Когда придёт зима в Каэр Морхен

Геральт нажал плечом на тяжёлую дверь, навалился — и ржавые петли хрустнули, заскрежетали. Дверь открылась в тихий зеленоватый сумрак. Геральт нахмурился, вглядываясь. Шагнул внутрь. За разбитым витражным окном ветер гнал облака. Половинка луны то скрывалась за ними, то выныривала из мглы серебристым осколком. Геральт повёл головой, втянул воздух. Пахло увядшими цветами, болотом и плесенью. Мозаику на полу затянул мох, колонны треснули, на потолке собирались мутные дождевые капли и тяжело срывались в широкий круглый бассейн. Это была купальня. В зеленоватой воде бассейна плавали розы. И что-то ещё. Геральт шагнул ближе, и медальон на шее похолодел, налился тяжестью. Смертью не пахло. Дева лежала в воде, как живая. Распущенные светлые волосы колыхались в жёлто-зелёной мути, в них запутались подгнившие алые лепестки. От воды тянуло затхлостью, как от застоявшегося букета. Она была молодой. Лет шестнадцать, не больше. Глаза закрыты, лицо спокойное — будто уснула, утомившись от долгого дня. На губах проступала улыбка — еле заметная, неверная, словно тень. В бликах лунного света было не разобрать, то ли мерещится, то ли нет. Геральт стоял, хмурясь. Не мог отойти, всё время возвращаясь взглядом к юному лицу. Он видел много смертей, эта была не первой и не последней. Но почему-то не мог отвернуться. Всего лишь мёртвая девочка — но что-то здесь было не так. С ней что-то было не так. Вода пахла отравой. Среди роз брюхом кверху плавали жабы — раздутые, круглые, в бурых пятнах. Геральт дёрнул плечом, прогоняя невольный озноб. Надо было уйти, но он остался стоять. Это тоже была — судьба? Умереть на пороге юности, не успев расцвести, не успев даже понять. Не бывает такой судьбы. Это просто стечение паскудных обстоятельств. — Нет никакой судьбы, — вполголоса буркнул Геральт. — Только люди и их злые помыслы. И их глупость. Он не корил себя за то, что случилось в Цинтре. Он не верил, что это имеет значение. Предрассудки и старые суеверия — вот и всё. Нет никакой судьбы и никакого предопределения. Вещи просто случаются, ждёшь ты этого или нет. И по опыту Геральта, чаще всего случается какое-нибудь дерьмо. Потому что так устроен мир. Надо было идти, но он стоял. Она молчала. Идеальный слушатель — если бы Геральту был нужен слушатель. Если бы он хотел поговорить. А он не хотел. — Всем хочется верить, что есть высший смысл. Высший порядок. А его нет, — сказал он. На бортике каменного бассейна лежала рубаха. Геральт сдвинул её, сел на край. В купальне было тихо, только мерно капала вода с потолка, разбиваясь о гладь бассейна, и посвистывал ветер за разбитым окном. — Все думают, — сказал он, машинально складывая рубаху перед собой, — что если узнать судьбу наперёд, можно её изменить. А судьбы нет. И менять нечего. Дитя-неожиданность. Мысли всё время возвращались к нему. Геральт не собирался покоряться судьбе. Он никогда не вернётся в Цинтру — а значит, никакого дитя никогда не получит, и это докажет, что все разговоры о судьбе — полная чушь. И он обязательно посмеётся, когда наступит время. Он ни с кем не связан. Ему никто не нужен. Пусть кто угодно другой верит, что жизнь можно предсказать, как погоду на завтрашний день. — Геральт? Нашёл что-нибудь? — в дверях появился Лютик. Геральт поспешно встал, будто и не собирался вести разговоры о судьбе с безымянной утопленницей. Подхватил рубаху, швырнул в Лютика, чтобы тот отвлёкся. Это сработало: тот перебрал ткань в руках, покрутил, разглядывая, что ему досталось. — О, вот это кстати! Я как раз искал, во что бы переодеться. Он повёл носом, подошёл ближе, заглянул в бассейн — скривился, отшатнулся. Запнувшись о разбитые плиты, уцепился за Геральта, чтобы не упасть. — Она мертва, — недовольно сказал Геральт, сам не зная, почему его вообще тянет успокаивать Лютика. — И уже очень давно. Лютик поморщился от затхлого запаха, почесал под носом. Все ещё держась за Геральта, приподнялся на цыпочки, вытянул шею, чтобы заглянуть в воду. Мокрая сорочка колыхалась в воде полупрозрачным облаком. Сквозь распущенные волосы проступали острые эльфийские ушки. — Давно? — переспросил Лютик. — А разве она не должна была уже… Геральт кинул косой взгляд на деву. Любопытно, что Лютик это заметил. Да, должна была. Но, похоже, магия не позволяла. Не говоря ни слова, он развернулся и отправился к выходу. Лютик рванул за ним, прижимая к груди найденную рубаху. — А она не может… — на ходу торопливо начал он. — Может, — раздражённо бросил Геральт. — Хочешь остаться и проверить? — Нет, — быстро отозвался тот, — это по твоей части, я предпочитаю держаться подальше от чудовищ. — Зря ты тогда увязался за мной. — Мне же нужно собирать новый материал!.. Геральт хмыкнул. Ну, да. Конечно. Материал. Снаружи шумел дождь. Бился в каменные плиты двора, залетал внутрь холодными брызгами через пролом в стене. Костёр развели прямо в зале, рыжие отсветы пламени метались по тёмным стенам. Голубая бархатная курточка Лютика сушилась у огня, расправленная на ножках перевёрнутого стула. Плотва с хрустом жевала яблоко, роняя кусочки на мозаичный пол и пригибая голову, чтобы подобрать. Геральт гладил её по сильной и тёплой шее. Плотва встряхивала головой, дёргала ушами, отгоняя мошек. После длинного дневного перехода она заслуживала большего, чем одно яблоко, но ничего лучше у Геральта под рукой не нашлось. Замок был брошен давно — плющ успел затянуть камни, в зале проросли молодые деревца, взломав кладку. Сквозняк проникал внутрь сквозь разбитые окна, задумчиво трепал листья. Геральт не доверял заброшенным местам. Люди не бросают без причины целый замок, и причин делать это не так уж много. Если когда-то в этих краях завелась нечисть — она могла всё ещё обитать здесь. И хотя на первый взгляд замок был необитаем, и Геральт не видел никаких следов, что кто-то сюда возвращался — никогда не стоило доверять таким местам. Плотва шумно вздохнула, потянулась к нему — обнюхать, не найдётся ли ещё одного яблока. Сзади послышался грохот, Геральт обернулся. Лютик свалил на пол возле костра добычу — табурет, спинку от кресла, подставку для ног. Пошатал их, но разломать не смог, и сунул в огонь, как есть. Уселся на лавку, протянув ноги к теплу. Пяткой пнул табурет, задвигая его поглубже в костёр. — Так когда ты собираешься вернуться в Цинтру? — спросил он. — Никогда, — твёрдо ответил Геральт. — Будешь бегать от своей судьбы? — Я не верю в судьбу. — А в соблюдение старинных обычаев? Человек обязан тебе жизнью, Геральт, это не шутки. Ты спросил с него плату. Рано или поздно её придётся принять. — Обойдусь. Лютик скептически хмыкнул. Залез пальцами в ворот, почесал плечо, недовольно морщась — найденная рубаха оказалась из грубого полотна, сшитого кое-как на живую нитку, и наверняка жутко кололась. Потом потянулся за лютней, пристроил её на колено. Подтянул струны, склонив голову набок и пробуя пальцем, как звучат. Геральт смотрел на него, машинально поглаживая Плотву по шее. Ему часто казались иллюзорными эти редкие минуты покоя — словно он ждал, что сейчас Лютик вздохнёт, как человек, который давно ждал удачного момента, чтобы поделиться неприятной новостью, поднимется и скажет: «Ну, мне пора». И уйдёт. Геральт отвернулся. Ему не нравилось, что он начал привязываться к этому вздорному, многословному, вечно лезущему не в своё дело барду. Он достаточно давно жил на свете, чтобы понимать, что привязанности никогда не ведут ни к чему хорошему. От тех, кто тебе дорог, всегда стоит держаться подальше. Лучше носить с собой добрые воспоминания, возвращаться к ним, перебирая их в памяти — они никогда тебя не обидят, и ты не скажешь им резкого слова, с ними нельзя рассориться и расстаться. К тем, кто дорог, можно лишь иногда возвращаться, радуясь короткой встрече. Длинным отношениям не было места в его жизни. Он всегда был на Пути, и будет на нём, пока его жизнь не окончится в брюхе какого-нибудь чудовища, когда он постареет и станет неповоротливым. Лет через двести, а то и триста, если ему повезёт прожить так же долго, как Весемиру. Ведьмачий век длинен. Хватит, чтобы похоронить всех, кого любишь. Он и не стремился — любить. Он и нравиться-то никому не старался. Если что-то с кем-то и складывалось, то само по себе. Лютик мычал себе под нос, подбирая какую-то мелодию, бормотал эльфийские рифмы. Потом прихлопнул струны ладонью. Геральт оглянулся — не случилось ли что? — Я всё думаю, — начал Лютик, и Геральт недовольно выдохнул, расслабляя плечи. — Почему люди ушли отсюда? В этих местах давно не было ни войн, ни болезней — таких, чтобы выкосить всю округу. Может, нечисть? — с опаской спросил он. — Или чудовище? — Или люди просто нашли место получше, — сказал Геральт. — Или ведьма, — не унимался Лютик. — Как ты думаешь, мы не должны… ну… похоронить? — он показал глазами в сторону дальнего коридора, намекая на утопленницу в купальне. — Это не наше дело, — отозвался Геральт. — Но ты бы почувствовал, если бы что-то было не так? Геральт хмыкнул. Он чувствовал. Но что именно — не понимал. Медальон то наливался тяжестью, то отпускал, будто рядом бродило что-то неведомое. Будто магия, как дым, просачивалась откуда-то и развеивалась на ветру. Он вернулся к костру, сел на уцелевшую лавку. Лютик, привстав, сунул в огонь разбитое кресло — дерево схватилось, заполыхало, как колдовской огненный трон. Странно, что жители окрестных деревень ничего отсюда не утащили. А ведь должны были бы вынести всё, что не приколочено, оставив только голые стены. Но нет — потускневшие ковры и гобелены, баснословно дорогие зеркала, посуда, мебель — подпорченные временем и сыростью, источенные жучками, они оставались на своих местах. Было в этом что-то странное, а значит — расслабляться не стоило. — Думаешь, здесь безопасно? — спросил Лютик, будто услышав его мысли. — Никаких призраков? — Нет, — отозвался Геральт. — «Нет, здесь небезопасно» или «нет, никаких призраков»? — тут же переспросил Лютик. — Нет, — повторил Геральт. — Вот сейчас ты меня очень успокоил, — недовольно воскликнул тот. — С тобой так приятно поговорить, Геральт — никогда не приходится догадываться, что ты имеешь в виду! За стеной послышался смех. Лютик встрепенулся, глянул на Геральта. Тот потянулся за мечом. Смех был детский, многоголосый. Только дурак бы предположил, что смеялись живые дети. Потом послышался быстрый топот, весёлые выкрики. Что-то ударилось в тяжёлые дубовые двери зала. Лютик вздрогнул, машинально схватил Геральта за коленку. — Что там? — шёпотом спросил он. Геральт отвёл его руку, мягко встал. Приблизился к дверям, держа меч наготове. Нажал на створку — та растворилась в тёмную пустоту галереи. Сквозь провалившуюся крышу лупил дождь, лужи вспучивались пузырями. Снова раздался смех, кто-то позвал: — Элиза!.. Геральт стоял, вглядываясь в ночной ливень. Но кроме шума дождя, ничего не было слышно. И смех, и топот, и голоса исчезли. Он закрыл дверь. — Что это было? — напряжённым шёпотом спросил Лютик у него из-за плеча. — Не знаю. Он вернулся к огню, Лютик потянулся за ним, сел рядом. — Призраки? — опять спросил он. — Может быть. Геральт положил меч поблизости, поставил локти на колени. Костёр обдавал жаром лицо, потрескивал, облизывая обшивку кресла. Лютик сидел рядом, ссутулившись. Когда он молчал, тишина становилась почти уютной. Даже несмотря на дождь, призраков и голодный желудок. Они были в дороге уже несколько недель. Лютик так и увязался за ним после приёма у Калантэ. Упрямо тащился от деревни к деревне, от хутора к хутору, и — Геральт отчаянно не хотел этого признавать — здорово скрашивал путешествие. У него было счастливое свойство заговаривать зубы любому встречному, хоть хозяйке трактира, хоть лавочнику, хоть кузнецу. Там, где Геральт встречал недружелюбный приём, он умел так подмигнуть и так улыбнуться, что сразу же находилась и комната, и кружка эля. Там, где Геральт раздражённо хмыкал и разворачивался, чтобы уйти, для Лютика находился и лишний круг кровяной колбасы на ужин, и охапка сена в амбаре на ночь. Они были знакомы уже немало лет. Жизнь то сводила, то разводила их, сталкивая в странных местах. Геральт знал, что рано или поздно Лютик снова увяжется за очередной шёлковой юбкой, но почему-то сейчас ему хотелось, чтобы это произошло как можно позже. Поэтому, наверное, он и забрался в такую глушь, где даже разбойников не водилось. Дорога с Лютиком была веселее, а дни — короче. Его болтовня отвлекала Геральта от хмурых мыслей, а главное — потока Лютиковых слов всегда хватало, чтобы поддерживать беседу за двоих. Геральт только изредка вставлял своё «Хмм», когда считал, что требуется выразить мнение. Но каждый раз, посылая Плотву вперёд и оставляя Лютика позади, Геральт думал — вот сейчас. Сейчас Лютик плюнет ему вслед, прямо в дорожную пыль, развернётся и отправится в противоположную сторону. И наступит благословенная тишина, полная… тишины. Без чужого голоса, бесконечных вопросов, баек, выдумок, треньканья, бубнёжа каких-то рифм. Тишина одиночества, такая знакомая и понятная. Но — «Геральт!..» — каждый раз слышалось в спину, и Геральт облегчённо вздыхал, когда Лютик переходил на бег, заставляя лютню тихонько звякать струнами в кожаном футляре. И как ему только не надоедало? Иногда Геральт смотрел на него и не понимал — как. Потом вспоминал: ну да, конечно. Сидя дома, много новых песен не сложишь. А побродишь с ведьмаком по дорогам — насобираешь историй. Приладишь потом слова одно к другому, приукрасишь, довыдумаешь — и вот ты уже знаменит. Иногда между ними что-то мелькало. Что-то жгучее и молчаливое, заставлявшее прерывать речь и отводить глаза. Казалось, чего стоит — протяни руку, сорви нечаянную радость. Так устроена жизнь, что в ней несчастий — на годы, радости — на минуты, чего же ждать? Геральт отмахивался от этих мыслей. Он не был разборчивым, много с кем приходилось делить постель, стог сена или кинутый на землю плащ. Но Лютик, будто почуяв что-то, каждый раз с таким лицом отворачивался и менял тему, что Геральту и предлагать было не нужно, чтобы знать, что в ответ он получит отказ. Дождь на дворе всё лил, дробясь о каменные плиты. В костре прогорала, потрескивая, длинная дубовая лавка. Лютик перебирал струны, бормоча себе под нос балладу на эльфийском, нетерпеливо вздыхая, когда слова не ложились ровно. — Caemm a… сaemm a fynwent… Сдавшись, наконец, он полез в свой мешок за бумагой и свинцовым карандашом, начал торопливо набрасывать строчки. Геральт наблюдал за ним, пряча снисходительную усмешку. Хоть он и не хотел этого признавать (он много чего не хотел признавать, и по странной случайности многое из этого было связано с Лютиком), но его завораживало, как тот обращается со словами, как вяжет их — плотно, одно к другому, как звенья в кольчуге. Ни одного не выкинешь, ни одного не добавишь — всё на месте. В детстве они с Эскелем и Ламбертом, как и все мальчишки, баловались сочинением неприличных стишков — те выходили корявыми, и оттого ещё больше смешными. Рифмовали «хуй» и «подуй», «сраку» и «корягу». Ламберт, самый мелкий и самый задиристый, был особенно в этом талантлив. Геральт невольно улыбнулся, глядя в пламя костра. — Какая рифма к слову «крапива»? — вдруг спросил Лютик. — Красиво, — отозвался Геральт, подумав. Лютик пренебрежительно фыркнул. — Сонливо, — добавил Геральт. — Крикливо. Торопливо. — Во имя всех богов, перестань, — пробормотал Лютик, склоняясь над бумагой. — Это ужасно. Время ползло медленно. Живот подводило от голода, но в дорожных мешках было пусто — днём они доели последние полкаравая, надеясь добраться до человеческого жилья к вечеру, но дорога привела их не к деревне, а к развалинам старого замка. — Кладбище, — опять пробормотал Лютик. — Нет… Кладбище… На кладбище… — Жопа дрищет, — предложил Геральт. Лютик прыснул, пихнул его кулаком в плечо. Где-то рядом захлопали крылья, Геральт поднял голову. Через пролом в стене в зал влетел ворон. Шарахнулся от людей, вспорхнул на балку под потолком. Лютик, задрав голову, следил, как он вышагивает по ней взад-вперёд. Геральт нахмурился, вслушиваясь в дождь. Кто-то шёл там. Но не зверь. И не призрак. Призраки не шлёпают по воде, а звери не носят сапог. В провале стены показалась человеческая фигура, перешагнула через обломки камней. Лютик невольно вздрогнул, пальцы сорвались со струн. Человек скинул капюшон с головы, оглядел костёр, дорожные мешки у стены, Плотву. Геральт внимательно следил за ним. — Сбились с дороги? — спросил незнакомец, приближаясь к огню. Он был на пороге зрелости — высокий, темноволосый, прямой, как древко копья. С поношенного плаща на пол текла вода. Он распутал шнурки у горла, вздохнул, с облегчением сбрасывая тяжёлый плащ. — Если только здешние дороги вообще можно назвать дорогами, — заметил Лютик. — Можно было бы сбиться, если б их можно было различить. Геральт молча наблюдал, прикидывая, ждать ли от незнакомца неприятностей. Он выглядел очень спокойным. Почему-то казалось, что он хорошо знает это место — хотя он всего лишь стоял, протянув руки к огню, и ничего не делал. — Мы путешествуем с моим другом, — снова начал Лютик. — Знаменитый Геральт из Ривии, — он фамильярно уронил руку Геральту на плечо, — мастер меча, убийца чудовищ и сокрушитель нечисти. А меня зовут Лютик, я — странствующий бард и ведьмачий хронист. — Вот как, — отозвался незнакомец, растопыривая озябшие пальцы и щурясь от жара пламени. На Геральта он даже не глянул, только на Лютика бросил внимательный взгляд. — Не пугайтесь его мрачного вида — он не настолько свиреп, как кажется, — с нажимом добавил Лютик. — Уверен, что так и есть, — тем же ровным тоном отозвался незнакомец. Ворон, хлопнув крыльями, спорхнул к нему на плечо, хрипло курлыкнул. Геральт молчал, молчал и их гость. Пауза становилась натянутой. — Это, случайно, не ваши владения? — дружелюбно уточнил Лютик. — Я надеюсь, мы не вторглись на частную территорию, но в наше оправдание хочу сказать, что эти развалины выглядят такими… разваленными, что совершенно нельзя подумать, будто здесь кто-то живёт. А ещё у вас там мёртвая девушка, — торопливо добавил он. — На случай, если вы не знали. Незнакомец хмыкнул, коротко усмехнулся в чёрную с проседью бороду. Поискав глазами вокруг себя, взял от стены уцелевшее кресло, которое Лютик ещё не отправил в огонь. Подставил его к костру, уселся, вытянув ноги. Ворон перепорхнул на спинку кресла, замер там, поглядывая на гостей блестящим глазом. — И чем же знаменит… знаменитый Геральт из Ривии? — спросил незнакомец, укладывая у своих ног заплечный мешок. — А вы не знаете? — удивился Лютик. — Никогда о нём не слышал. Он достал из мешка каравай хлеба, кусок солонины — и Лютик сглотнул голодную слюну, даже у Геральта в животе негромко заурчало. — Мне нужно больше работать над твоим имиджем, — пробормотал Лютик, глядя, как незнакомец нарезает хлеб охотничьим ножом и посыпает солью из кожаного мешочка. — Я ведьмак, — сдержанно сказал Геральт. Он не понимал, чем — но незнакомец ему не нравился. — Если бы вы щедро поделились с нами, — начал Лютик, не отрывая взгляда от хлеба, — малой частью ваших припасов, я бы с удовольствием спел вам пару своих лучших баллад — и я не хвастаюсь, они в самом деле на слуху отсюда и докуда хотите. Незнакомец ногой толкнул в его сторону кожаный мешок, и Лютик с восклицанием благодарности сунулся туда обеими руками, оторвал от каравая кусок и торопливо запихнул в рот половину, сунув вторую Геральту. — Угощайтесь, — запоздало предложил гость. Геральт поднёс краюху к носу. Пахло, как от любого другого хлеба — ржаной мукой, мельничной водой, кожаным мешком, в котором каравай пролежал весь день. Корочка была твёрдой, мякиш — свежим. — Это ваш замок, — сказал Геральт. Он не спрашивал — он был уверен. — Не вполне, — отозвался гость. — Но я здесь живу. Время от времени. — Уверен, за этим стоит удивительно захватывающая история! — даже с набитым ртом Лютик ухитрялся не просто бубнить, а бубнить жизнерадостно. Незнакомец покачал головой. Сунул корку от хлеба ворону. Тот схватил её, слетел на пол. Прижав лапой, начал расклёвывать. Геральт внимательно наблюдал за гостем. Он никак не мог понять, что же его беспокоит. Человек был странным — слишком спокойным для этого места, слишком уверенным в своей безопасности. Будто он знал все тайны этих развалин, будто был к ним причастен. Геральт молчал, отщипывал кусочки от хлеба, отправляя в рот. Гость сидел, подперев кулаком щёку, задумчиво глядя на ворона. — А всё-таки, как вас зовут? — поинтересовался Лютик. Облизав пальцы, он с видимым сожалением уложил остатки хлеба и мяса обратно в мешок. — Ренеке, — ответил тот. — Очень рад нашему своевременному знакомству, господин Ренеке! А что за дела привели… Его прервал удар колокола. Звук поплыл, как густая волна, Геральт поморщился — у него внезапно заломило в ушах, даже зубы заныли, будто хлебнул ледяной воды. Он встряхнул головой. На мгновение в зале стало светло. Мир обрёл краски, будто с глаз сдёрнули чёрную пелену — в окнах проглянул яркий день, гобелены на стенах вспыхнули золотым шитьём, мелькнули свечи, тени нарядных людей в шёлке и бархате. В волосах Ренеке что-то блеснуло. Геральт вскочил, оглядываясь. Видение было коротким, но очень ясным. Ему не зря не нравился этот замок. Здесь была магия. Слабая, почти неуловимая в обычное время, она пробуждалась, похоже, только в назначенный час. Вот почему он ничего не смог разобрать, пока она не проснулась. Он крепко держался за меч. Костёр горел, разгоняя ночную тьму. Было тихо. — Мейник? — озабоченно окликнул Ренеке, поднимаясь из кресла. Он подхватил ворона на руки, поднял перед собой, хмурясь. Тот сидел смирно, только крутил головой, кося на расклёванную корку. — Что это… — начал Геральт. Его прервало истошное карканье из-под ног. Он глянул вниз. Одежда Лютика комом лежала на полу, в ней запутался ворон — хлопал крыльями, бился, пытаясь освободиться. Лютика было не видно. — Что здесь… — угрожающе начал Геральт. Сердце ухнуло вниз, в желудок, пробило его и скатилось в пятки. — Это твоих рук дело? — сквозь зубы спросил он, сжимая на рукояти меча повлажневшую ладонь. Ренеке посмотрел ему под ноги. Поднял брови. Разжав руки, выпустил Мейника — тот мгновенно спорхнул вниз, подскочил к корке, схватил её и взлетел к балке, застучал клювом там. — Твой друг надел рубашку из волшебной крапивы, — ответил Ренеке. — В некотором роде… зачарованную. Я полагаю, это она превратила его. — И ты знал? — Геральт шагнул к нему ближе. — Знал и ничего не сказал? Лютик наконец выпутался из рубашки, испуганно каркнул. Отскочил, ошалело закрутился на месте, попытался вспорхнуть, но чуть не влетел в костёр — Геральт успел вовремя цапнуть его за крыло, дёрнуть к себе. Ворон бился в его руке, царапал когтями. Геральт перехватил его, прижав крылья, придержал у груди. Тот притих, только вертел головой и беззвучно разевал клюв. Его сердце билось так быстро, Геральт чувствовал его под пальцами. Маленькое, хрупкое птичье сердце. — Этого вообще не должно было произойти, — озадаченно сказал Ренеке. — Я не предполагал, что такое возможно. — Что это за чары? — потребовал Геральт, поднимая меч к его груди. — Ты можешь расколдовать его обратно? Тот покачал головой, развёл руками. — Я не колдун. И не ведьмак. Я не знаю, что с этим делать, — сказал он с какой-то обречённостью и глянул наверх, на Мейника. — Но ты знаешь, что с ним, — сквозь зубы сказал Геральт. — Рассказывай. Лютик жалобно запищал, завозился у него на груди. Геральт ослабил хватку. Лютик, шатаясь, перебрался к нему на плечо, присел, вцепившись когтями в кожаную куртку. Он дрожал, Геральт чувствовал щекой, как мелко трясутся полураспущенные крылья. Ему было страшно. Кончиком меча он подцепил проклятую рубашку. — Не советую бросать её в костёр, — хмуро заметил Ренеке. — Может стать только хуже. — Откуда ты знаешь? Геральт накрыл Лютика ладонью, легонько прижал к своему плечу. Тот скрипнул в ответ, ухватился клювом за пальцы, будто просил не отпускать. Перебрался ближе к уху, притиснулся к нему для устойчивости. Сердце у него колотилось, как бешеное. — Я не знаю, как расколдовать его, — признался Ренеке, опускаясь обратно в кресло. Геральт опустил меч. — Рассказывай, — велел он. — Всё, что знаешь об этом. — Начать придётся издалека. — Постарайся покороче. Хватит с меня одного болтливого. Лютик возмущённо пискнул. — Когда-то давно нас было двенадцать братьев, — вздохнул Ренеке. — И у нас была сестра. Наш отец оказался человеком любвеобильным, так что половина из нас родилась бастардами. Кто от кухарки, кто от служанки… Но жили мы вместе. — Ещё короче, — бросил Геральт. — Ведьма, — ответил Ренеке и замолчал. — Что — ведьма? — Ты хотел покороче. Так вот: во всём виновата ведьма. Геральт недовольно рыкнул. Ренеке смотрел на него, криво усмехаясь. — И что было с ведьмой? Твой отец трахнул её, а ей не понравилось? — Да. Трахнул. А потом женился. — И? — И она невзлюбила Элизу. Знаешь, как это бывает: стареющая мачеха, молодая падчерица. Типичная история. — Так это она там плавает? — Геральт кивнул в сторону дальнего коридора. Ренеке кивнул. — Ты сказал, вас было двенадцать. Где все остальные? Мейник громко каркнул, слетел на спинку кресла. Ренеке повернулся, почесал его под клювом. — Она превратила их в птиц, — догадался Геральт. — Но почему ты остался человеком? — Меня расколдовали. — Кто? — Геральт подался вперёд. — Элиза. Геральт издал глухое рычание. — Как? — Элиза была… — Ренеке пошевелил пальцами у виска, — странной. Кто-то считал её дурочкой, кто-то — святой. Я не знаю, может быть, она была и той и другой понемногу. Когда мы превратились в воронов, мы поселились в лесу у замка, а она осталась. Приходила к нам. Она будто даже не заметила, что с нами что-то не так. А однажды она принесла с собой рубашку, — Ренеке кивнул на одежду, оставшуюся от Лютика. — Накинула на первого, кто её встретил. Им оказался я. И я снова стал человеком. — Она рассказала, откуда взяла эту рубашку? Тот покачал головой. — Нет. Я пытался расспрашивать, но она только молчала и плакала. А потом мачеха её убила. И этот секрет умер вместе с ней. Я пытался его раскрыть, — негромко признался Ренеке. — Искал, расспрашивал. Но никто ничего не знал. — А ведьма? — спросил Геральт. — Если она наложила проклятие, она должна была знать, как оно снимается. — Может, она и знала, — кивнул Ренеке. — Но, видишь ли, когда ты женат на ведьме, и у тебя вдруг бесследно пропадают все сыновья, поневоле задумаешься, не замешана ли в этом твоя красивая жёнушка. — Твой отец убил её. — Её сожгли, — подтвердил Ренеке. — Так что если она и знала, нам это ничем не поможет. Лютик жалобно скрипнул, Геральт машинально пригладил его по перьям, успокаивая. Мысли шумели в голове, сталкиваясь друг с другом. — Куда делись остальные братья? Ренеке ответил долгим взглядом. — Я пытался понять, как их спасти, — сказал он. — Узнал только, что рубашка была сшита из крапивы. Пытался повторить то, что сделала Элиза. Научился прясть, шить… — он горько усмехнулся. — Без толку. Я что-то упускал каждый раз. И вместо живого брата получал только мёртвого ворона. Стоило накинуть рубашку… Он замолчал ненадолго. Потом продолжил: — Остались только мы с Мейником. И я больше не хочу рисковать. Не хочу оставаться один. Да и он уже забыл, каково быть человеком… Геральт обвёл взглядом зал. По-новому взглянул на разрушенную кладку, на проросшие сквозь пол деревца. — Как давно это было? — спросил он. — Очень давно, — вздохнул Ренеке. — Ты слышал, что вороны живут по триста лет? Некоторой частью себя я всё ещё ворон. Я не прожил даже половины того, что мне отпущено. — Я ведьмак, — напомнил Геральт. — Я разбираюсь в проклятиях. Расскажи мне, что ты делал — и может быть, я пойму, что ты делал неправильно. Ренеке покачал головой. — Ты не сможешь помочь мне. — Я не собираюсь помогать тебе, — резко сказал Геральт. — Я хочу помочь Лютику. Он сказал это — и животный ужас окатил его с головой. Он не мог себе представить, что больше никогда не увидит Лютика в его обычном облике. Что его тайное желание не расставаться с ним сбудется таким чудовищным образом — тот окажется заперт в теле птицы, и вынужден будет путешествовать с ним всю его долгую ведьмачью жизнь. Вот только жизнь это будет совсем не та, о которой Геральт невольно думал — и мысли о которой гнал от себя. Не поговорить, не взглянуть в глаза, не услышать, как он бормочет под нос новую песенку или бренчит на лютне. Никогда больше не услышать его голос. И ведь это он сам будет во всём виноват — это же он дал ему эту проклятую рубашку… Впору было подумать, что это не совпадение — что судьба отомстила ему за пренебрежение, за мысли, что он может её обмануть. — Ну? — резко окликнул Геральт. — Тебе не поможет то, что я знаю. — Это я сам решу. — Тогда решай прямо сейчас, — предложил Ренеке. — Всё, что я знаю, я уже рассказал. Рубашка, которой меня расколдовала Элиза, была из крапивы. Больше рассказывать нечего. — Это она? Геральт наклонился, подобрал рубаху. Пощупал, помял в руках. Ткань едва заметно поблёскивала в свете костра, будто в неё вплетались серебристые нити. Он всмотрелся внимательнее. Да, в ней была магия, но рубашка была не проклята, а наоборот. Её будто благословили. Может, Элиза и вправду была святой?.. — От мачехи что-нибудь осталось? — спросил он. — Дневники? Записи? Ренеке пренебрежительно фыркнул. — Отец её сжёг на её собственных книгах. — А от Элизы? — Только платья и куклы. Мне жаль, — тихо добавил Ренеке. Геральт смотрел на лютню, сиротливо оставшуюся возле лавки. Тоска ворошила в памяти, как Лютик сидел с ней, подбирая слова к балладе. И с чего ему только пришло в голову сочинять на эльфийском?.. Геральт замер, выпрямился, когда его осенило. На эльфийском!.. На Старшей речи!.. Лютик каким-то хером набрёл на старинное заклинание, повторил его — и пожалуйста! Геральт цапнул оставленные на лавке записи, торопливо перелистал. — Что? — Ренеке подался вперёд. — Что там? Геральт, постукивая ногой, промычал несколько тактов. Мелодия была простой, легко цеплялась за память, но вот слова ускользали. — Caemm a fynwent ir Feainnedearg… — пробормотал он. — Приди на… на закате. На закате — куда? Он хмуро уставился на беглый почерк, пытаясь разобрать закорючки. Он знал Старшую речь, но не очень-то хорошо. Лютик у него на плече тревожно каркнул, попытался взлететь, но запутался в крыльях и свалился Геральту на колени. — Шею себе ещё сверни, — раздражённо посоветовал Геральт. Лютик каркнул ещё раз, задрал голову, уставился на него. — Что? — спросил Геральт. — Ты помнишь слова? Тот энергично каркнул ещё раз. — Так помогай! Лютик спорхнул на пол. Поджал крылья, упал навзничь, раскрыв клюв. Не успел Геральт встревожиться, как он встрепенулся, засучив лапами, извернулся, вскочил. — Я не понимаю тебя, даже когда ты говоришь, — сказал Геральт. — Не суетись. Лютик оскорблённо каркнул. — Кладбище, — подсказал Ренеке. — Приди на закате на кладбище. — Ты знаешь эти слова? — Геральт глянул на него. — Элиза подцепила где-то дурацкую песенку, — пояснил он. — Постоянно бубнила её, когда приходила к нам в лес. — Это не песенка, — уверенно сказал Геральт. — Это заклинание. Вот как Элиза расколдовала тебя. Вот почему ты не смог помочь братьям — ты не знал его. Ренеке выпрямился. Он выглядел ошеломлённым. — Ты помнишь слова? — требовательно спросил Геральт. — Смутно, — признался тот. — Но я… я вспомню. Кажется, дальше было… — он напряжённо нахмурился, промычал что-то, удивительно похожее на мелодию Лютика. — Nuair… an ghriann… a théannearg. — Что-то про руки, — перевёл Геральт, — и что-то про жгучую крапиву. Лютик оглушительно каркнул и застучал клювом в пол. Когда они втроём закончили восстанавливать текст, где Геральт с грехом пополам переводил Старшую речь, Ренеке извлекал из памяти неполные куски фраз, восполняя сумбурные записи Лютика, а Лютик пантомимой подсказывал пропущенные слова, у Геральта сложилось очень внятное представление, о чём пелось в песенке. — Это не просто заклинание, — сказал он. — Это инструкция. Собери крапиву на кладбище на закате, сделай пряжу, сотки полотно. Но самое важное — дальше. Элиза должна была набросить рубашку на каждого из вас своими руками. В этом всё было дело. Поэтому она смогла развеять магию, а ты — не смог. Ренеке сгорбился, закрыл руками лицо. — Вот почему она выглядит, как живая, — продолжил Геральт. — Её держит магия. Она не закончила работу. Она должна была вернуть вас всех, и пока хотя бы один из вас остаётся в облике птицы — магия поддерживает то, что от неё осталось. — Значит, всё дело в её руках, — пробормотал Ренеке. — Должно сработать, — Геральт поднялся на ноги. Лютик, прикорнувший у него на груди, встрепенулся, захлопал крыльями. Геральт тихо шикнул на него, перехватил понежнее. — Что должно сработать? — спросил Ренеке. — Руки Элизы. Это она должна набросить рубашку. Тогда колдовство развеется. — Но она же мертва!.. — Для магии — нет. Геральт широким шагом направился к лестнице. Ренеке, помедлив, вскочил за ним. Элиза лежала, тихая, будто спящая. Геральт опустил Лютика на край бассейна. Тот нервно распустил и сложил крылья, прошёлся взад-вперёд, оступаясь и виляя из стороны в сторону. Ему явно было нелегко в птичьем теле — Геральт втайне понадеялся, что Лютику и не придётся к этому привыкать. Он взял крапивную рубашку, перелез в воду. Розы качнулись, расступаясь перед ним. Геральт взял Элизу за руку. Безжизненные пальцы были вялыми, будто тряпичными. Геральт всунул в них край рубахи, сжал ей кулаки, накрыл своими, чтоб не разжались. Это должно было сработать. Он молился, чтобы сработало — других шансов не было. Он поднял руки Элизы, набросил крапивную рубашку на Лютика. Хлопнуло, на миг вспыхнул свет. Лютик, голый, ошарашенный, свалился с бортика бассейна в воду. Осознав, где оказался, рванулся к Геральту, поскользнулся, с умоляющим взглядом ушёл под воду. Геральт подхватил его под мышки, потащил на себя. Лютик вцепился в него, отплёвываясь и кашляя, прижался — будто боялся, что Геральт так и оставит его здесь, с Элизой, которая плавала, невозмутимая и безмятежная, в окружении подгнивающих роз. Ренеке смотрел на них, распахнув глаза. Ноги Лютика не держали — Геральту пришлось подхватить его на руки, чтобы вытащить из бассейна. От холода его затрясло. Геральт пожалел, что не догадался захватить ему одежду — пришлось так и тащить до костра на руках. *** — Теперь ты знаешь, как расколдовать брата, — сказал Геральт. Лютик сидел, завёрнутый в его плащ, приткнувшись к его боку, как к тёплой печной трубе. Ренеке задумчиво водил пальцем по губам. Мейник сидел на спинке его кресла, дремал. — Я прихожу сюда один раз в год, — сказал наконец Ренеке. — Один раз в год заклятие спадает, и от полуночи до рассвета Мейник может быть человеком. Но каждый раз для нас это всё труднее, — признался он. — Он слишком долго был птицей. Мы как-то… смирились, — он пожал плечами. — Привыкли. Кроме того, куда проще прокормить одного человека и ворона, чем двух человек. Я давно прихожу сюда не затем, чтобы дать ему возможность вновь ощутить себя собой — а чтобы он пережил этот день вдали от людей. — Не хочешь спросить у него самого? Ренеке посмотрел на ворона, почесал его под клювом. Тот сонно вздохнул, переступил лапами и нахохлился ещё сильнее. — Если бы ты видел, как его пугает каждый раз оказываться в человеческом теле, — сказал Ренеке, — ты бы не задавал этих вопросов. Он успел прожить человеком всего пятнадцать лет. А вороном — почти семьдесят. Так кто он теперь на самом деле — человек или птица? Геральт негромко хмыкнул. — Мы ходим по ярмаркам, показываем фокусы, — сказал Ренеке. — Если он вновь станет человеком, он будет хуже, чем Элиза. Дурачком. Уродцем для бродячего цирка. Когда так долго живёшь с проклятием, оно становится частью твоей жизни, — добавил он. — Избавиться от него — всё равно что вырвать кусок из себя. Нам не нужно ничего менять. Геральт пожал плечами. В конце концов, это было не его дело и не его судьба. Лютик что-то сонно пробормотал и прижался к нему теснее.