***
— Гарри, ты меня совсем не слушаешь! — Лицо Гермионы напротив буквально-таки пылает недовольством и едва заметным беспокойством. Она, будто бы о чем-то действительно знает, каким-то чудом прознав о правде, что, быть может, и должно случиться — достаточно одних только её вскинутых в притворном удивлении бровей на его неловкие оправдания, словно виной рассеянности стал лишь обычный кошмар из-за переживаний вчерашнего дня, чтобы понять, что Гермиона ни слову не поверила. — Прости, — неискренне выдавливает Гарри, вилкой водя по пустой тарелке. Отчего-то сейчас и кусок в горло не лез, и лишь одна только мысль о еде вызвала приступ дурноты. Мерлин, и когда всё успело стать настолько запутанным и сложным? Странный выдался вчера день. Подумать только, одно лишь «Гарри Поттер», написанное на какой-то жалкой бумажке могло настолько сильно ударить по всем им... Профессор Дамблдор, если и не злился, то был обеспокоен, как бы не пытался скрыть это за мягкой улыбкой и обманчивым спокойствием; Снейп, по обыкновению своему, во всём считал виновным его самого; директора других школ и не думали подавлять ярости, а Гарри... Гарри в задумчивости мял в пальцах тот самый пергамент, пытаясь понять причину собственного смятения. Он не был удивлен очередным происшествием, и что всё в которой раз пошло наперекосяк, — в этой затее с Турниром с самого начала ярко читалось что-то странное, скорее взволновал его звук своего имени. Гарри Поттер. Гарри Джеймс Поттер, последний живой член не слишком чистокровного, но всё ещё имеющего определенный вес в обществе рода. Сын Джеймса Поттера и Лили Эванс. Гарри, не Гарольд. Но мысли путались, жужжали огромными августовскими шмелями в разуме, будто бы не давая вспомнить нечто невероятно важное. Что не Гарольд он вовсе — Гарри, и что манящая приторным безумием тьма внутри не более, чем плод воображения. Это ведь на самом деле правда, не так ли? Да, конечно, разумеется, иначе быть не может. Не может же?... Лицо Гермионы напротив, внезапно, до странности незнакомое, будто он видит её впервые в жизни, принимает тошнотворно понимающее выражение. Гарри осоловело моргает, потирая переносицу. Что же, Мордред возьми, с ним происходит? — Я понимаю, — кивает она, бросая полный раздражения взгляд на сидящего поодаль Рона. Это вызывает лишь глухой укол боли, и Гарри отворачивается, пряча лицо в ладонях. Даже не глядя, он чувствует на себе обжигающе внимательный взгляд Гермионы, и поднимает голову, отрешенно наблюдая за тем, как подруга резко поднимается со скамьи, подхватывая сумку. — Хочу сходить в библиотеку, раз уж сегодня нет занятий. Думаю, нам определенно не может не пригодится чуть больше информации по Турниру, — отвечает она на вопросительно приподнятые брови Гарри. — Советую тебе сделать то же самое. Он криво улыбается в ответ, массируя виски и морщась от внезапного приступа головной боли. Спустя мгновение от Гермионы и следа нет, а Гарри, последовав секундному порыву, оборачивается, чтобы тут же столкнуться взглядом с абсолютно незнакомыми глазами, что, лукаво вспыхнув чернильной темнотой и подмигнув ему, также внезапно исчезают. Гарри устало выдыхает. Если ещё утром ему казалось, что едва ли произойдет нечто хуже, то сейчас Поттер был твердо уверен в том, что всё только начиналось.***
В следующую ночь Гарри вновь снится расплывчатая чернота, многоголосый хор, зовущий его по чужому-родному имени, да насмешливые тёмные глаза, — теперь уж точно не его, и даже не Гарольда. И до безумия любимые, столь неправильно в полном своем помешательстве, насколько Гарри Поттеру едва ли дано понять. Но Гарольду — да. Холодная вода обжигает разгорячённую кожу, и он глухо выдыхает, зачарованно глядя в зеркало, на собственное отражение. В ночной полутьме ванной хмурая складка на лбу кажется глубже, мешки под глазами — темнее, а волосы — непривычно аккуратными, будто прилизанными. Гарри не знает толком, игра ли то воображения, иль случайный отблеск света, но на миг замирает в испуге: на краткое мгновение ему чудится, словно собственное отражение ехидно ухмыляется, подмигивая, глаза лукаво вспыхивают чужой стеклянно-аквамариновой голубизной, а волосы отчего-то тускло мерцают излишне яркой сединой. К горлу подкатывает комок тошноты. Стекло, покорно хрустнувшее под ударом, вызывает вспышку удовлетворения, и Гарри прикусывает губу, отрешенно наблюдая, как зеркало, изуродованное чёрной паутиной трещин, со звоном рассыпается на мириады осколков, разбиваясь об пол. Сил смотреть на до боли родного уродца из зеркала, по нелепой случайности слившегося воедино с ним самим, нет, и Поттер с отчаянием признает, что просто необъяснимо сильно боится. Гриффиндорцы никогда ничего не боятся; никогда не боится и Гарри Поттер, и осознание того вызывает лишь тошноту предательства. Гарри Поттер? Он всё ещё Гарри Поттер, всё ещё гриффиндорец? Гарри не знает, просто не хочет знать. Слишком всё запутанно, слишком сложно, слишком плохо. С тихим стоном он опускается на пол, зарываясь пальцами в волосы. И с трудом давит истеричный смешок, рвущийся из груди: прямо перед лицом маячит огонёк Люмоса. Но проблема была в том, что палочку-то Гарри забыл в постели, а заклинание сотворил лишь случайно подумав, что неплохо бы свет зажечь. Одной лишь мыслью. Мерлин, во что превратилась его жизнь?...***
На утро Гарри просыпается с ужасной головной болью и меланхоличным желанием кого-нибудь убить. Новый день радует его очередной сотней косых взглядов да странных шепотков; Поттер давно уже перестал прислушиваться к тем пересудам, с обреченностью понимая, что едва ли когда-нибудь они исчезнут. Завтракает на этот раз он в гордом одиночестве — Гермиона, отчего-то бросив на него пристальный взгляд, вновь умчалась невесть куда, не сказав и слова на прощание. Однокурсники, по уже сложившейся традиции, встречают его за столом мертвой тишиной да показательно молчаливым презрением. Гарри по привычке ищет глазами Рона, но тут же одергивает себя, заставляя отвернуться. В происходящем нет его вины, и внезапно заговорившая внутри злопамятность не позволяет даже думать о том, чтобы пытаться извиниться за то, что по сути и не происходило никогда. Ну уж нет, не в этот раз. Гарри рассеянно глядит в пустую тарелку, крутя в пальцах вилку, но спустя секунду откладывает её в сторону. И вновь абсолютно нет аппетита — от пары глотков тыквенного сока становится дурно. Может, заболел чем? — думает он, подпирая щеку ладонью и окидывая зал скучающим взглядом. До начала первого урока всё ещё было чересчур много времени, а сидеть в пустом классе не хотелось. Но в конце концов, он, закатив глаза, поднимается с места. Кажется, ничего из ряда вон выходящего происходить не собирается, а опоздать на трансфигурацию едва ли было пределом его мечтаний. Гарри отрешенно запускает ладонь в волосы, по привычке пытаясь взъерошить, но вдруг так и замирает на месте, будто громом пораженный: волосы, обычно больше походящие на воронье гнездо сейчас отчего-то аккуратно лежат идеально прямыми прядями, чуть падая на лоб. Хорошо хоть цвет не сменили, — с мрачным смирением хмыкает Гарри, твердо решивший прекратить удивляться всему, что с ним только происходит. Странное чувство на периферии сознания подсказывало, что необъяснимые несуразицы лишь начинались, а это значило, что ему определенно следует запастись терпением. Занятия проходят словно в тумане; Гарри, мучаясь от тупой головной боли, что лишь усиливалась с каждой секундой, едва ли запомнил и слово. В себя он приходит только на паре зельеварения, удивленно моргая над странно бурчащим котелком. Снейп глядит на него в обычной презрительно-язвительной манере, руки на груди сложив, а в классе отчего-то стоит звенящая тишина. Это наталкивает на мысль, будто что-то уже успело произойти, а он каким-то чудом умудрился всё прослушать. Просто блестяще. Гарри взглядом выискивает Гермиону, но та поджимает губы, широко распахивая глаза и качая головой, что лишь подтверждает его опасения — нечто действительно успело случиться. И это нечто определенно связанное с ним, Снейпу, разумеется, не понравилось абсолютно. Он открывает было рот, лихорадочно пытаясь придумать, что же сказать, но спустя секунду закрывает обратно, не найдя слов. Профессор, очевидно, вовсе не собирается упрощать ему задачу, молча буравя до странности необычным взглядом. Будто бы чуть изумлённым. Испуганным. Но Гарри эту мысль тут же отбрасывает — ну не чушь ли? Ситуацию спасает внезапно ворвавшийся в аудиторию младшекурсник, Гарри не знакомый. Тут же съёжившись под ледяным взглядом Снейпа, мальчишка что-то смятенно бормочет про чемпионов, осмотр палочек и Дамблдора, более-менее внятно озвучив лишь одну мысль: его, Гарри, кажется, только что спасли из самого странного положения за всю жизнь. Против подобного поворота Поттер уж точно ничего не имеет, а потому молча собирает тетради в сумку, едва не роняя чернильницу, и быстро выходит из класса, чуть ли не силой таща за собой побледневшего мальчика, пока Снейп, упаси Мерлин, не передумал. Лишь когда дверь с грохотом захлопывается за спиной Гарри выдыхает, устало потирая переносицу. Что это вообще было? Ещё одного такого раза он явно не переживет. Мальчишка мямлит что-то про то, что следует поторопиться, и Гарри натянуто улыбается ему, кажется, пугая своей гримасой лишь больше. Чудно, ещё до вечера, — он уверен, — по школе проползет новый слух о том, что некий Гарри Поттер окончательно сошел с ума. Какая досада, — неожиданно думает он с равнодушным ядом, сам от себя того не ожидая. Но тут мальчик, — судя по галстуку гриффиндорец, — дергает его за рукав, понукая идти, и едва ли Гарри остается что-то кроме того, чтобы повиноваться. Он оборачивается на мгновение, замирая взглядом на двери в подземелья. Мерлин, что же он успел там вытворить? Нужно будет после обязательно Гермиону расспросить...***
Его спасением, в самом деле, оказалась некая проверка палочек, — Гарри так толком и не понял, что именно происходит, а объяснять ему, по всей видимости, никто не торопился. Во всяком случае, он был вполне доволен одним только фактом того, что избавился от компании Снейпа, и потому предпочел стоять неподалеку, пытаясь по мере сил избегать весьма недовольных взглядом директоров других школ. Чемпионам, как оказалось, на него было решительно всё равно — Крам бросил было хмурый взгляд, но на том отвернулся; Делакур не обернулась и вовсе, и лишь Седрик приветливо улыбнулся, похоже, оставаясь единственным, кого сложившаяся ситуация абсолютно не напрягала. Гарри оттого было ни холодно, ни жарко — где-то между фиолетово и «Мерлин-оставьте-меня-уже-в-покое». Происходящее вокруг его не интересовало от слова «совсем»; что, как и у кого там с палочками дело совершенно точно не его ума, а потому смысл лезть? Да и к тому же разглядывать потолок оказалось занятием в высшей степени занимательным, против которого Гарри не имел абсолютно ничего. Делать было нечего, очередь до него дойдет ещё нескоро — слишком уж увлеченно Крам искорки из палочки выпускает, под восторженным взглядом Олливандера. Тот отчего-то внезапно вызывает резкую вспышку раздражения, и Гарри мотает головой, опуская глаза. Что за глупости, право слово? Чем мог не угодить его беснующемуся сознанию безобидный, на первый взгляд, мастер волшебных палочек? Поттер морщится. Странный голос на периферии разума вопит, разрываясь об опасности, помощи и еще чем-то невероятно важным, чего Гарри почему-то разобрать не может. Вот интересно, куда в магическом мире девают сумасшедших, — отвлеченно думает он, с деланным вниманием рассматривая узоры на плитке. Вокруг слишком много людей — вспыхивает вдруг диковинная мысль. Слишком громко дышат, оглушительно сильно сердца бьются в груди, излишне ярко думают. Гарри застывает, ошеломлённый невыносимо гулкой лавиной тысячи самых разных звуков. В глазах болезненно мутится, и он едва не падает, с трудом удержавшись на дрогнувших ногах, и закрывает руками уши, тщетно пытаясь хоть как-то заглушить весь этот кошмар. Пред взором пляшут в диком калейдоскопе мириады огней, невыносимо ярких в своей уродливой красоте. Гарри кажется, что ещё мгновение и он ослепнет, просто умрет, не перенеся жуткой какофонии звуков, переплетающихся в диковинном танце и со странными огоньками. Он не знает, происходит ли то лишь в его собственной голове, являясь очередным бредовым сном, игрой обезумевшего воображения, иль страшной, в одно мгновение ставшей до омерзения чужой реальностью, ничего не знает, думая в этот миг лишь только об одном: боли. Боли ужасной, нечеловечески сильной и абсолютно необъяснимой, ненормальной. Гарри, быть может, с ума сходит, а может, давно уж помешался — есть ли разница? — но твёрдо знает: сейчас он готов пойти на что угодно, лишь бы боль та прекратилась. — На что угодно? — ехидно шепчет незнакомый голосок во внезапной тишине разума, и Гарри вдруг тошно становится от того тона, до омерзения знакомого, до глупого чужого. «Да», — молчаливо бросает в ответ он, не колеблясь ни мгновения, и прикусывает губы, борясь со рвущимся из груди криком. Слишком больно. — Отдашь мне себя? — насмешливо вопрошает вновь голос, но Гарри кристально ясно становится — он теперь абсолютно серьезен, как ни пытается показать обратного. Вдруг ему делается смешно — появляется дикое чувство, будто сам с собой разговариваешь, до того хорошо и просто ощущается неизвестный собеседник. Словно часть его самого. — Не угадал, милый, — фыркает незнакомец. — Это ты здесь часть меня. Но никак не наоборот. Ну что же, твой ответ? — Да. — Цедит Поттер сквозь зубы, и тут же замирает, быстро моргая от удивления — боли больше нет. В растерянности Гарри оглядывается по сторонам, но внезапно оказывается, что никто с ним произошедшего будто бы и вовсе не заметил. Виктор и Олливандер всё так же говорят что-то о смутно знакомом Поттеру Григоровиче, а Дамблдор безмятежно насвистывает незамысловатый мотив, прокручивая в пальцах какую-то конфету. А сам Гарри потерянно смотрит на собственную ладонь, продолжая судорожно сжимать в пальцах сломанную пополам свою же палочку. У него вдруг появляется чувство, что мир определенно сошел с ума.