Когда придёт зима в Каэр Морхен

Бледный месяц висел в квадрате окна, острый и тонкий, как завиток сосновой стружки. Занималась заря. Ночь тускнела, и вместе с ней угасал месяц, прятался в голубизне утреннего неба. Геральт лежал, вслушиваясь в рассветный шум за окном. Во дворе фыркали лошади, возчики сонно материли друг друга. Под забором монотонно брехал пёс, будто проклинал опостылевшую жизнь. Петухи горланили, перекрикивая друг друга. Городская жизнь никогда не просыпалась с зарёй. Гавкнет на раннего прохожего сторожевой пёс, прокатится по улице громыхающая телега — и снова тихо. Не то что в этой глуши. Лютик сонно заворчал, выкатился из-под руки Геральта. Не просыпаясь, повернулся на другой бок, натянул на голое плечо тонкое одеяло. Засопел снова — ровно, размеренно. Столичная жизнь с её весёлыми вечеринками приучила его вставать к полудню и ложиться на исходе ночи. Каждый раз, когда он увязывался за Геральтом в очередной поход, это становилось проблемой. Геральт сел, спустил ноги с кровати. Размял руку, на которой всю ночь лежала тяжёлая лютикова башка. Яркая полоса зари краем светила в окошко, на глазах становилась ярче, предвещая восход. Геральт встал. Подошёл к окну, не потрудившись даже поискать штаны. За спиной Лютик вздохнул сквозь сон. Жизнь казалась такой тихой, такой спокойной. Жаркое дождливое лето стояло над лугами и пашнями, ягод в лесах было — собирай горстями. Все разговоры сводились к надеждам на урожай. Будто один-единственный хороший год что-то менял. Геральт не доверял ни этим надеждам, ни благоприятным приметам. Он считал время днями, а не годами. Удалось дожить до вечера — хорошо. А остальное не имеет значения. Он обернулся через плечо. Лютик, если бы слышал сейчас его мысли, выдал бы длинную тираду о фатализме и глубочайшем заблуждении Геральта, что не существует высших целей, к которым может стремиться человек. Для человека-то они, может быть, и существовали. Но для ведьмака?.. Впрочем, что взять с барда. Он для того и создан, чтоб языком болтать. Геральт нахмурился, согнал улыбку. Стоял, смотрел на взбаламученную башку на подушке. Лютик вечно заражал его своей неуёмной живостью, отгонял, как оберег, мрачные мысли — Геральт даже повадился спорить сам с собой, мол, может, не во всём Лютик неправ, может, ему виднее, учёному. Виднее или нет, но дышалось с ним легче. Геральт даже не замечал, что меняется — лишь когда жизнь опять разводила, ощущал, что без Лютика всё не так. Пиво кислее, ветер злее, жизнь поганей. Зато рядом с ним — чувствуешь, что живой. Геральт привыкал к нему, отвыкал от него, заново привыкал — и никак не мог определиться, к добру или к худу. Слишком хорошо было с ним. Слишком часто в последние годы Лютик делил с ним дорогу, еду и постель, того и гляди — однажды уже не отвяжется, не уйдёт. Так и останется. И что тогда?.. Мысли об этом нагоняли тревогу. Не созданы ведьмаки для таких дел. Пора, пора уже гнать Лютика к его бабам, а самому возвращаться к чудовищам. Не привыкать к тому, что под боком всегда, только потянись — этот вот, тёплый, болтливый, отзывается на ласку, только тронь, и ничего не просит взамен. Последнее Геральта особенно тяготило. К этому он привыкнуть не мог, и что с этим делать — не знал. Зато точно знал, что если что-то дают, а взамен ничего не просят — спросят потом. Втрое. Порой куда проще было отыскать ближайший бордель: отоспаться, натрахаться, отдохнуть от болот и чудовищ. Цена известна заранее, платишь вперёд. Так спокойней. Даже с Йеннифер было проще. Куда проще, чем с Лютиком. Один её вид вызывал у Геральта болезненную внутреннюю дрожь. Стоило увидеть её лицо, и отвести глаза уже было нельзя. Словно тот морок из него так и не выветрился, словно он всё ещё был в её власти, и готов был идти, куда она направит, делать, что прикажет. Каждая встреча была мучением. Они обжигали друг друга напускным холодом — а потом схлёстывались до беспамятства, накидывались, изнуряли друг друга голодной страстью — до пресыщения, до отвращения. И лежали потом, расцепившись, полумёртвые и чужие. Жажда не утихала, но сил её утолить уже не было. И она жглась внутри, под кожей, под рёбрами. Но даже так было проще, чем с Лютиком. Шлюхи отдавались за деньги. Йеннифер — за возможность вить из него верёвки, хвастаться им перед подружками и держать у себя на посылках. А Лютик?.. А Лютик от него ничего не хотел — кроме, собственно, возможности ухватить Геральта за член и пробурчать сквозь поцелуй грязную шуточку. Он ничего не просил взамен, не предъявлял ни капризов, ни просьб. Будто и не было у него никакой скрытой цели, и всё, чего он на самом деле хотел — насадиться покрепче на ведьмачий хер и сорвать голос, обкончав себе живот и колени. Лютик трахался жарко и радостно, даже самозабвенно. А потом вёл себя так, будто ничего не случилось. И это Геральту особенно нравилось. А ещё то, что каждый раз всё случалось само собой. Вот вроде невинная пошлая шутка, вот вроде привычный горячий взгляд — и Геральт уже тащит Лютика в ближайшее укромное место, тот бухается на колени и пытается укусить сквозь кожаные штаны. А потом раскрывает рот и берёт до самого горла, и во рту у него горячо. Облизывает, надрачивает, дразнит, шлёпая себе по губам… Лютик за спиной что-то пробормотал в полусне, пошарил рукой рядом. Не найдя никого, вскинулся: — Геральт?.. Тот, не поворачиваясь, глянул на него через плечо. Лютик расслабился, со вздохом упал обратно в подушку: — Я уже решил, ты ушёл… Что тебе не спится в такую рань? Он звучно зевнул, раскинув руки, потёр глаза кулаками. Одеяло сбилось, открывая крепкий худощавый торс и плоскую грудь с широкими овальными сосками. Рядом с каждым виднелись красноватые следы укусов — ещё не сошли с ночи, только немного поблёкли. Геральт стоял и смотрел на них, забыв обо всём, о чём только что думал. У Лютика, за что ни возьмись, всё было слабым местом: за жопу схватишь — охает, за шею прикусишь — ахает, лизнёшь по груди — закатывает глаза и стонет. Геральт иногда всерьёз увлекался звукоизвлечением стонов из Лютика, находя такие места и такие приёмы, что наутро Лютик многозначительно покашливал, прочищая горло, и игриво стрелял глазами. Геральт почувствовал, как в паху потяжелело, приподнялось. Лютик сонно протирал глаза, вполголоса матерясь на ранний рассвет и незакрытые ставни, и на отвратительную ведьмачью манеру вскакивать с зарёй, будто чудовищ нужно бить только на первой росе, а то вечернее геройство хуже оплачивается. Геральт слушал его молча, пока ворчливое бормотание не стало бессвязным. Смотрел, будто любовался, будто предчувствовал, что скоро жизнь опять разведёт. Чем дольше смотрел, тем больше хотелось только им всегда и дышать. А может, лето было какое-то шальное. Может, в воздухе что-то плавало, то ли дым от костров, то ли цветочный дух. Такие жаркие дни стояли, такие крупные звёзды высыпали над головой по ночам, что руки сами тянулись… Геральт вернулся в постель, сгрёб Лютика сразу двумя руками. Тот удивлённо охнул, когда твёрдый член ткнулся ему в живот. Будто не ждал, будто в первый раз. Геральт перекатил его на спину, навис над ним, запустил ему руку между ног. Твёрдыми пальцами раздвинул мягкие ягодицы, надавил большим пальцем, проминая дорогу внутрь. Лютик сжался от неожиданности, прикусил губу. Но возражать и не подумал — ноги раскрыл, пристроил пятки на поясницу Геральту, ещё и вздохнул так сладко, обнимая его руками за плечи, запуская пальцы в нерасчёсанные белые патлы, что Геральт сам чуть не вздрогнул от горячего спазма внизу живота. На сухую входить не хотел — потянул палец в рот, облизал со значением, глядя Лютику прямо в глаза. Пристроил обратно, мокрый и скользкий, нажал… Лютик подался навстречу, поддал бёдрами вверх — и Геральт будто провалился в него, в обжигающе горячий, тесно сжавшийся зад. Каждый раз так случалось, и каждый раз — то ли пугало до обморока, то ли влекло. Весь мир исчезал. Вместо целого мира оставался один только Лютик. С его жадными бесстыжими поцелуями, вскриками, вздохами, с задорными усмешечками, которые Геральт высасывал у него с губ, с бешеной скачкой бёдер, с белым огнём, который прокатывался по коже перед моментом оргазма. Лютик нетерпеливо поскуливал, водил задом, вбирая палец поглубже. Геральт и сам не хотел долго ждать. Поплевал на ладонь, размазал слюну по члену — и заправил в тугую задницу, придержав дыхание, даже прикрыв глаза, чтобы ощутить это полностью: как раздвигается под напором нежная, горячая плоть, как Лютик стонет, принимая в себя, и как что-то нервно пульсирует там, внутри, отдаваясь по всему телу. Они рывками врезались друг в друга, ударяясь бедром в бедро, костью в кость. Скрипучая кровать ходила ходуном, шаталась от мощных толчков. Лютик стискивал пояс Геральта бёдрами, как клещами, от азарта весь выгибался, оставляя задницу на весу — будто как раз для того, чтобы Геральт мог лапать её, сминать в ладони до синяков — долбить так, что темнело в глазах. Он очнулся от собственного короткого рыка, за мгновение перед тем, как кончить Лютику в зад. Лютик, весь мокрый от жара, схватился за член, оскалил зубы от нетерпения — и догнал… Потом они лежали в утреннем мареве, сонные, тяжёлые, и молчали. Геральт медленно моргал, глядя, как за окошком разгорается утро. Небо набирало лазури, гомон со двора набирал сил. Коровы страдальчески мычали в ожидании дойки, брехали собаки, воробьи визгливо трещали где-то в кустах. Геральт слушал, поглаживая по спине Лютика — тот опять задремал, привалившись к его плечу. Жизнь была рядом, шла где-то рядом. Но сейчас и здесь был только покой. *** — У меня к тебе дело, — заявила Йеннифер. Ни «здрасьте», ни «извините», ни «где пропадал». Она объявилась внезапно. Геральт едва сел за стол, кабатчик ещё не успел притащить ему сковородку яичницы со шкварками, как дверь таверны распахнулась настежь, и на пороге возникла чародейка. Будто нарочно выбрала время, чтоб испортить завтрак. Вставать и уходить было поздно, так что Геральт остался сидеть, прикрываясь здоровой кружкой эля и делая вид, что ничего не заметил. Йеннифер бегло оглядела притихшее мужичьё, брезгливо повела носиком — и пошла прямиком к Геральту, оставляя жирные взгляды деревенских мужиков стекать на пол по богатому дорожному плащу. — У меня к тебе дело, — заявила она, встав у стола. Геральт продолжал разыгрывать внезапную глухоту и слепоту, чтобы не смотреть на неё. Глотал эль, как воду, не опуская кружку. Она терпеть не могла, когда от него несло дешёвой выпивкой, и Геральту доставляло какое-то детское удовольствие её бесить. — Достань мне кое-что, — приказала Йеннифер, игнорируя его жалкие попытки увильнуть от разговора. Геральт опустил кружку, покосился на чёрно-белую оторочку плаща. Под ложечкой засосало, как от голода. В таких местах Йеннифер всегда казалась особенно красивой, и Геральта каждый раз посещала одна и та же мысль: она не должна быть здесь, ей здесь не место. Ей нужны королевские замки, свита и слуги — а не жадные глаза крестьян, оборачивающихся вслед. Ей нужны меха, бархат и шёлк, и не дорожная грязь и навоз. — Если ты собираешься начать юлить, что ты страшно занят охотой на чудовищ, имей в виду, что я в курсе, на каких чудовищ и в каких пещерах ты охотишься, — добавила она, садясь за стол перед ним. — Сказала бы я, что меня удивляет твоя неразборчивость… но она меня не удивляет. Геральт поднял на неё мрачный взгляд. — Только не говори, что это был твой страшный секрет, — она холодно фыркнула. — Всем было очевидно, что рано или поздно он залезет к тебе в штаны. — Кому — всем? — Я здесь не затем, чтобы обсуждать твои сексуальные успехи, — снисходительно ответила она. — Или ты ждёшь, что я тебя поздравлю? Она с вызовом приподняла бровь. Геральт выдержал взгляд — пристальный, высокомерный, ледяной. И снова это случилось. Мысли задёрнул туман, мир на границе зрения расплылся, как чернила по мокрой бумаге, оставляя невнятные кляксы. Люди стёрлись, голоса отдалились. Геральт не мог объяснить, почему это происходит каждый раз, когда они сходятся. Словно связь между ними вдруг становилась такой тесной, завязывала их узелками друг на друга. Одновременно хотелось бежать от неё — и молить остаться. Хватать за руки, смотреть пронзительным взглядом — чтобы поняла, чтобы не оставляла, чтобы утешила этот рвущийся из глубины крик. Йеннифер отвела глаза, демонстративно-холодно сложила губы. Слишком гордая, чтобы признаваться в привязанности. Но раз за разом она возвращалась к нему, пусть даже повод был таким пустяковым. Вот, любовь. Тянула их друг к другу — и сама же отталкивала. Вот, страсть. Кружила голову, бросала из жара в холод. Они не могут быть вместе, но и порознь тоже не могут. Так и следуют друг за другом, ищут повод для встречи — чтобы потом разбежаться, отравившись горечью близости. И по-другому не будет. Они предназначены друг другу судьбой, но надолго сойтись не могут. Потому что это говённый мир, и так он устроен. — Чего ты хочешь? — смягчившись, спросил Геральт. — Достань мне цветок папоротника, — негромко попросила Йеннифер. Ей тяжело давалось сохранять лицо, и Геральт с жадностью смотрел, как она борется с желанием поднять глаза. — Цветок папоротника? — переспросил он. — Всего-то? — «Всего-то!» — передразнила она, сверкнув глазами. — Наивный лесной ведьмак! Никогда не слышал, что цветок папоротника открывает клады! Геральт пожал плечами, мол, слышал, и что с того? — Мне нужен человек, который принесёт его нетронутым, а не побежит искать сокровища на ближайшем погосте, — зло шепнула Йеннифер. — Поэтому мне нужен ты. Ты же бессеребреник, Геральт, клады тебя не интересуют. — Почему сама его не достанешь? — спросил Геральт, напуская на себя флегматичность. У Йеннифер горели глаза от злости, что его приходится уговаривать. — Потому что тебе привычнее ползать по болотам, — бросила она. — Я не деревенская ведьма, Геральт, мне некогда шляться по лесам и собирать травки. У меня есть другие дела. — Какие? Йеннифер пристально смотрела на него, насупившись и сжав губы. — С кем? — ревниво спросил Геральт. — Он расцветёт через два дня, — наконец сказала она, даже не пытаясь для приличия сделать вид, что не услышала. — Поедешь отсюда на север, к Медвежьему оврагу. Успеешь к Купальской ночи, если выдвинешься сейчас. Я расскажу, по каким приметам его искать. — Я знаю, как искать цветы папоротника. — Значит, сделаешь это для меня? — проникновенно спросила она. У Геральта по спине пробежала дрожь. Для неё он сделал бы что угодно, за неё он отдал бы жизнь. Он уже был согласен идти, куда она повелевает, и упрямился лишь затем, чтобы подольше удержать её рядом с собой. — Зачем он тебе? Хочешь найти клад? — Хочу найти то, что потеряла, — резко ответила Йеннифер и тут же стиснула губы, будто выдала то, о чём говорить не хотела. — Геральт, не заставляй меня объяснять тебе то, что ты всё равно не поймёшь. У меня нет времени на твои капризы, просто сделай то, что от тебя требуется. Это простая задача. — Я ещё не сказал, что согласен. — Ты не сказал? — она удивлённо подняла бровь. Геральт молча смотрел в ответ, уже зная, что короткая встреча окончена. В следующий раз он увидит её лишь тогда, когда выполнит просьбу. И может быть, его будет ждать награда. У Йеннифер на лице едва заметно проступил румянец, она вздохнула поглубже. Кажется, она тоже об этом подумала. — Я буду ждать тебя в Царнице. Не напутай мне ничего. Она встала. Геральт остался сидеть, мучаясь от неудобства в штанах и ощущения внезапно навалившейся тяжести. Йеннифер была невыносима — но она была единственной, кто заставлял его чувствовать всю сладкую горечь безнадёжной и отчаянной тоски. Чувствовать любовь. Когда рядом на лавку приземлился Лютик, Геральт едва не вздрогнул. Он забыл о нём. У него совершенно вылетело из головы, где он и с кем, и что собирался делать ещё с утра. — Что этот ужас вечерних болот опять от тебя хотел? — вполголоса спросил Лютик, качнувшись к нему. Геральт сидел недвижимо, как каменный. С появлением Лютика всё внутри взбаламутилось — страсть и ревность, гнев и обида, тоска и злость — всё смешалось, и Геральт уже не понимал, что он чувствует, почему, в чей адрес. Одно появление Йеннифер вычистило его голову, как метлой. Это даже пугало. Не меньше пугало то, что Лютику придётся объяснять… Хотя, Лютику можно было просто ничего не объяснять. Меньше хлопот. Йеннифер дала ему хороший повод сменить обстановку, лучше и придумать было нельзя. Пора, пора разбегаться дорожкам. Нечего привыкать к постелям, подушкам и жаркому телу под рукой. Геральт скривился, будто его затошнило. Встал. Говорить Лютику, что уходит, не стал — тот и сам всё поймёт, не маленький. — Геральт? — потерянно спросил Лютик. Геральт не обернулся. *** Сырой овраг тянулся через густой лес, врезаясь в глубину чащи. По дну бежал засыпанный листьями тёмный ручей, и Геральт шёл по нему, как по дороге, увязая сапогами в топком песке. Других дорог не было. Над головой зудели комары, невидимые паутинки ложились на лицо, заставляя поминутно утираться локтем. Ночь была чёрной. Ни звёзд, ни луны — только глухая темень. Если бы не ведьмачье зрение, Геральт спотыкался бы на каждом шагу. Лес шумел над головой, поскрипывал под порывами ветра. Полночь была уже близко. Геральт чувствовал, как Купальская ночь набирает силу, течёт мимо него невидимой, неосязаемой рекой. Он шёл по её течению, углубляясь всё дальше в лес. Здесь уже места были дикие: никто из ближних деревень сюда не совался. Этот лес не знал ни топора, ни огня, ни девичьих песен. Только звериные тропы петляли по кустам. Геральт встал, прислушался. Ручей журчал под ногами тихо-тихо, даже комары поотстали. Похоже, добрался. Он шагнул из воды на берег и полез из оврага наверх, цепляясь за корни. Наверху оказался пригорок, заросший сухостоем и чёрным бурьяном. Между дикими травами и кустами стелился папоротник. По спине пробежала ледяная дрожь, предвещая опасность. Всё стихло — и ночные птицы, и шелест в листьях. Даже ручей в овраге замолк, будто иссяк. Геральт обошёл пригорок кругом, поглядывая по сторонам. Тёмный лес стоял плотной стеной, на небе было черно, будто прогалину накрыло закопчённой крышкой котла. В стороне хрустнула ветка, зашелестели кусты. Геральт глянул — никого не увидел. Но уже чуял, что он не один. Там что-то бродило, пряталось за стволами деревьев, наблюдало. Геральт вглядывался в темноту, но даже ведьмачье зрение не помогало. Воздух вдруг потеплел, земля задышала, словно после дождя. Дёрн под ногой стал мягче, проседал под шагами. Геральт озирался по сторонам, готовый выхватить меч, если какая-то нечисть наберётся смелости нападать на него. На пригорке, в зарослях сухостоя, вспыхнул крошечный огонёк. Алая искорка поднималась из тёмных листьев, набухая, чтобы выпустить огненные лепестки Вслед за ней из-под мягкой земли взметнулись десятки рук. Растопырили пальцы, закачались, как колосья на ветру, потянулись к цветку. Геральт шагнул на пригорок, и руки качнулись за ним — ухватили за ноги, за сапоги, за штаны, не давая сдвинуться с места. Геральт отпихнул самых цепких, шагнул дальше. Руки хватали его, тянули назад, скребли ногтями по сапогам. Геральт стряхнул их снова, пнул посильнее. Но они будто не чуяли боли. Каждый шаг давался с трудом, а проклятый цветок на пригорке ближе не становился. Геральт шагал к нему, с усилием выдирая ноги, как из зыбучей топи — но будто шагал на месте, не сдвигаясь вперёд ни на пядь. Он встал. Руки, почуяв добычу, вцепились крепче, поползли вверх по голенищу, цепляясь бледными пальцами за грубую бычью кожу. — Ну ладно, — пробормотал Геральт и потянул из-за плеча серебряный меч. Полоснул перед собой, рассекая тусклую плоть. Срезанные пальцы посыпались на землю, но и там не успокоились — подёргивались, вертелись, как толстые червяки. Бескровные, словно слепленные из теста. Алый цветок на длинном стебле разворачивался из крохотной почки, выпускал лепестки один за другим — все сплошь алые и золотые. Вот их уже десяток, вот их уже два, а они всё лезут и лезут, и цветок сияет над пригорком, как солнышко. Геральт дёрнулся вперёд, выдирая сапоги из цепкой мертвячьей хватки. Мягкая земля от рывка расползлась под ногами — а цветок где был, там и остался, ни на волос не стал ближе. — Твою мать, — сквозь зубы процедил Геральт. Размахнулся — и пошёл косить вокруг серебряным мечом мёртвые руки. Лес зашелестел, застонал, как живой. В деревьях засвистело, заухало, с верхушек на полянку кинулся ветер, ударил в лицо. Геральт заслонился локтем. Когда проморгался — увидел, что на пригорке, рядом с цветком, стоит ещё кто-то. Высокая, тёмная фигура в капюшоне, укутанная в богатый плащ. Геральт не узнал, кто это — почуял. Истредд смахнул капюшон с плеч, открывая молодое лицо. Посмотрел прямо на Геральта. — Давно не виделись, ведьмак, — сказал он. Геральт молчал, держал опущенный меч. То ли призрак, то ли и впрямь Истредд — с этими магами не разберёшь. Разговаривать с ним он всё равно не собирался. Они никогда не были приятелями. Да и не с чего было становиться. Одна-единственная ниточка связывала их: Йеннифер, что бегала от одного к другому, как иголка по полотну, не то вышивая, не то запутывая узор. Ни с одним не могла ужиться, ни одного не могла выбрать. Кидалась из одних рук в другие, потом от обоих бежала. Циничная сука жизнь. Ничего не бывает просто, ничто не даётся легко, если вообще даётся. Ни одну женщину Геральт не желал так, как Йеннифер — и ни одна не была для него так недоступна. Мысли о ней отрезвили, заставили стряхнуть оцепенение. Он вспомнил, зачем он здесь. Поднял меч, шагнул ближе. Истредд отвёл взгляд, потянулся пальцами к огненным лепесткам, погладил. — Я давно её знаю, — негромко сказал он. — Куда дольше всех. Я видел её такой, какой никто не видел. — Иди с дороги, — угрожающе велел Геральт. — Ты смотришь на неё, как все смотрят, — Истредд даже не запнулся. — Теряешь голову, как все теряют. — Я — не все, — не удержался Геральт. Истредд негромко, но очень скептически хмыкнул. Ревнивая ярость ударила Геральта в грудь, заставив плотнее сжать пальцы на рукояти меча. — Она раньше была другой, — добавил Истредд. И посмотрел прямо на Геральта. Он оказался вдруг очень близко, протяни руку — коснёшься. Смотрел, не отрываясь, будто в душу заглядывал. Геральт, скрипя зубами, смотрел в ответ. — Она всегда жаждала больше других, — продолжал Истредд. От его дыхания тянуло сладковатым запахом тления. — Она всегда была горячее других. Ни перед кем не склоняла голову, никому не была ровней. Но никогда не была… такой. — Какой? — спросил Геральт, едва сумев разжать челюсти. — Безрассудной, — холодно ответил Истредд — и оказался вдруг на самой верхушке пригорка, в золотом и алом зареве. Тени причудливо легли на его лицо, исказив черты. — До встречи с тобой она была умной и осторожной. Что ты с ней сделал, ведьмак? Геральт смотрел на него исподлобья и молчал. — Что ты с ней сделал? — повторил Истредд. — Что ты с ней сделал? Геральт молчал, сцепив зубы. Он знал ответ, но молчал. Он связал её заклятием джинна. Он привязал её к себе, и никакая сила на свете теперь эту связь не разрушит. Разве что смерть. И пусть даже Йеннифер не достанется ему целиком — она никому целиком не достанется, потому что они навек связаны, связаны, связаны… Судьба свита в петлю — на чьей шее затянется первой?.. — Я мельникову дочку раз встретил у реки, — вдруг раздался знакомый голос и знакомый перебор струн. Геральт вздрогнул, вскинул глаза. Истредд пропал. Вместо него теперь на верхушке пригорка приплясывал Лютик, прижимая к груди драгоценную лютню. Цветок не хотел даваться в руки. Морочил призраками, старался отвлечь. Геральт шагнул вперёд. — Да это же мой старый друг! — Лютик раскинул руки знакомым жестом, оборвав песню. — Геральт! Решил вернуться?.. Он стоял в золотом сиянии, такой неправдоподобно знакомый и до странности чужой. Упёр руки в бока — в точности как настоящий. — Раньше я за тобой бегал, а теперь ты за мной ходишь? — спросил морок голосом Лютика. — Сгинь, — посоветовал Геральт. — А то что? — задорно спросил Лютик. — Возьмёшь этот свой дрын, — он смазанным жестом махнул на серебряный меч, — и всадишь мне в шею? Ну хоть какое-то разнообразие, а то всё в жопу да в жопу. Геральт остановился, стиснул рукоять меча. Не было смысла спорить с мороком, он это точно знал, но если от Истредда он мог отмахнуться, то Лютик… Лютик бил метко. — И зачем тебе клад, ведьмак? — поинтересовался морок. — Надоело утопцев по болотам пырять, хочешь разбогатеть враз? — Может, хочу, — отозвался Геральт. — Думаешь, богатство тебя счастливым сделает? — Может, сделает. Лютик засмеялся, запрокинув голову. Геральт, хоть и знал, что обман — а глаз отвести не мог. — А знаешь, что, — вдруг сказал Лютик, оборвав смех. — Не приходи ко мне больше. Хватит уже измываться. Хватит с меня твоих приключений. Не нужен я тебе — так собери яйца в кулак и скажи прямо: так мол и так, друг дорогой, побаловались и будет. Я ведьмак вольный, сегодня здесь, завтра там, сегодня чародейке служу, завтра по королевским делам бегаю. Так что прощай, приятно было поебаться. Геральт стоял, молчал. — Ну? — спросил Лютик. — Не скажешь?.. Просто молча исчезнешь, как и всегда? Сбежишь в ночи, лишь бы в глаза мне не смотреть?.. — Просто сгинь, — сквозь зубы посоветовал Геральт, перехватывая рукоять меча в повлажневшей ладони. — Я всегда знаю, когда ты уходишь, — негромко сказал Лютик. — Каждый раз, когда ты встаёшь в темноте до рассвета, я знаю. Лежу и слушаю, как ты одеваешься. И виду не подаю. Потому что иначе ещё хуже будет. Ты же бревно с глазами, Геральт… Да нет, — перебил он себя, — ты слепое бревно, Геральт. Слепое бревно, — он развёл руки в стороны, будто приглашал тёмный лес в свидетели. Геральт очнулся, встряхнул головой. Пламенный цветок на пригорке терял лепестки, угасал на глазах. Геральт выругался — морок всё-таки заговорил ему зубы, отвлёк! Ничего больше не слушая, ни на что не отвечая, Геральт бросился вперёд. Лес зарокотал, загудел. В два прыжка достигнув вершины, Геральт размахнулся мечом — и подсёк стебель. Поймал падающий цветок у самой земли. Всё вдруг стихло. Морок шарахнулся в сторону, обернулся дымом — из дыма поднялась сгорбленная старуха, согнутая чуть ли не до земли. Засмеялась — будто дверь заскрипела. Потом зашипела, оскалив зубы, плюнула. — И тебе не болеть, — снисходительно пожелал Геральт. Руки ещё холодило от Лютиковых слов, но он знал, к великому своему облегчению знал, что каждое сказанное слово было враньём. Старуха протянула к цветку костлявую руку, поманила: — Ну, давай. Давай, ведьмак. Твоя взяла. Ночь короткая, думать некогда. Геральт молча спрятал цветок за пазуху. Старуха помедлила, глядя на него — потом зафыркала, захохотала. Обернулась кошкой, стремглав кинулась в лес. Её хохот гулял между деревьями, отдаляясь. Цветок мирно светился, грел у сердца через рубаху. *** Йеннифер себе не изменяла: она остановилась в самом богатом доме Царницы, обратив хозяев в своих слуг. Геральт прошёл по комнатам мимо сонных людей с пустыми глазами: они мели пол, выгребали золу из очагов, выскребали столы. Геральт мимолётно посочувствовал им: неприятно будет очнуться после отъезда чародейки и осознать, что несколько дней куда-то пропали. Вряд ли Йеннифер велела им привести дом в порядок из любви к чистоте. Она просто… Она просто была ненасытна до власти. Она окружала себя роскошью, изысканными вещами и красивыми людьми, потому что была ненасытна. Когда-то Геральту казалось, что это уместная демонстрация силы. Но сейчас он старался не смотреть в пустые глаза околдованных людей. В этом не было силы — только жадность, неизбывный голод, которую никакая власть утолить не сможет. Ей всегда будет мало. — Я жду тебя целую вечность, — недовольно сказала Йеннифер, не потрудившись поднять глаз от книги. На столе перед ней лежали свитки, исчерченные схемами, в чернильнице торчком стояло перо. Склонившись над книгой, чародейка листала тонкий пергамент, пробегала пальчиком по убористым строчкам. — Принёс? Геральт встал рядом. Подождал, пока она не распрямится и не взглянет ему в глаза. — Принёс? — нетерпеливо повторила она. Геральт снял с пояса кожаный кошель. Йеннифер почти вырвала его из рук, раскрыла. Ещё до того, как она заглянула внутрь, её лицо исказилось. — Только не говори мне, — с придыханием начала она, поднимая обжигающий взгляд, — только не говори мне, что принёс пустоцвет! — Я принёс то, что ты просила. Йеннифер перевернула кошель над книгой, вытряхнула цветок. Тот немного померк за время пути, лишился двух-трёх лепестков, но выглядел ещё вполне свежим. — Я это просила? — она яростно ткнула цветок пальцем с острым ногтём. Потом замерла, её глаза расширились. — Нет… Нет!.. Ты просто сорвал его?.. Ты никого там не встретил?! — Встретил, — признался Геральт. — Боровую тётку. — Ты сделал, как она велела?.. Геральт хмыкнул. — Я же сказала, что это важно, — Йеннифер смотрела на него, и её ярость сменялась разочарованием. Геральт молчал. — Это ничего для тебя не значит? Моя просьба для тебя ничего не значит? — Ты намекаешь на то, что я должен был отправиться в ближайшую деревню и до восхода солнца окропить цветок человеческой кровью? — Ты даже не притворяешься, что не знал об этом? — Я знал. Как и ты знаешь, что я не убиваю людей. — Сказал Мясник из Блавикена! — воскликнула Йеннифер. — Значит, какой-то свинопас, который родился в грязи и в ней же умрёт, для тебя важнее меня и моей судьбы? — Твоей судьбы? — переспросил Геральт. — Почему ради твоей судьбы мне обязательно нужно кого-то убить? — А почему тебе не пришло в голову, — она подступила к нему, сжимая кулаки, — что если я доверилась тебе, то это действительно важно?.. — Ты — доверилась? — Геральт начал злиться. — Ты ничего мне не рассказала! — Ох, прости, что не раскрыла тебе все свои планы! — язвительно бросила она. — Я была дурой, когда понадеялась, что ты справишься с простой просьбой! — А сама боялась не справиться? — догадался Геральт. — Не хотела ничего слышать о своих ошибках? Я бы послушал, о чём бы ты говорила с боровой тёткой. Йеннифер вскинула палец, будто запрещая ему говорить. Стиснула губы. Глаза горели огнём, но он уже видел… он видел в них страх. — Ты бесполезен, — прошипела она, укрывая мгновение слабости за неподдельным гневом. — Я не понимаю, почему вообще решила, что у тебя хватит ума сделать всё правильно. По твоей милости мне теперь придётся ждать ещё один год! — Значит, у тебя есть время найти другого ведьмака, — сказал Геральт, напуская на себя равнодушие. Её губы дрогнули. Мгновение ярости объединило их, как и всегда, их качнуло друг к другу… Но Геральт отвернул лицо. Вспышка вожделения была острой, как удар ножом в бок. Он стоял столбом, не двигаясь. У Йеннифер вспыхнуло всё лицо, от унижения и разочарования на глаза навернулись слёзы. Она отшатнулась. — Уходи. Ты мне не нужен. Геральт отступил назад, буквально чувствуя, как рвётся паутина между ними. Почему там, в лесу, морок не принял её образ?.. Почему прикинулся Лютиком?.. Геральт отступил снова, развернулся, зашагал через сонные комнаты — вытряхивая мысли из головы прежде, чем там появился ответ. *** Каждая новая встреча становилась всё тяжелее. Каждый раз, уходя от неё, он уносил внутри вязкий комок тошноты. Иногда он почти ненавидел её — но прямо на этой ненависти и тошноте торчало желание, неуёмное и неуместное. И каждый раз где-то там, на задворках сознания, билась тревога. Истредд сказал, она раньше была другой. Морок, не Истредд, но… Не бывает такого вранья, в котором нет хоть толики правды. Что, если заклятие джинна не просто связало их жизни? Если оно изменило их? Джинны — коварные существа, их злопамятность всем известна. Если он привязал их друг к другу, чтобы только смерть разлучила — с него бы стало для смеха сделать так, чтобы они друг друга и погубили. Геральт потёр лоб, нахмурившись. Таким мыслям следовало предаваться, хорошенько надравшись, но в округе для этого не было подходящей компании. Только Лютик — в двух днях пути, и то если он ещё остался в той самой таверне. Правда, Геральт так поспешно и так нелепо сбежал от него, что вернуться как ни в чём ни бывало не выйдет. Или выйдет? Лютик всегда прощал его, всегда делал вид, что ничего не случилось, как бы они ни расстались. Бросал любую девицу, если Геральт оказывался поблизости. Радоваться этому сейчас было малодушно, но Геральт радовался. Лютик был его душевным равновесием. Даже когда бесил — никогда не бесил так, как Йеннифер, с ним всегда было легко. Лёжа головой у него на груди, чувствуя сомкнувшиеся на спине руки, Геральт всегда мог закрыть глаза без опаски, что что-то случится. Ему вдруг остро захотелось ощутить это ещё раз. Чувствовать щекой мерное дыхание, слышать запах, смесь пота и секса. Слушать дурацкую болтовню. Да он сейчас даже без увёрток согласился бы сыграть роль ночного разбойника, чтобы Лютик мог впечатлить очередную девицу, или напялить камзол и посторожить лютикову задницу на королевском приёме. Или отправиться с ним, куда глаза глядят. Геральт вздохнул. Лютик, конечно, не станет его дожидаться. С другой стороны… Геральт внезапно вспомнил, что за постой они ещё не платили. Он ушёл, даже не вспомнив об этом. А у Лютика, как обычно, в карманах было то густо, то пусто. Сейчас было пусто — значит, придётся его выручать. *** — А вы, значит, милсдарь — ведьмак? — с опаской спросил старик. — Угу, — подтвердил Геральт. От окраины через деревню вилась расхлябанная дорога, куры бродили по обочине, выклёвывая просыпанное зерно. Деревня просматривалась насквозь, и Геральт отчётливо видел, как от таверны улепётывает человек, придерживая прыгающий на боку футляр с лютней. Кажется, вернулся он вовремя — потому что за улепётывающим человеком гнался кузнец с клещами. Нежным частям тела Лютика явно грозила опасность. — А у нас тут чесотка у коров завелась, — пожаловался старик. — Глянули бы одним глазком? — Я не коровий лекарь. Лютик бежал со всех ног, и, к счастью, бежал в сторону Геральта, виляя по дороге, как заяц. — Одним глазком, — попросил старик. — Может, дворовой шалит, так вы бы его того, припугнули. Геральт хлопнул Плотву пяткой, и она оторвалась от сочной травы на обочине, подняла голову. Дожёвывая, медленно двинулась вперёд. Лютик добежал, задыхаясь, юркнул у Плотвы под брюхом, вынырнул с другой стороны. Кузнец, опознав препятствие, притормозил. — В чувстве момента, друг мой ведьмак, тебе не откажешь, — с облегчением выдохнул Лютик, кривенько улыбаясь. — Иди сюда, паскуда! — громко крикнул кузнец и для убедительности потряс клещами. — Иди, я тебе покажу, как по девкам лазать! — Благодарю за любезное приглашение, добрый человек! — отозвался Лютик, выглядывая из-за шеи Плотвы. — Но эта наука мне и так хорошо известна! — Да я тебя!.. — начал было кузнец и шагнул вперёд, но Геральт преградил ему путь. Кузнец смерил ведьмака взглядом, сплюнул в дорожную пыль. — Он с моей дочкой на сеновале кувыркался, пусть теперь платит. — За что же платить, если всё было по любви? — возмутился Лютик. — За то, что теперь её, порченую, замуж никто не возьмёт! — заявил кузнец. — Да мне приплачивать придётся, чтоб её с рук сбыть! Кто мне убыток возместит? — Я вас решительно уверяю, что цветок невинности вашей дочери был сорван задолго до меня! — возразил Лютик. — Да ты!.. — кузнец снова шагнул, но Плотва оттеснила его грудью от Лютика. — Одним глазком… — старик доковылял до них, встал, закашлявшись от одышки. — Милсдарь ведьмак, пожалейте. Геральт переглянулся с Лютиком, вынул ногу из стремени. Тот всё понял без слов: уцепился, подтянулся — вскочил на Плотву позади Геральта. — Прощайте, добрые люди! — воскликнул он, театрально взмахнув рукой. — Оставляем вас с вашими плешивыми коровами и вашими прелестными дочками, нас ждут настоящие лесные чудовища! Плотва, недовольная двойным грузом, неохотно двинулась вперёд. Лютик обхватил Геральта за бока. Молчал до тех пор, пока не выехали из деревни, только потом тихо спросил: — И как всё прошло? Геральт хмыкнул. — Я так и думал, — буркнул Лютик. На этом разговоры о Йеннифер кончились. Геральт привычно делал вид, что ничего не случилось. Лютик тоже это умел. Всё было мирно — будто Геральт никуда не сбегал, будто просто вернулся из очередного путешествия за головой чудовища, и сейчас Лютик расспросит его обо всех подробностях, чтобы сочинить новую балладу — и начнёт сочинять её прямо на ходу, и придумает её почти до половины, прежде чем они остановятся на ночлег. И Геральт, как обычно, не будет замечать, какими глазами Лютик смотрит на него. Сколько тоски в них.