Месть по-современному

Как известно, подготовка к празднованию Нового года – дело достаточно суетливое, особенно если это делать за несколько дней до праздника, в своеобразном турбо-режиме. Все вокруг носятся, переживают по поводу подарков, развлечений, мероприятий. Дома на Елисейских полях это почти не коснулось, и его обитатели в преддверии праздника сохраняли олимпийское спокойствие. Гайде после занятия по гитаре и очередного приёма у психотерапевта решила заняться наведением порядка в комнате. Прописанные доктором Легрантом таблетки несколько улучшили её состояние: кошмары почти не приходили, а панические атаки не показывались почти с самого начала декабря. На борьбу или йогу так и не записалась, поскольку не имела желания. Зато подсела на эстетику светлой и тёмной академии, о которой ей рассказала Эжени, пока они переписывались в соцсети, но душа больше тянулась к тёмной. Посмотрела «Убей своих любимых» с Дэниелом Рэдклиффом, прониклась атмосферой болезненного взросления и морального разложения, но до крайности не дошла. Полки в шкафу уставила книгами, постоянно рисовала в блокноте девушек в тёмной одежде, напоминающей школьную форму, только более комфортную, и со строгими причёсками. Девушки на рисунках ставили спектакли, декламировали стихи, собирались вместе за столиком в кафетерии и обсуждали очередной проект по истории. Саму обложку блокнота Гайде раскрасила коричневым маркером, красивым шрифтом написала «Эстетика», разрисовала античным узором. Теперь чёрные волосы почти постоянно убраны наверх и заколоты карандашом для большей эстетики, растянутая сиреневая футболка сменилась белой кофтой с длинными рукавами и манжетами прямиком из девятнадцатого века, а хлопковые шорты теперь вытеснены лиловыми бриджами. Монте-Кристо, тоже человек в каком-то роде старомодный, поддерживал увлечение дочери и частенько рекомендовал ей книги на подобную тематику, чаще всего те, которые читал сам. Вместе с ней увлекался греческой архитектурой, скульптурой и поэзией, только редко выдавал это, ведь люди в Париже и так считали его слишком эксцентричным. Ещё в Албании раздобыл копии сочинений античных поэтов, поэтов эпохи ампир и бережно хранил, будто самое ценное сокровище. В самую последнюю очередь Гайде решила разобрать шкаф с одеждой и понять, что оставить, а что выбросить по причине маленького размера или слишком большого количества дыр. Справилась с делом быстро, пока не наткнулась на красную кепку, которую не преминула надеть козырьком вниз. Дверь в комнату всё это время была открыта, и проходящий мимо Монте-Кристо с чашкой кофе в руке не упустил возможности заглянуть. — Гайде, ты в этой кепке – вылитая Мили, — пригляделся. — Тоже «Дикого ангела» смотрел? — Гайде мигом подняла голову. — Смотрел. Скажу по секрету, — вошёл в комнату, пристроился рядом на колени, в опасной, чересчур щекотливой близости, — я был влюблён в Наталию Орейро и её Мили. — Круто... — протянула и сняла кепку. Жалко такую выбрасывать. В проёме показался Бертуччо, слышавший весь разговор. Монте-Кристо мысленно проклял прекрасную акустику дома, где разговор в открытых дверях слышат все на этаже. — Кто-то сказал: Наталия Орейро? Я её обожаю! — Ещё один фанат. Добро пожаловать в наш фан-клуб, — Монте-Кристо поднялся с пола и залпом допил кофе. — Влюбиться в выдуманную героиню – тогда это было очень странно... Мне было нормально. Шестнадцать лет, душа бушует... — Сейчас это норма, — Гайде захлопнула шкаф. — Эжени, вон, по Ганнибалу тащится. — Это тот, который через Альпы перешёл? — спросил Монте-Кристо. — Это тот, который предок Пушкина? — подхватил Бертуччо. — Это тот, который маньяк-психолог, любящий людей хомячить. — А, Ганнибал Лектер! — до Монте-Кристо дошло, о ком идёт речь. Распространённое имя для исторической персоны. Два тёзки – не много не мало. — Не понял... — Бертуччо стоял в недоумении. — Ты что, не смотрел «Молчание ягнят» с Энтони Хопкинсом? — Не-а, месье. — Тогда ты многое потерял. Наверстай это. Рекомендую ещё сериал «Ганнибал». — Эжени как раз по нему фанатеет! — вклинилась Гайде. — В последний раз, когда мы общались, она мне весь мозг прожужжала. Монте-Кристо усмехнулся. — Подружились, смотрю. Рад за тебя, — корыстный человек на его месте использовал бы эту дружбу в своих целях, но это стало бы совершенно бесчеловечно по отношению к дочери. Отбросил столь отвратительные намерения и решил, что Гайде в свою месть втягивать не будет. — А где отмечать будете? — Какой-нибудь ночной клуб побогаче. Альбер сказал, что знаком с заведующим, и сможет обеспечить нам хороший праздник. — Смотрите, шампанского не упейтесь. Поверь, мне не особо приятно будет видеть тебя в пьяном виде, — сам выпивать не особенно любил, но чисто символическую рюмку в честь праздника готов был осушить. На этом пьянство можно закончить. В Бометт было похуже: заключённые напивались до потери памяти и зачастую устраивали драки с поножовщиной. Тридцать четвёртый старался под горячую руку не попадаться, но получалось не всегда. Отметины до сих пор остались, и о причине их появления Монте-Кристо почти не вспоминал. Разве что когда ему приходилось смотреться в отражение душевой кабинки. Тут поймал себя на манипуляции и поспешил выправиться: — То есть... Поверь, тебе тоже будет не особо приятно устраивать свидание с раковиной. — Я вообще крепкий алкоголь не люблю, — Гайде мигом скривилась, представив себя согнутой в три погибели над раковиной, содрогающейся в рвотном позыве. Вот она – цена хорошего праздника. — Лёгкий коктейль – да пожалуйста, а вот виски или шампанское – никогда. Монте-Кристо оценил мысли дочери о здоровом образе жизни и поднялся с пола. Сегодня никаких проблем случиться не должно, значит, можно и расслабиться. Вдруг он услышал бьющую из стереосистемы музыку и шум пылесоса. — Выруби это безобразие! — рявкнул с лестничной площадки. — Уважайте классику, месье! — послышался голос Батистена. — Это Хендрикс! — Все мозги уже прохипповал... Готов поспорить, что скоро до кокса дойдёт... — сам вспомнил, что через остров никогда подобные составы не подпускал. Контрабандные мелкие суда везли многие запрещённые вещи через остров Монте-Кристо, ведь там у них была стоянка. Чаще всего суда приплывали ночью и вставали прямо под свет маяка. Матрос Джакомо, подобравший бежавшего из тюрьмы тридцать четвёртого на борт своего судна, сейчас работает на этом маяке. Эдмон, едва покинув стены тюрьмы, как был в тюремной одежде, так и промчался под покровом двух ночей к берегу моря и поплыл прочь, пока его не выловили, будто какую-то рыбу. Сам тогда за канат сведёнными судорогой пальцами цеплялся, а на борту представился мальтийцем-иммигрантом, заключённым в тюрьму пожизненно. После того, как оказался на острове и погрузил на судно Джакомо найденный клад, поверг других матросов в шок. А за кружкой пива все разговорились и начали вспоминать, чего бы хотели достичь в жизни. И понеслось... «О чём мечтаешь, мальтиец?» «Простите, господа. Слуха нет» К горлу вмиг приставили кортик, и пришлось затянуть первое, что пришло в голову: «У меня мечта такая, Как ваша, но другая: Пусть будет лето, солнце, море, берег! Я на острове своём Тихо сам с собой вдвоём, В КОМПАНИИ ОГРОМНОЙ КУЧИ ДЕНЕГ!» Диалог вышел точь-в-точь из сравнительно нового мультфильма от студии Disney, о котором рассказала девушка из женского отделения тюрьмы, совсем молоденькая. То было в редкий день, когда и мужчины, и женщины гуляли во внутреннем дворе, и то были отделены друг от друга ограждением. Надзиратели две группы выгуливали по очереди во избежание неприятностей вроде домогательств и, того хуже, изнасилований. Тридцать чётвертый и сорок шестая сговорились около ограждения, и диалог продлился до конца прогулки. Обоих жёстко отчитали и впредь запретили всем заключённым обоего пола переговоры через ограждение. А перед тем, как сбежать, тридцать четвёртый нацарапал на стене камеры красноречивое: «fuck you Baumettes», подписавшись своим номером. Во время перелезания через колючее ограждение изранил себе все ноги, которые потом адски щипало от солёной морской воды. Промчался до самого леса рядом с парком Каланк, отсиделся там до следующей ночи и снова стремглав кинулся прочь, не заботясь о том, что побег его обнаружили и что его разыскивала полиция. Пришлось инсценировать смерть, чтобы его оставили в покое. Выглядело это настолько эпично, что врезалось в память навсегда: стоящий на краю скалы беглец с израненными в кровь босыми ногами, вооружённый до зубов отряд полицейских, крик в рупор: «Месье, сохраняйте спокойствие. Это полиция. Дальше у вас нет дороги! Медленно повернитесь, опустите руки на пол! Вы поняли меня?». Беглец тогда проигнорировал сказанное и шагнул ближе к краю. Полицейский, что говорил с ним, пробурчал про себя: «Не понял», и собирался было отдать приказ схватить его на месте, как вдруг увидел, что на краю скалы уже никого нет. Сам, того не зная, спародировал сцену побега из «Пятого элемента», но вместо подвернувшегося под руку таксиста его ожидала морская пучина, а потом борт контрабандистского судна. С экипажем сдружился, после махинаций с кладом присоединился к нему, а потом всё стало ещё тяжелее, и жизнь в тюрьме стала страницей дневника, безжалостно вырванной в эмоциональном порыве. Дантес сказал тогда, переходя на итальянский под градусом: «Jacopo, ho sprecato quattordici anni della mia vita. Di cosa stai parlando?». То была правда. Промотать почти полжизни на сидение взаперти. Хуже Рапунцель. Хотя, она была взаперти в младенчества, но факт остаётся фактом. И на кой Готель выращивала её таким разносторонним человеком, давая ей потенциал для побега? В её духе было бы вырастить забитую, закомплексованную девушку, что боится собственной тени. Забывшись в воспоминаниях, стигматами вскрывающих измождённое сердце, не заметил, как пролетела уборка на нижнем этаже.