Когда придёт зима в Каэр Морхен

Сначала из дверей кабака вылетел дорожный мешок. Он упал на дорогу, жалобно звякнув. Геральт, заинтригованный, придержал Плотву. — Только не лютню!.. — раздался вопль из дверей, и на дорогу выкатился Лютик, обеими руками прижимая к животу драгоценный инструмент. В распахнутых дверях остановился кабатчик, перегораживая вход внушительным животом. — Ноги твоей здесь больше не будет, господин поэт, — мрачно заявил он. — И ты оставишь человека на улице, умирающим от жажды? — возмущённо спросил Лютик, резво поднимаясь на ноги. — Оставлю, — подтвердил кабатчик. — Дважды ты меня не проведёшь. Думаешь, я забыл, как ты неделю тут столовался, а потом исчез, не заплатив ни кроны? — Это было три года назад! — У меня хорошая память на должников. Лютик огляделся, явно желая призвать в свидетели этого безобразия случайных прохожих — и заметил Геральта. Просиял, раскинул руки в стороны: — Геральт, друг мой!.. Какая счастливая судьба привела тебя в этот паршивый город, где поэтам больше не наливают? — он метнул косой взгляд в сторону кабатчика, который стоял, уперев руки в бока, и недружелюбно глядел на них обоих. — Выпьем за встречу!.. — Я не при деньгах, — признался Геральт, и Лютик заметно поскучнел. — Что за поганые времена — честным людям перестали верить в долг, — вздохнул он. Подобрал дорожный мешок, нацепил на плечо. — Я ведь дал слово расплатиться! — Сорочий помёт дороже твоего слова стоит, — мрачно сказал кабатчик. Геральт двинулся дальше по улице, ведя Плотву за собой. Лютик увязался за ним — можно было даже не оглядываться, чтобы убедиться, что это так. — По твоей решительной физиономии, друг мой ведьмак, я прорицаю, что тебя в этот неблагочестивый город привело, раз — безденьжье, из которого следует два — работа. А поскольку идёшь ты прямо и на бумажки на заборах не смотришь, я делаю вывод, что работа у тебя уже есть. Но ты её ещё не исполнил, иначе твой доспех был бы угваздан кишками очередного чудища, и разило бы от тебя, как от козла. Верно? Геральт хмыкнул, улыбнувшись. Голова у Лютика была посажена на плечи не только ради красоты — соображать он умел. С таким цепким взглядом ему бы не в барды, а в соглядатаи — озолотился бы. — Кстати, раз уж мы заговорили о чудищах, — Лютик даже не собирался останавливаться, — как там Йеннифер? — Никак. — О, понятно. — Ничего тебе не понятно. Лютик и Йеннифер не ладили с самого начала. Впрочем, Йеннифер вообще ни с кем не ладила. Не сходилась она с людьми. Геральт, впрочем, тоже был обделён талантом завязывать дружбу. Наверное, это их и объединяло. Йеннифер была честной. Говорила, что думала, не заботясь, как выглядит в глазах других. Геральту нравилась её смелость. Могущественная чародейка ни перед кем не собиралась кланяться. Йен была… Йен. Как чёрная роза с ядовитыми шипами, протянешь руку — ужалит. Все чародейки были красивы, но Йенифер словно перестаралась с красотой — порой на неё было трудно смотреть. В один взмах ресниц она меняла холодность и высокомерие на жар и страсть. Порой Геральту казалось, что влечение к ней — это род болезни. Рядом с ней он забывался, как в горячем дурмане, пока отрава не переполняла его до краёв — и тогда он сбегал, чтобы, сделав по миру крюк, снова вернуться к ней. Вдали от неё дышалось свободнее, но он чуял внутри, как жажда увидеть её растёт с каждой милей, что их разделяет. И знал, что Йеннифер чувствует то же самое. — Может, мне ничего и не понятно, но хотелось бы заранее знать, если она объявится поблизости, чтобы успеть убраться подальше от её чар, — добавил Лютик. — У меня от них чесотка начинается. — Что ты на неё так взъелся? — миролюбиво спросил Геральт. — Она спасла тебе жизнь. — Иногда я думаю, — с чувством начал Лютик, — что знай я, какой ценой она это сделает — я б лучше сдох. — Какой ценой? Она ничего с тебя не взяла. — Кроме того, чего я никогда не имел, — загадочно пробурчал тот и отвернулся. Геральт шумно выдохнул. Он понятия не имел, на что намекает Лютик — и понимать не хотел. — Так что, в окрестностях объявилось какое-то чудище? — в скорости перемены тем Лютику никогда не было равных. — Я не слышал. — В руднике, — неохотно ответил Геральт. Лютик пренебрежительно хмыкнул. — В руднике? Друг мой, прости за откровенность, но тебя наебали. Там нет ничего и никого, что было бы по твоей части. — Почему ты так думаешь? — Там Хозяйка, — ответил Лютик, будто это всё объясняло. — Какая Хозяйка? Ведьма? Лютик пожал плечами. — Что ты о ней знаешь? — Это что же, ведьмаку нужен совет? — Ведьмаку не нужен совет, — с досадой буркнул Геральт. Но долго досадовать не получилось. Рядом с Лютиком — будто в груди, в глазах таяла льдинка, и мир казался чуточку иным, становился чуть более терпимым местом, в нём даже появлялась какая-то… надежда?.. Смутное подозрение, что в некоем будущем, более или менее отдалённом, произойдёт что-то хорошее. Хотя Геральт, проживший на свете уже достаточно, твёрдо знал, что за всем хорошим обязательно следует какое-нибудь дерьмо, причём в объёмах, намного превышающих всё хорошее. Этот мир был лишён надежды, и только наивные дураки продолжали верить в добрых богов, которым есть дело до чужих страданий. До чужих страданий есть дело лишь тому, кто эти страдания причиняет, и он внимательно следит за тем, чтобы причинить их побольше. Дом Стефана Медника стоял в богатом районе, занимая почти весь квартал. Через высокую стену переливался девичий виноград, чугунные ворота с завитушками охранял караульный в будке. Геральта Стефан вызвал к себе личным посланником. Люди такого полёта объявления по столбам не расклеивали. А Геральт как раз поиздержался, так что хороший заказ был бы очень кстати. Чутьё предвещало что-то скверное. Впрочем, было бы странно, предвещай оно что-то иное. Что хорошего можно ждать от заказа на чудовище? Разве то, что жив останешься, и награду получишь как обещано — а не так, что кошель для веса набьют камнями. — Я тебя попозже найду, — Лютик резво попятился, как только завидел ворота, отступил в тень переулка. — Что так? — Геральт усмехнулся. — Ты с его женой познакомился ближе, чем следует, и он с тебя хочет три шкуры спустить? — Жена у него умерла год назад, — оскорблённо заявил Лютик. — С дочкой, значит. — У него сын. — Как будто тебя бы это остановило. Лютик замолк, насупленно глянул на Геральта. — Тут есть хоть один кабак, откуда тебя ещё не выкидывали? — спросил Геральт. — Где тебя искать потом? — В «Золотом Полозе», — отозвался Лютик. Он осторожно высунулся из-за угла, юркнул за ящики возле чьей-то лавки. — Только пиво там дрянь! — крикнул он Геральту в спину. — Я его пить не буду и тебе не советую — рыбой воняет! А вот в подвальчике у Мариуса — чистый мёд! Не пожалеешь! Геральт не стал дослушивать, а потом голос Лютика заглушил грохот проезжавшей мимо телеги. Пива, как назло, сразу же захотелось. В ворота Геральта пропустили сразу — не пришлось объяснять, кто и по какому делу. Видно, хозяин ждал. Видно, была большая нужда в ведьмаке. Чувство какой-то заразы усилилось, пришлось даже хмыкнуть, чтобы стравить напряжение. Богачи за такими, как Геральт, никогда не бегали, и если уж всё обставлено с такими церемониями — жди беды. А жил Стефан богато. Владел рудниками, добывал руду, самородные камни. Из таких у него чуть ли не весь стол был вырезан: и письменные приборы, и вазы, и стаканчики при хрустальном графине. Дом у него был всем на зависть. Богатейший человек города — конечно, забеспокоишься тут, когда источник твоего богатства, рудники, разоряет какая-то нечисть. Хозяин встретил Геральта в рабочем кабинете. Это был побелевший, но ещё не старый мужчина. Крепкий, широкий в плечах, с грубыми руками. Намётанный глаз ведьмака заметил под рукавами следы от кандалов. С самых низов поднялся, значит. Стефан оглядел его с головы до ног, хмуро спросил: — Ты, говорят, лучший ведьмак? Геральт качнул головой. — Говорят. — Для тебя есть работа. В рудниках какая-то зараза завелась. Разберись. Сразу к делу, не стал ходить вокруг да около. Такое Геральту нравилось. — Тролль? — так же по-деловому спросил он. — Накеры? — Откуда мне знать? — вдруг огрызнулся Стефан. — Я в этих тварях не разбираюсь. — На что оно похоже? Как выглядит? Геральту было не впервой вызнавать подробности, задавая наводящие вопросы. Если случались выжившие после встречи с чудовищем, обычно их рассказы были скупыми: рога во, клыки во, лапы волосатые. И думай, гадай, кто это: то ли медведя в ночном лесу испугались, то ли встретили волколака. Стефан раздражённо нахмурился. — Не знаю я! Не видел. Забойщики говорили. Сходи да сам посмотри. Он отвернулся. Геральт длинно хмыкнул себе под нос. Ну да, не барское это дело — отвечать на вопросы. — Жертвы были? — спросил Геральт. — Что? — Из рабочих погиб кто-нибудь? Стефан нахмурился, пожевал губами. — Об этом не слышал, — будто неохотно ответил он. Он вообще вёл себя на редкость недружелюбно. Впрочем, Геральт сталкивался с этим на каждом шагу — сначала его нанимали, а потом смотрели, как бы он серебряную вилку не припрятал или порчу не навёл. — А кто слышал? — спросил он. — Кто знает? Бригадир забойщиков? — Тебе что, за болтовню платят? — рассердился Стефан. — Я тебя не в барды нанимал, чтоб ты меня историями развлекал. Чего тебе ещё нужно — сказал же, чудище там. Рабочим пакостит, руду истощает. Избавься. Или ты с ним тоже разговаривать будешь? Изгони, и всё. — Так это дух? — спросил Геральт. — Или призрак? — Мне-то откуда знать! — Ты сказал — «изгони», а не «убей и принеси башку». Стефан раздражённо уставился на него. — Некогда мне языком чесать, пока рудник стоит. Делай свою работу, ведьмак — я хорошо за неё плачу. За работу, а не за разговоры, — с нажимом добавил он. — Это задаток, — Стефан вытащил из стола тяжёлый кошель, звякнул им о столешницу. — Справишься — дам вдвое. Геральт взял кошель, взвесил в руке. Заглянул внутрь, распутав завязки — серебро. Платил Стефан действительно хорошо. Раза в три больше, чем Геральт бы сам запросил — а Геральт, привыкший торговаться за каждый медяк, просил обычно немало. «Золотой Полоз» нашёлся на окраине — это был крепко сколоченный сарай с яркой вывеской. Какой-то умелец вырезал из коряги змеищу с раскрытой пастью и вымазал её жёлтой краской от морды до хвоста. Она стояла у самого входа, скорее отпугивая посетителей, чем завлекая. Внутри было темно, сквозь маленькие пыльные окна едва пробивался свет. Трактирщик с надеждой глянул на Геральта, едва тот вошёл, потянулся за кружкой. Геральт кивнул, наливай, мол. Посетителей было мало. Плечистая девушка с длинной косой собирала с пустых столов тарелки и кружки — видимо, недавно здесь обедала какая-то артель. Лютика было не видно. Трактирщик подставил кружку под краник пивной бочки, и теперь следил, хмуря короткие брови, как она набирается. — Слышно что-нибудь про рудники? — спросил Геральт, останавливаясь у стойки. — Так у нас только про рудники и слышно, — отозвался трактирщик, меряя его взглядом. — На них весь город стоит. — Говорят, там какая-то тварь завелась. — На наших-то? — тот сдул пену, поставил перед Геральтом полную кружку. — Это вряд ли. Нет там нечисти. — Говорят, есть. — Ну, если говорят — значит, есть, — покладисто отозвался трактирщик. — Люди чего только не говорят. У нас каменщик один с пьяных глаз однажды хер в штанах потерял, говорил — черти украли. Нашёл потом, как проспался, но божится, что прямо гладкое место было. Геральт терпеливо вздохнул. — А что про рудник говорят? — Как всегда. Что работа тяжёлая, что бригадир Велька — сука, за лишний медяк удавится. — А про закрытый что говорят? — Геральт решил спросить прямее. Стефан ясно сказал, что у него работа стоит — значит, действующий рудник Геральту был не нужен. — А что про него говорить? — трактирщик поднял брови. — Туда никто не суётся, кому он нужен? — И как до него добраться? Кабатчик снова смерил Геральта взглядом, покосился на мечи. — К рудникам отсюда одна дорога идёт, — он кивнул на двери, — не пропустишь. По речке, потом в лесок, и в холмы. Оттуда тропка поворачивает, там на развилке кривая берёза стоит. От берёзы, значит, налево — так и придёшь. Пиво, как Лютик и говорил, было тут — дрянь. Дорога вилась вдоль речки. Глубокая тележная колея вихлялась по берегу, намертво застряв в глинистой почве, будто змеиный след. В дождь дорога наверняка раскисала, но сейчас было сухо, и только ветерок перегонял из ухаба в ухаб тонкую глиняную пыль. Рудник оказался не просто закрытым — судя по всему, он был давно заброшен. Под дырявым навесом пылились тачки и деревянные вёдра, ржавел брошеный горняцкий инструмент. Рядом стоял воз сена, укрытый от дождя куском холстины. Из леса тянуло дрожжами и спиртом — видимо, неподалёку кто-то гнал самогон. — Ну и какую нечисть ты намерен здесь искать, Геральт? — заинтересованно спросил Лютик, приземляясь задом на перевёрнутое ведро. Он пристроил на колено лютню, взял пару аккордов: явно готовился коротать время, сочиняя очередную балладу о подвигах Белого Волка. Геральт хмуро посмотрел на него через плечо. Иногда эта дурацкая прилипчивость Лютика раздражала. Потому что трогала что-то там, в самом нутре, в живом мясе… Лютик смотрелся юным — совсем ведь не повзрослел, мальчишка и всё тут. Будто боги щедро отсыпали ему долголетия. Годы шли, у него уже должны были собираться морщины, пробиваться седые волосы — а он казался таким же свежим, как в тот день, когда Геральт встретил его. Он сидел, яркий, в васильковом дублете и узких штанах, будто цветок расцвёл. С ним всегда было так просто, так легко, что казалось — они ни разу за всю жизнь не расстались, так и топтали дороги вместе, деля пополам и тяготы, и радости. Геральту на мгновение захотелось, чтобы так и было. Забыть про всё, выбросить заботы из головы — и так и остаться в этом солнечном мгновении ранней осени, в этом дне, где Лютик перебирает струны, сидя на чём попало, покачиваясь и отбивая ногой такт. Где солнце нежарко греет спину, шелестит листва, свистят птицы. Где в душе ненадолго воцаряется покой и мир, будто Геральт уже обрёл всё, что искал, получил всё, чего желал, и дальше его ждала хорошая, спокойная жизнь. Иногда беспокойная, но — мирная. Тёплый осадок сгустился на дне души, остался там незаметной тяжестью. Геральт встряхнулся, попытался выбросить его из мыслей — но не сумел. Тот так и остался там, неуместный, завораживающий своей простотой и теплом. Геральт развернулся, унёс его в себе, уходя в шахту. Внутри было темно и тихо. Геральт поднял фонарь повыше. Неверное пламя поблёскивало в изломах гладких камней, видневшихся между деревянной опалубкой. Из тоннелей тянуло едва заметным сквозняком — где-то там были выходы на поверхность. Медальон спокойно лежал на груди — никакого зла он не чуял. Геральт шёл аккуратно. Чем дальше он уходил, тем тусклее казался свет фонаря. Земля под ногами была истоптана, изъезжена тачками, под ноги подворачивались камешки и обломки руды. Тоннель шёл под уклон, забираясь в самое сердце горы. Штольни ветвились. Но нигде не было никаких признаков чего-то зловещего, что настораживало гораздо сильнее, чем если бы Геральт чуял опасность. Он не чуял, и это было странно — зачем же тогда Стефан нанял его?.. Где-то тихо капала вода. Вокруг стояла абсолютная тишина, только звук шагов и дыхание нарушали её. Было зябко. Гора, казалось, давила всей своей массой. Задевая макушкой низкий потолок, Геральт невольно сутулился. Вдруг показалось — на стене штольни мелькнула ящерка. Геральт посветил — но она уже исчезла, просочившись, как ртуть, в трещину в камне. — Ведьмак, — послышался впереди женский голос. Он встал на месте. Огляделся, прислушался. — Ведьмак, — окликнули его снова. Из темноты бокового лаза показалась женщина. Тонкая, в струящемся платье, с угольно-чёрной косой. Шапочка на ней переливалась, искрилась камнями. Женщина остановилась в шаге от него, посмотрела в лицо, будто гадала, зачем он здесь. — Это Стефан прислал тебя? — спросила она. Голос у неё был тонкий, но не высокий — и шёл словно не от неё, а просачивался ручейком прямо из толщи камней. Она не выглядела опасной. Хотя Геральту хватило опыта догадаться, что перед ним не человек. — Ты — Хозяйка? — спросил он. Она засмеялась было, но смех быстро растаял. Прошла мимо Геральта, шелестя платьем. Пара каменных ящерок соскользнула с подола, утекла в темноту тоннеля, сверкнув в свете фонаря. — Значит, он всё же решился, — сказала она, присаживаясь на валун, выступавший из стены. — Жаль. Подняла голову, посмотрела на Геральта. — Ты не сможешь убить меня, ведьмак. — Я и не собираюсь, — ответил тот. — Я убиваю чудовищ. А не таких, как ты. Она кивнула, опустила глаза. Вздохнула, на мгновение показавшись совсем молоденькой — девчонка, и всё тут. — Почему он хочет избавиться от тебя? — спросил Геральт. — Тоскует, — она пожала плечами. — Ты знаешь любовь, ведьмак? Люди говорят — это дар. А что в нём? Боль и одиночество. Она вздохнула. — Я его встретила, когда он был простым забойщиком в шахте. Он мне нравился. Простой, добрый. Помогал другим, хотя самому было тяжело. Работу слабых брал на себя, последний кусок хлеба отдавал голодному. А теперь нанял тебя, чтобы убить меня… — Он сказал, кто-то пакостит рабочим. — Никто никому не пакостит. Просто он возомнил себя хозяином самоцветных жил. А они не его. И его слову не подчиняются, уходят из недобрых рук. — Это не моё дело. Я занимаюсь чудовищами, а не долги из камней выбиваю. Она подняла голову, склонила её к плечу. — А обо мне он ничего не говорил? — вдруг спросила она. — Нет. — Даже имени моего произнести не может, — она невесело усмехнулась. — Ну что ж. Возвращайся к нему, ведьмак. Ты ему тут ничем не поможешь. Мгновение ещё Хозяйка сидела на камне — и вдруг пропала, только юркая зеленоватая ящерка вильнула хвостом и исчезла за камнем. — Ты меня обманул, — сказал Геральт. Стефан нахмурился. — Что ты несёшь, ведьмак? Я дал тебе дело — ты справился с ним? — Ты сам знаешь, что нет, — ответил Геральт. — Ты послал меня против Dana Meneadh, Девы Горы. Ни один ведьмак не справится с такой. Зачем ты меня к ней отправил? — Потому что она должна уйти! — задохнувшись, выкрикнул Стефан. — Она околдовала меня! Всегда в моих мыслях, и днём и ночью! Стоит закрыть глаза — только её слышу. Везде её глаза — сверкают, как самоцветы. Она ведьма, — отчаянно прошептал он. — Прокляла меня, приворожила! Геральт поверил ему сразу и безоговорочно. Он знал, как это бывает. Знал, каково это: заглядываешь в глаза — и уже не возвращаешься обратно таким, как был. Теряешь себя. Он помнил этот дурман, когда Йенифер околдовала его. Ноги шли, куда не он им приказывал, руки делали, чего он от них не хотел. Он так и не смог избавиться от её заклятия, так и ходил, как привязанный, и носил тоску с собой. Все ведьмы одинаковы, люди они или нет. — Мне было шестнадцать, когда я её повстречал, — проговорил Стефан. — Я тогда работал в забое. Машу кайлом — и тут она. Здравствуй, говорит, добрый молодец. Не там каменья ищешь. Идём, говорит, я тебе покажу, где они на самом деле водятся. И повела меня вглубь горы. Идём, а камень сам перед нами расступается. А там палаты — лазоревые, малахитовые, хрустальные, и всё сверкает. Показала она мне все свои богатства, спрашивает — ну что, нравится? Хочешь всё это ведать? Возьми меня в жёны, и всё твоим будет. Стефан умолк. Перевёл дух, потянулся за стаканом. Геральт ждал молча, пока тот напьётся. — А у меня невеста была, — глухо сказал Стефан. — Сговорились уже, свадьбу ждали. Что ж я, ради богатств от неё отказываться буду? Так и так, говорю. Не могу, невеста у меня есть. И вот тут-то она… — добавил он, не глядя на Геральта. — Тут-то она меня и околдовала. Как выбрался на волю — не помню. Всё её глаза везде мерещились, голос. Она и сейчас ждёт. Ждёт, что я к ней приду. Ведьма, — сквозь зубы добавил он. — Жизнь мне всю поломала! Спать не могу, есть не могу. Кусок в горло не лезет. Только о ней и думается. На кого ни взгляну — всё не то. Привязала она меня к себе, опоила. Смерти моей хочет. Помоги, ведьмак, — он поднял глаза на Геральта. — Что хочешь делай, но помоги. Хочешь — всё тебе отпишу, и сундуки, и дом, на что покажешь — всё тебе отдам. Только избавь меня от неё! Никакой радости в жизни не осталось, хоть в петлю лезь. Геральт молчал. Знал, каково это. Когда пьян от одних мыслей, когда врозь не можешь, а вместе — ещё хуже. И кусок в горло не лезет, и родниковая вода горчит. — Если она прокляла тебя, это можно исправить, — сказал он. — Убить её я не могу. Но помочь попытаюсь. — Руки тебе целовать буду, ведьмак, — с чувством сказал Стефан. — Хоть сердце из меня доставай, только пусть, — он прижал руку к груди, — пусть отпустит меня, проклятущая. Пусть даст мне волю. Не могу больше так жить, не жизнь это. — У тебя что-нибудь осталось от вашей встречи? — спросил Геральт. — Она дала тебе что-то на память? Или взяла что-то твоё? — Да что у меня тогда брать было, — тот покачал головой. — Портки да кандалы. Шкатулку она мне с собой дала. В подарок невесте. А там гребни, серьги, кольца — баснословной цены всё. — И куда ты её дел? — спросил Геральт. — Невесте и подарил, — отозвался тот. — Она и сейчас с ней. В могиле. Умерла моя Настка, шкатулку с ней похоронили. Геральт вздохнул. — Где похоронили? — Ты её потревожить вздумал? — нахмурился Стефан. — Подарок, который она тебе дала, наверняка был проклят, — сказал Геральт. — Его нужно вернуть. — А если она не примет? — Постараюсь уговорить. Такова любовь. Она связывает тебя по рукам и ногам, лишает сил и путает мысли. Любовь толкает людей на безумства, на преступления, на предательства. Сколько Геральт видел примеров за свою жизнь?.. Любовь — пытка. Только так и бывает в жизни. Мгновения короткого счастья, дурмана, мгновения сна. А потом всё развеивается, как дым. Любовь обжигает твоё сердце, будто руку, слишком близко протянутую к огню. Порой Геральт думал — как странно, что когда он увидел Йеннифер, сердце не подсказало ему, что всё будет так. Он хорошо помнил, как пришёл к ней просить за Лютика. По полу каменной залы стелился дым, обнажённые люди сплетались друг с другом на всех поверхностях, а она — она наблюдала. Наслаждалась властью над чужими жизнями и чужими телами. Нет, она не понравилась ему с первого взгляда. Она смотрела на него, как на диковину, как на экзотический фрукт: с какого бочка укусить? Нет, не в первый раз женщины по странной прихоти останавливали на нём взгляд — именно такие, как она, красивые, гордые, могущественные. Казалось, они ищут в нём примитивных и грубых удовольствий, пресытившись обществом равных себе — так знатные дамы ложились с конюхами, так принцессы отдавались свинопасам. Он не возражал. Секс — это просто секс, а секс на гладких простынях ничуть не хуже любого другого. В оплату за жизнь Лютика он трахнул бы и водяную бабу, если бы знал, что поможет. Не то что чародейку. Но потом оказалось, что платой за жизнь Лютика был не секс с чародейкой, не купание с ней в бассейне и не светский разговор. Он должен был свершить месть за неё своими руками. А потом быть казнённым. Впрочем, вряд ли казнь была частью её плана — скорее всего, ей было просто плевать, что с ним станет после того, как он отпинает по яйцам и выпорет на площади двух членов городского совета. Нет, она сразу ему не понравилась. Геральт терпеть не мог оказываться игрушкой в чужих руках, бесполезным болванчиком, послушным чужой воле. Она обманула его, как ребёнка — одурманила, свела с ума. Лишнее доказательство, что никаким чародейкам нельзя доверять. Но она спасла Лютика. Пусть и из корысти, но спасла. И Геральт должен был вернуть этот долг — не дать ей погибнуть. Иногда ему казалось, что это был самый странный из возможных способов спасти её — отдавая джинну последнее желание, загадать умереть вместе с ней. Джинн не мог убить её, не убив теперь и хозяина, и отступился. И теперь они были связаны. И теперь они с Йеннифер кружили по свету, отталкиваясь и притягиваясь, встречаясь и разбегаясь. Они не могли уживаться вместе, они не выносили друг друга. Порой они друг друга искренне ненавидели. Но в глубине души теперь Геральт знал: ей больше некуда бежать. Они связаны. Он отдал джинну своё последнее желание, и тот умчался с разочарованным воем. А они остались. Остались вдвоём. Геральт помнил, как сквозь туман. Помнил собственное удивление, целуя её податливые сочные губы. Он не знал её, он ей не верил, он её даже не хотел — но что-то повлекло его, поманило, и остановиться он не мог. Он жаждал обладать ей, как никогда и никем. И со временем это не утихало. Это не утихало. Она раздражала его. Она злила его. Она насмехалась над ним. А он уходил и возвращался, сбегал — и опять возвращался, окунался в страсть и забвение, будто застрял на каком-то проклятом колесе водяной мельницы, и периоды ясности разума сменялись оглушающим дурманом, кипящим, обжигающим и мучительным. Остановиться он просто не мог. Мысли о ней причиняли боль, время, проведённое с ней, оставляло на нём новые шрамы, а он, убегая, опять рвался к ней, в тщетной попытке… Он сам не знал, к чему рвался, чего хотел. Её любви? Её признания, её привязанности? Он с жадностью нищего хватался за крохи тепла — а они угольками горели в руках, обжигая ладони. Такова любовь. Кладбище стояло на пригорке за городскими стенами — хорошее, чистое место. Солнце садилось за лес, с пригорка виднелся весь город. Берёзки и осины лопотали на холодном ветру, горы вздымались, закрывая собой небо, с белыми шапками. Предгорья поросли тёмным лесом. — Тихое место, — Лютик повернулся вокруг себя, всмотрелся в вечерний сумрак. — По моему опыту, — отозвался Геральт, сбросив лопату с плеч, — кладбища тихими не бывают. — Ты мне так и не сказал, что ты тут делаешь, — оживился Лютик. — Надеешься выкопать какого-нибудь упыря? — поинтересовался он. — Или нужда тебя толкает грабить могилы? — Клад ищу. — Не там ищешь, — со знанием дела сказал Лютик. — Это же для простых людей. Даже Настку, жену Медника, хоть и хоронили богато, но в могилу она с собой ничего не унесла. Завещала мужу, чтобы он её добро беднякам раздал. — И что, он раздал? — заинтересованно спросил Геральт. — Ты не поверишь, — загадочно отозвался Лютик. Стефан появился вскоре после заката, как условились, с лопатой, заступом и верёвкой. Отвёл Геральта к аккуратной могиле. Та была недавно убрана, возле камня росли кусты шиповника, на земле лежал подвядший букетик цветов. Лютик, заметив их, поскучнел, отошёл в сторону. Сел на соседний надгробный камень, покосившийся от старости, взял пару нот. — Не вздумай, — предупредил Геральт. — Зевак нам тут не хватало. Лютик прихлопнул струны ладонью с виноватым видом. — Вот тут она и лежит, — сказал Стефан. — Ох, грехи наши тяжкие… Он поплевал на ладони, взялся за лопату, занёс — и остановился. Наклонившись, отложил в сторону букетик. — Настка моя их очень любила, — признался он. — Неловко их как-то, лопатой… Он принялся за работу. Геральт не отставал. — Хорошо, что ты меня на исходе лета позвал, — сказал Геральт. — А что? — насторожился Стефан. — Есть примета какая-то? — Есть, — признался Геральт. — Зимой копать тяжелее. — Тьфу на тебя, — буркнул Стефан. — Смешно ему. — Совсем не смешно, — отозвался Геральт. Стефан, хоть и выбился в люди, горной сноровки не растерял, работал размеренно, спокойно. Вскоре его лопата ударилась о дерево. Они переглянулись. Геральт кое-как отчистил гроб от земли, они обвязали его верёвкой, выволокли на поверхность. Геральт просунул лопату под крышку гроба, но Стефан окликнул: — Стой. — Поздно решил передумать. — Видеть её такой не могу, — пояснил тот. — Пусть помнится, какой была. Чем сумел, помог — а дальше твоё дело, ведьмачье. Он ушёл. Геральт расшатал крышку гроба, сбросил на землю. Покойница лежала в нарядном платье, уже тронутом тленом. Лежала тихо, спокойная в смерти, будто жизнь её прошла мирно и гладко. Под рукой у неё покоилась шкатулка. Геральт аккуратно вытащил её из-под руки, поднял к глазам. От неё не веяло никакой магией — обыкновенная каменная шкатулка, тяжёлая, будто выточенная из цельного куска камня. Внутри, как и говорил Стефан, лежали серьги, кольца, браслеты тонкой работы. Подарки Хозяйки. Земля со стуком сыпалась на крышку. Геральт сгребал её в могилу, торопясь поскорее закончить. Лютик сидел поблизости, вертел в руках букетик. — А знаешь, кто ещё любил такие? — вдруг спросил он. — Моя мать. — Угу, — отозвался Геральт, равномерно махая лопатой. Закапывать было не в пример легче. — Лилеанглен, — сказал Лютик. — Эльфы называют их — «нечаянная радость». Отец всегда считал, что я не его сын, — вдруг сказал он. — Что она с кем-то спуталась. Я всегда слышал эти шепотки. Не знаю, правда это или нет. Она никогда не рассказывала. Может быть, я бастард. И мой настоящий отец — какой-нибудь конюх… или кузнец. — Или эльфский бард, — сказал Геральт. — Голос-то у тебя… сам знаешь. Лютик фыркнул, покачал головой. — Этого мы уже никогда не узнаем. — Значит, ты поэтому с роднёй в ссоре? — спросил Геральт. За разговорами работа шла быстрее. — У тебя же титулы длиной с конский хер. Я всё думал, почему ты с ними по дорогам шляешься, а не золотой ложкой мармелад ешь. — Мой папенька, — высокопарно начал Лютик, — как-то соизволил уведомить меня в самых грязных и мужицких выражениях, кои пристали бы подзаборной дряни, а не аристократу с родословной, по твоему меткому выражению, с конский хер, что такого отцовского разочарования, как я, белый свет ещё не видывал. Геральт выпрямился, сдвинул брови, соображая. — Значит, поэтому? — на всякий случай уточнил он. — Поэтому, — вздохнул Лютик. — По этому и по многому другому. — Ну и леший с ним, — решил Геральт. Тема была нерадостная, да и дело было прошлое, так что он начал о насущном: — Что ты знаешь про эту Хозяйку? — Ведьмаку не нужен совет, — вредным тоном напомнил Лютик. — Стефан говорит, она его околдовала. — Да ну. — Лютик, — Геральт перестал махать лопатой. — Ты знаешь больше, чем говоришь. — Про Хозяйку и Стефана в городе каждая собака знает. Был бы ты поразговорчивее — и ты бы уже знал. — Как она его околдовала? — спросил Геральт. — Никак. Они сделку заключили, — поправил Лютик. — Какую сделку? — Геральт распрямился, воткнул лопату в землю. — А он тебе не рассказал? — удивился Лютик. — Значит, послал к Хозяйке, а в чём дело, не уточнил? Ай, молодец. — Лютик. — Всё-то тебе расскажи, — вздохнул тот. — Хоть бы попросил по-человечески, образина ведьмачья, из тебя же доброго слова не вытянешь. Ай, ладно! — он схватился за лютню, пробежал пальцами по струнам: — Но это долгая баллада, так что готовься. Как лживы клятвы юных лет, хоть звук их сердцу мил… — начал он. — Лютик, — с упрёком окликнул Геральт. — Ладно, ладно, — вздохнул тот. — В общем, раньше у этого рудника был другой хозяин. Жадная сволочь, изрыл гору вдоль и поперёк, чуть до самых чертей не докопался. Хозяйке это не понравилось. И вот однажды она явилась к Стефану — а тот тогда был простым рабочим — и сказала: передай, говорит, хозяину, чтобы он, душный козёл, с рудника убирался. А если не уберётся — то она всю руду с горы уведёт так глубоко, что до неё вовек не докопаешься. Сделаешь, говорит, по-моему — пойду за тебя замуж. Это она Стефану говорит, — тут же пояснил Лютик. — За хозяина она замуж не собиралась. Стефан, не будь дурак, согласился, послание передал. Его, конечно же, выпороли — и посадили в забой на цепь. В самый поганый, где уже всё до камешка выгребли, одна пустая порода осталась. И вот является к нему туда Хозяйка и говорит: смелый ты парень, Стефан, по нраву ты мне. Не испугался моё поручение выполнить, так что бери меня в жёны. — А он отказался, — вставил Геральт. — А он отказался, — подтвердил Лютик. — И тогда она его околдовала. — Про это слухи ходят разные, — с намёком отозвался Лютик. — Кто говорит — отказался. Кто говорит — отказался, да не сразу, сначала оприходовал Хозяйку на каждом сундуке, что у неё в кладовой стоял. А сундуков у неё там много, за день не управишься. Да и мужская сила у него, — Лютик хихикнул, — человеческая, а не сатирья. Но как вернулся — ему такая удача попёрла, что только успевай подставлять карман. Камни ему сами в руки шли — все верили, что Хозяйка ему сама помогает. Разбогател, да так, что потом весь рудник выкупил, потому что у остальных — камни да щебёнка, а как он в забой заходит — так самоцветы ему сами в руки валятся. — Понятно, на чём он поднялся, — подытожил Геральт. — На нездоровой конкуренции. Лютик весело захохотал. Луна стояла высоко, светила ярко. Геральт добрался до рудника, спешился. Глянул на Лютика: тот уже пристроился на какой-то бочке, пробовал струны. Лезть за Геральтом в шахты он не собирался — да Геральт и не звал. Мало ли чем всё обернётся… Геральт осторожно двинулся вперёд. Уже знакомые коридоры убегали в темноту, только метки на стенах, накарябанные мелом, светились под фонарём. Капала вода. Толща горы давила на голову. А потом впереди послышались тихие голоса. Геральт ускорил шаг. Голоса раздавались то с одной стороны, то с другой — будто шли напрямую из камня. Слов было не разобрать. Геральт вглядывался во мрак, напрягая глаза. Тьма шелестела голосами. — Прости меня, — шептал голос Стефана. — Прости меня, глупость мою прости… не могу без тебя жить. Дурак я!.. — Я ведь просила тебя — не вспоминай, — шептала Хозяйка. — Забудь меня, иди и живи. — Не могу я тебя забыть! — голос Стефана прокатился по тоннелю. — Не могу! Что ты хочешь? Забери всё, что есть, дай быть с тобой! Геральт остановился. Он никого не видел рядом с собой, голоса слышались, будто эхо: то чуть впереди, то чуть сзади. — Отпусти его! — крикнул Геральт. Поднял на вытянутой руке шкатулку. — Забери свой подарок и отпусти! Воздух в тоннеле вздохнул, будто рядом зашелестело платье. — Ведьмак, — сказала Хозяйка. — Зачем ты принёс это сюда? — Отпусти, — повторил Геральт. Было тихо. Масло в фонаре потрескивало, гоняло по стенам тени. — Я его не держу. Снова что-то вздохнуло. — Так долго живёшь на свете, ведьмак, а разобрать не можешь: где есть колдовство, а где его нет. Стефан сам выбирал, кого в жёны брать. Я его не неволила. — Врёшь, — сказал Геральт. — Если б это ему помогло, — сказала Хозяйка. — Я б забрала. Но я владею камнями, а людскими жизнями — не могу. Он сам свою судьбу выбрал. — Подожди! — крикнул Стефан. — Подожди!.. — Прощай, сердце моё. Над потолком что-то треснуло, каменная пыль брызнула Геральту в лицо. — Уходи, ведьмак, — посоветовала Хозяйка. В глубине тоннеля зарокотало, стены вздрогнули. Геральт, бросив шкатулку, кинулся к выходу. Камень за ним сминался, складывался, острое крошево жалило лицо. Он бежал со всех ног, почти не разбирая дороги, а гора над ним, под ним и вокруг него грохотала и вздрагивала. Он успел. Вылетел из тоннеля, запнулся — грянулся грудью оземь. Лютик с воплем кинулся к нему — поднимать, ощупывать, цел ли. Геральт сел, смахнул сизую пыль с коленей. Оглянулся. Тоннель рудника напоследок обдал его облаком каменной пыли — и схлопнулся, будто гора вздрогнула всем своим телом. Геральт непроизвольно вздрогнул вместе с ней. Вот тебе и любовь. От ночного воздуха голова почему-то кружилась. Геральт утёр рот рукой, сплюнул каменную крошку. Лютик смахнул с его головы камешки, заглянул в глаза: цел, жив? Не ранен? Геральт ответил на взгляд. — Так где, говоришь, в этом городе хорошее пиво? История вышла тошной. Хоть он и радовался каждый раз, когда не приходилось никого убивать, легче от этого не становилось. Хотелось надраться — быстро, крепко, как следует. И Лютик был для этого самой подходящей компанией. Странное дело — в минуты грусти, в минуты тоски Лютик всегда оказывался самым надёжным другом, с которым можно было надраться, чтобы забыть печаль. Никогда в жизни, будучи в здравом уме, Геральт не пришёл бы за этим к Йеннифер. Она могла только сделать его жизнь в два раза тошнее. Она не умела, как Лютик, развеивать общую или локальную паскудность мироздания. — Цел? — наконец спросил Лютик, совладав с голосом. — Цел. Денег, полученных в задаток от Стефана, хватило бы не только покрыть долг Лютика в пристойном кабаке, но ещё и на пару бутылок сверху. Богатым бывать Геральт не привык, сразу хотелось спустить всё до единой кроны, чтоб не тянуло карман. Сразу — только посидеть сначала немного, подышать. Над лесом занимался рассвет. Геральт потёр руками лицо, приземлился задом на старую колоду. Лютик забрался на край воза с сеном, откинулся на лопатки, уминая спиной — и вдруг ойкнул. Сунул руку в сено, пошарил. — Ого, ты глянь! Он разгрёб сено — и под ним обнаружилась здоровенная стеклянная бутыль, на треть заполненная мутновато-молочным, даже на вид ядрёным самогоном. У Геральта рот мгновенно наполнился слюной. — А я уже начал прикидывать, — сказал он, — в каком из кабаков у тебя долг поменьше. А тут… такое добро. Они выволокли бутыль, поставили на краю воза. — Потерял — кто-то, — глубокомысленно заметил Геральт. — Надо бы хозяина найти. — Надо, — согласился Лютик. — Но сначала надо убедиться, что добро не пропало. Кто его знает, сколько оно тут лежит. Может, скисло. — Надо проверить, — согласился Геральт. — Может, и скисло. Он машинально огляделся, но кружек тут не водилось. — Вот бы нам Хозяйка пару малахитовых рюмочек подарила, — вздохнул Лютик. — Хорошо бы, — согласился Геральт. — Но чего нет, того нет. Он выковырял пробку, и они с Лютиком столкнулись лбами, одновременно сунувшись понюхать, чем потянет из бутыли. Лютик яростно потёр лоб. Геральт поднял бутыль на руках, приложился к широкому горлышку. Лютик жадно сглотнул. Геральт сел на край воза, примостил бутыль на колено. — Зимой я уеду в Каэр Морхен, — неожиданно для себя признался он. — Давно там не был. Пора навестить Весемира. — Как-нибудь ты должен взять меня с собой, — заявил Лютик. — В легендарную крепость ведьмаков!.. Хотел бы я своими глазами увидеть то место, где ты вырос. — Там только развалины, — сказал Геральт. — Щели в каждом углу. Стены обваливаются. Снега наметает по окна. Взгляд Лютика поплыл, стал мечтательным — будто он увидел перед собой всё то, о чём говорил Геральт. — Там была лошадь, — продолжил Геральт. — Ещё когда я был ребёнком. Старая кляча. Пахла так… спокойно. По-доброму, по-лошадиному. Я иногда спал с ней в конюшне. Лютик подпёр голову рукой, глядя на него. — Её звали Плотва, — сказал Геральт. — Однажды она пропала. Я нашёл её потом в гнезде василиска. С брюхом навыпуск. Первый василиск, которого я убил. Он приложил горлышко бутылки к губам, запрокинул голову. Хотелось, чтобы голова пошла кругом, чтобы реальность вокруг размазалась, избавляя от ясности понимания своей жизни. — А я думал, ты всех своих лошадей называешь Плотвой, потому что у тебя нет фантазии, — сказал Лютик. — Так и есть, — подтвердил Геральт. — А ещё у меня короткая память. На всех лошадей имён не напасёшься. Бутыль переходила из рук в руки, в желудке становилось горячо, в голове — шумно. — Я такую балладу сложу о Хозяйке Медной горы!.. — пообещал Лютик, грозя кулаком ближайшему кусту. — Зелёный шёлк — её наряд, а сверху плащ красней огня, — продекламировал он. — Не было на ней никакого плаща, — поправил Геральт. — Тем более красного. Лютик блеснул нетрезвым взглядом, отмахнулся, мол, не мешай. Геральт смотрел на него, а в груди что-то скреблось, будто процарапывало себе лаз наружу. Видно, самогон был и в самом деле ядрёным: Геральт обычно веселел, пьянея. А сейчас — наоборот, такая тоска брала, что хоть вешайся. Они сидели на краю воза, солнце поднималось над лесом. Золотые лучи протягивались к зениту, щекотали мягкие бочка облакам. Если запрокинуть голову, в голубеющей вышине ещё видны звёзды. Но небо наливается светом, и они гаснут. — Лютик. — А? — тот развернулся. Геральт взял его тяжёлыми пальцами за подбородок, притянул к себе и поцеловал — с пьяной серьёзностью, обстоятельно, тяжело. Рот был влажный, податливый, ошалелый от неожиданности. Лютик даже не пискнул, впустил сразу — и язык, и горячий вздох, и запах самогона. Сам прильнул, схватился руками за плечи. Что-то глухо упало в траву, жалобно булькнуло. Геральт не стал открывать глаза и проверять — он держал Лютика за затылок, поглаживая по шее. И думал — чего раньше ждал? Давно надо было… Вот же — ходит рядом, сверкает глазами, звенит струнами. Молотит языком всякую ересь. А надо было просто поцеловать. И сразу всё встаёт на свои места. Геральт обхватил Лютика поперёк спины, притиснул к себе. Тот всё никак не мог найти рукам места — поглаживал, щупал, хватал, за что подворачивалось. Залез пальцами под доспех, к рубахе, но и там не угомонился. — Лезь уж сразу в штаны, — предложил Геральт, раскрывая глаза. — Уже пытался, — с испуганным хамством заявил Лютик, роняя ладонь на твёрдый кожаный гульфик. — Плотно сидят, тебе туда даже палец не всунешь. Снимешь штаны — тогда и поговорим. — Если я сниму штаны, разговаривать мы точно не будем, — на всякий случай предупредил Геральт. Румянец у Лютика на щеках был звонкий и жаркий. Такой, будто в своих фантазиях Лютик не раз и не два рисовал себе Геральта без штанов — и теперь умирал как хотел увидеть это вживую. Геральт протянул руку, примерил в ладонь лютиков пах. Легло удобно, упруго — через плотную ткань отчётливо прощупывался и вставший член, и мягкие яйца. Геральт потёрся о них ладонью, и Лютик раскрыл рот, выдохнув беззвучное «ах». Геральт поцеловал снова, прямо в раскрытый рот, в красные губы. Лютик уже тянул и дёргал на нём ремень, но толстая бычья кожа не поддавалась. Он возмущённо замычал, прикусил Геральта за губу: — Да ты что на себе, железные обручи носишь?.. Геральт хмыкнул. — Почти угадал. Хорош бы я был, если бы с меня броня в два счёта слезала. — Ну пусть она хоть в три счёта слезет!.. — Лютик умоляюще поднял брови, моргнул — беспомощный, как мышонок, которого посадили в сапог. Геральт дёрнул за пряжку ремня, ослабил, потом распустил. Лютик прижал прохладную ладонь к горячему твёрдому животу. Живот вздрогнул от сладкого спазма, член Геральта врезался в жёсткие швы гульфика, приподнимая его заметным бугром. Лютик, оттянув край штанов, попытался заглянуть туда — будто вдруг испугался, что ведьмачий член опаснее любого другого. Геральт сам не заметил, когда от возбуждения голова пошла кругом. Вроде только что целовались — спьяну, куражась, почти шутя, а теперь он только и мог думать, что о пальцах Лютика, которых остро недоставало вокруг его члена. Ширинка давила так, что ни сидеть, ни лежать было уже невозможно. Геральт торопливо расстегнул штаны, и член качнулся, распрямляясь, подставился остужающему ветерку. Геральт перевёл дух, отпустил закушенную губу. Лютик жадно сглотнул, потянулся было поближе, но Геральт вздёрнул его к себе, сунул в сено. Ему тоже горело наведаться в лютиковы портки, да и всяко вдвоём дрочить веселее, чем по очереди. Лютик поскуливал от нетерпения, пока Геральт стаскивал с него узорчатые бархатные штаны, а с себя — доспех. До конца снять не успел — Лютик обвил его одной рукой за шею, влепился в губы, втиснулся членом Геральту в кулак. Целовались жарко, неразборчиво, едва дыша сквозь стиснутые зубы. Скрестили руки, приноровились друг к другу — и хорошо пошло. Хорошо, но мало. Лютик отнимал ладонь, облизывал, снова хватался, но слюна на горячей коже испарялась в секунды, и чувствительная головка ныряла в сухой кулак, проходясь по чужим мозолям. — Лютик, — на выдохе шепнул Геральт. — Может, в рот возьмёшь?.. У Лютика потемнели глаза, он нервно облизался. Шепнул в ответ: — Есть идея ещё лучше. — М-м?.. — только и смог спросить Геральт. Лютик дрыгнул ногой, сбрасывая штаны на землю, подтянулся — и в момент оказался верхом на коленях Геральта, прижался к его животу торчащим членом. Приподнялся, скользнул им Геральту под задранную рубаху, встопорщил её с бесстыжей игривостью. — Я и не в рот бы взял. Геральт, сдержанно дыша через нос, оглядел голоногого, голожопого Лютика от макушки до пяток. Тот покачивался у него на коленях, будто уже насадился на хер, и теперь обласкивает его, как искусная блядь, то чуть выпуская, то забирая назад. — Порвёшься, — щуря глаза от вожделения, прошипел Геральт. — Смазать нечем, а насухо брать… только портить. Лютик соображал быстро — он всегда хером думать горазд был. — Ты же ведьмак!.. — И что?.. — в отличие от Лютика, Геральт, когда у него вставало, думал медленно: член у него был побольше, так что и крови от головы отливало изрядно. — Ты притирки свои, мази… на масле делаешь, — пояснил Лютик. — У тебя всегда запас есть для твоей отравы. Гений же. Гений, конечно, половину льняного масла пролил на себя, половиной угваздал вокруг, но когда Геральт приставил блестящий от масла член к его заду и надавил, он мгновенно забыл, что это была последняя чистая рубаха. Входило туго, Лютик сцепил зубы, зажмурился — вскрикнул, когда проскочила головка. Геральт придержал его, дал отдышаться. Погладил по узкой спине, по растопыренным лопаткам, прижал к себе. — Тихо… не гони. Лютик шмыгнул носом ему в плечо, двинул задом — Геральт хотел подхватить, удержать, но масляные ладони соскочили, и Лютик наделся ему на член до половины. — Тихо, дурак, ты!.. Тесно было так, что в глазах плавали круги. Лютик всхлипнул как-то низко, горлом, слабыми пальцами вцепился Геральту в плечи. — Ещё, — пробормотал он почти бессвязно. — Ещё, ещё… Геральт опрокинулся на разворошенное сено, завалил Лютика на себя, удержал, чтоб не рыпался. Расставив ноги, упёрся пятками в край воза. И поддал «ещё», осторожно, мелкими взмахами, раздвигая тугую задницу. Лютик прижался раскрытым ртом к его шее, застонал длинным, глубоким голосом. Член выскальзывал из него почти до головки, Геральт толчками загонял обратно, толкался бёдрами, пятками, всем собой — в Лютика, в тесное, жаркое, скользкое. Лютик вырывался из рук, вертел задом, норовя насадиться по яйца — Геральт не пускал, не давал, трахал размашисто, но аккуратно. Лютик мычал ему в шею проклятия, кусал, облизывал, вскрикивал. Геральту на ум приходили какие-то нежности, но он не сказал ни одной. Живот сводило от напряжения. Лютик вздрогнул, задохнулся — один раз, другой. Геральт разжал руки. Лютик оттолкнулся, вскинулся — опрокинулся спиной назад, Геральт едва успел схватить за бока, удержать. Лютик кончал с хриплым прерывистым криком, запрокинув голову, мокрый от пота, вздрагивал, натянутый на ведьмачий член. Геральту хватило его увидеть таким, чтобы и самого догнало — прокатилось сладчайшей судорогой, встряхнуло, опустошило, обессилело. Он со стоном сжал бока Лютика, ловя последнюю, тягучую истому. Лютик упал сверху тяжёлым кулём, задышал рвано и шумно. Геральт обнял его обеими руками. Свежий утренний ветерок остужал горячий лоб, дул на разгорячённую кожу. Геральт вздохнул — глубоко, сильно. Сонная тяжесть закрыла ему глаза. Птицы свистели в деревьях. Ветер шумел травой. Лютик, заворочавшись, со стоном приподнялся, слез с коленей Геральта. Приткнулся ему под руку. Геральт свесил пятки с воза, прикрыл пах подолом рубахи. Лютик тут же пристроил сверху ладонь — видимо, для тепла. И так было тихо во всём мире. Будто ни чудищ, ни поганых людей в нём никогда не водилось. — Я завтра, — сухими губами сказал Геральт, не раскрывая глаз, — еду на север. Хочешь со мной? Лютик пробурчал что-то невнятное ему в шею и сжал цепкие пальцы.