчиками, а девочки потом будут их обслуживать. Заявляла, что одевать мальчика в «женские» цвета наподобие розового и сиреневого – значит поломать ему восприятие мира. Эдмон даже как-то вёл личный дневник, где изливал эмоции по поводу тётушки. Потом, когда она этот дневник – простой блокнот с наклейками на обложке – обнаружила и выговорила племяннику всё, что она о нём думает, он этот дневник попросту сжёг. В доме очень удачно был установлен камин, и сжечь блокнот не составило труда. Поймал себя на мысли, что внутренние сгибы локтей немного побаливают. Не то чтобы стреляет, но очень ощущается, когда разгибаешь руку. Никогда ещё с таким не сталкивался и решил, что пройдёт само. Ещё немного посмотрел телевизор, прежде чем в прихожей послышались шаги. Поспешил на звук. В пустом проёме стоял Бертуччо в зимней пуховой куртке, с большой коробкой под одной рукой и маленькой под другой. — Оп... — поставил на пол маленькую коробку. — А вот и люстра! Как заказывали! — Неплохо. На днях установим, — Монте-Кристо обратил внимание на маленькую коробку и непонятное копошение внутри неё. — Стоп, а это у тебя что? — Это я себе хомячка взял. Вы же знаете, какие они милахи, — Джованни раскрыл коробку и вынул крошечное пухлое создание с чёрно-белой окраской. В прихожую вбежала Гайде и мигом заприметила хомячка в руках Бертуччо. — Какой хорошенький! — восхитилась и спросила: — Можно подержать? Джованни передал ей нового питомца и снял перчатки. Гайде аккуратно, кончиками пальцев погладила пушистый комочек и состроила умильное выражение лица, увидев, как забавно хомячок двигает щеками. — Кстати, Франц рассказывал: был у него хомяк. Хотел его сфоткать, а он испугался вспышки и умер! — У нашего коменданта тоже хомяк был, — вставил свои пять сантимов Монте-Кристо. — Залез как-то к нам в камеру, добрался до обратной стороны холодильника, от перегрева сдох. Только через неделю комендант его нашёл. А мы всё думали, что у нас кто-то умер, но мы в упор не видели отсутствия кого-то из наших. Все на месте, но падалью несёт при этом. Посмеялись потом от души. Ладно. С люстрой разобрались, а с дверью-то что? — А, дверь... — Бертуччо неловко заулыбался и отвёл глаза в сторону. — А она только под Новый год приедет. Обещаю, привезу...