Приют святого Вула; 1935 год
Миссис Коул с лёгкой тенью сочувствия глядит на мальчика рядом с собой и чуть кривится, думая о том, с кем она должна поселить этого ребенка. Бедный мальчик... Новенький по имени Гарольд, появившийся здесь всего несколько часов назад, неожиданно для всех них глядит на неё снизу вверх широко распахнутыми глазами, смотрясь при этом до того невинно и уязвимо, что сердце сжималось. Бедный-бедный ребенок, такая трагедия и особенно в столь юном возрасте; право слово, мальчик, кажется, и сам до сих пор не понял, что именно произошло — вон как спокоен, словно бы и не потеряв разом всю семью, вдруг в приюте оказался. И оттого лишь хуже было думать о том, на что она сейчас обречёт очередного ни в чем неповинного ребенка. Она фыркает, качая головой. О, что за глупые мысли? Не на съедение ведь монстру какому отдает, а просто поселит одного мальчика в комнату другому, абсолютно такому же. Только чуть более странному, и отчего-то внушающему порой необъяснимый страх, даже ей самой. Том был их проблемой, одной из самых серьёзных, пусть то едва ли был способен кто-нибудь признать в открытую. Но миссис Коул предпочитала думать, что он всё равно остаётся ребенком, пусть и несколько необычным. Детям свойственно быть иногда странноватыми, так ведь?... Она поворачивается к мальчику, натянуто улыбаясь ему: — Милый, мне наверное стоит предупредить тебя заранее: Том, твой новый сосед, несколько... необычный ребенок, и если так случится, что... произойдет что-то страшное для тебя — сразу приходи ко мне и, обещаю, мы вместе со всем разберемся. Миссис Коул глухо сглатывает, отгоняя тревожные мысли, что Роберту она когда-то сказала то же самое. Доказать причастность Тома, разумеется, не удалось, но... Нет, об этом лучше не думать сейчас. Гарольд перед нею ослепительно улыбается, задорно сверкнув глазами и выдает вдруг жизнерадостное: — Я верю, что мы с ним обязательно подружимся. Женщина морщится, нервно одергивая воротник платья и криво приподнимает уголки губ в ответ. — Уж надеюсь. Ага, как же, — добавляет она про себя, но вслух больше ничего не произносит, не желая раньше времени пугать мальчика; а после наконец стучит по злополучной двери и, не дождавшись ответа, распахивает её. До чего же чудный ребенок этот Гарольд, — с сожалением думает напоследок, смиряя хмурым взглядом обернувшегося на звук открывающейся двери другого мальчишку. — Том, познакомься, это — Гарольд Джонс, твой новый сосед по комнате. Гарольд. — миссис Коул мягко, с неожиданной для себя нежностью улыбается светловолосому мальчику. — Это — Том Реддл. Надеюсь, вы поладите. На этом она поворачивается и, больше ни слова не произнеся, выходит из комнаты, закрывая за собою дверь и изо всех сил стараясь не думать о том, что же теперь там произойдет. В конце концов, у неё полный приют других детей, и проблем по горло. А меж тем яркая улыбка соскальзывает с губ Гарольда, едва только успевает закрыться дверь за женщиной. Он раздраженно закатывает глаза и проводит рукой по волосам, — старая привычка, как Реддл тут же понимает. А после разворачивается и взглядом упирается прямо в него, цинично щурясь. Том вскидывает брови, всем телом напрягаясь. Кажется, новый его сосед обещал быть чуть интереснее предыдущих, а ему было слишком уж скучно в последнее время, чтобы так просто упустить столь чудесную возможность развлечься. — Что ж, надеюсь, мы подружимся, — со странной насмешливой улыбкой без грамма прежней наивной доброты произносит Гарольд, склоняя голову набок. Но спустя секунду эта улыбка сменяется глумливой ухмылкой, и он запускает руку в сумку, до сих пор висящую на плече. — Ах да, и это Чарли, мой паук, — абсолютно спокойно выдает он, с нежностью поглаживая пальцем огромное чёрное нечто, которое Том с лёгкой вспышкой совершенно нормальной осторожности назвал для себя «мерзостью». — Относительно безобидный. Реддл молча глядит сначала на него, а после бросает быстрый взгляд под собственную кровать, где в пыльной полутьме надежно скрывалась совсем небольшая пока что змея, и приподнимает уголки губ в неловкой улыбке. Кажется, этот Гарольд поистине обещал быть просто чудесным во всех смыслах развлечением.***
Гарри рассеянно глядит на сломанную палочку в руках. На периферии сознания проскальзывает было мысль, что возможно ему следовало бы испытывать волнение, а то и вовсе страх — его собственная палочка, самая первая и толстая нить связи с магическим миром была с треском разорвана. Но отчего-то на душе лишь странное спокойствие и абсолютно необъяснимое удовлетворение, будто исчезла досадная преграда, мешавшая в достижении какой-то иной высшей цели, осознать которую у него не удается. Мысль ускользает чешуйчатой змеей сквозь пальцы, лукаво и, быть может, хищно поблескивая выгоревшей синевой глаз. У змей таких глаз не бывает, — отрешенно думает Гарри, засовывая палочку в карман, и воровато оглядывается по сторонам. На него никто не смотрит, кажется, произошедшего и не заметили вовсе — слишком уж все сейчас увлечены Седриком. Вдруг он на краткое мгновение сталкивается глазами с Каркаровым, в странной вспышке беспокойства и узнавания застывая на месте. Они будто бы и в самом деле встречались когда-то незримо давно, и связано с тем было нечто очень важное, но вот только вспомнить это у Гарри вновь не выходит. Директор Дурмстранга смеряет его долгим хмурым взглядом и отчего-то вдруг серьезнеет ещё больше, и у гриффиндорца пропадают всякие сомнения — он заметил. Гарри деланно сладко улыбается, сам на секунду удивляясь тому, насколько просто это у него выходит, и боком проскальзывает к дверям, молясь всем богам, чтобы проклятому директору не пришло в голову обнародовать новое знание. В голове слишком много мыслей и странных, обрывистых паутинок своих-чужих воспоминаний, и единственное, о чём он сейчас может думать — лихорадочная нужда оказаться в тишине. Ему просто необходимо побыть одному, разобрать диковинные мысли на сотню акцентов чёрного и белого, попросту понять наконец, что происходит если не с его телом и магией, то разумом. Гарри бредет по пустынным коридорам, не разбирая дороги и позволяя чуть успокоившемуся сознанию выбирать дорогу на свой вкус. Внезапно он застывает на одном месте, пристально глядя на невесть откуда взявшуюся дверь перед собой, которой ещё пару минут назад и в помине не было, а после, повинуясь странному порыву, надавливает на резную ручку. В комнате оглушительно светло, и Гарри быстро моргает, прикрывая глаза. Когда он открывает их в следующий раз, то невольно отшатывается назад и успокаивается лишь спустя секунду, поняв что перед собой увидел ничто иное как самое обыкновенное зеркало. Но по прошествию мгновения Поттера вновь бросает в жар — отражение, с ехидной усмешкой глядящее на него из зеркальной глади абсолютно точно ему не принадлежит. Осторожно Гарри делает шаг вперёд, протягивая руку и пальцами касаясь холодного стекла, и склоняет набок голову, молчаливо наблюдая, как незнакомец в отражении делает всё то же самое. Юноша, лет девятнадцати-двадцати на вид точно так же хмурится в ответ, с циничным интересом блеснув голубыми с выцветшей малахитовой зеленью в самой глубине глазами; проводит рукой по лбу, на котором напротив — нет ни намека на шрам, смахивает пшенично-светлую, без единой тёмной тени прядь, и точь-в-точь так же вытягивает ладони, повторяя то же движение Гарри. На чудовищно долгое мгновение Поттеру кажется, будто кожей он ощущает призрачное тепло чужих ладоней и тут же, словно обжегшись, отдергивает руки, машинально приобнимая себя за плечи. Мальчишка в отражении повторяет и это действие, но Гарри на секунду чудится, будто тот на секунду криво ухмыляется, прежде чем придать лицу всё то же испуганно-недоумевающее выражение. Гарри вдруг скучающе думает, что все это похоже на довольно бредовый сон. Он опускает глаза, рассеянно разглаживая складки на рукаве мантии, и в ужасе давится воздухом, когда на глаза падает тошнотворно светлая прядь волос. — Нет, — удивленно выдыхает парень, прикусывая губу. Во рту появляется солоноватый привкус крови и то внезапно отрезвляет. — Да, — ехидным и отвратительно знакомым голосом нараспев произносит отражение, складывая руки на груди и окидывая его оценивающим взглядом. Это был тот же голос, что и тогда, около получаса назад, когда он случайно сломал палочку. — Ты пообещал, помнишь? — после нарочито равнодушно говорит он, но Гарри без труда улавливает в на мгновение дрогнувшем голосе нотки напряжения. — Чего ты хочешь? — Собственный голос звучит неожиданно спокойно, и Поттер поражено вскидывает брови, ощущая, как буря диковинного переплетения мыслей и чувств, до сих пор бушевавшая внутри с безумной силой, внезапно утихает. Словно всё наконец становится правильно, так, как всегда должно было быть. И Гарри вдруг понимает, что чего бы не потребовало это странное отражение — он выполнит. Юноша в зеркале удовлетворенно кивает и улыбается, приподнимая уголки губ. Но едва ли Гарри в это верит — слишком уж много фальши в той ухмылке. Незнакомцу, кем бы он ни был, на него, Гарри, абсолютно точно плевать, как бы тот обратного не пытался показать. Отражение лишь лукаво усмехается, но больше ни слова не произносит, наблюдая за ним из-под полуприкрытых глаз. Поттер раздраженно фыркает, оглядываясь по сторонам. Если на первый взгляд ему показалось, что в комнате нет ничего кроме одного только зеркала, но теперь из ничего, словно наделенный излишне большой властью художник вырисовывает на белоснежном холсте диковинный мир аляписто яркими красками, появлялись предметы. Странные, необъяснимо красивые в своём извращенном уродстве бесполезности и ненормальности, и болезненно знакомые, отзывающиеся иглами узнавания на границах его собственного сознания. Словно тени, обрывки воспоминаний прошлого, которого у него и не было никогда, — Гарри изо всех сил хотел думать так, с каждой секундой теряя и без того призрачную уверенность. Он не знал предназначения этих вещей, не знал, что за безумец мог сделать такое, не знал и зачем, просто помня, что они были. Были когда-то ужасающе давно; были важны, иль, быть может, и вовсе потеряли всякий для него интерес после того, как сыграли свою роль. Кончиками пальцев, самой кожей своей Гарри чувствует лёгкие прикосновения, шершавость дерева, холод железа и огонь раскалённой магии, повиновавшейся когда-то одной только его мысли. Перед глазами мутится от беспорядочного потока воспоминаний, словно бы огромная, бушующая лавина наконец прорвала хрупкие стены, захватывая его с головой. Вокруг танцует дикую пляску безумный огонь прошлого, и он пошатывается, едва не падая под ужасающе сильным напором. Гарри всё ещё не понимает толком, что именно происходит, — не хочет понимать, чёрт возьми, отчего-то твердо зная, что то принесет ему лишь вред, — отчаянно желая, чтобы это, чем бы оно ни было, просто прекратилось, а жизнь вновь вернулась в обычную колею. Но в глубине души он уже знает, что такого не будет — не теперь. В разуме набатом стучит одно странное слово, смысла которого Гарри понять не может, как ни старается: «шкатулка». Ему нужно сделать что-то, найти, обязательно найти... Пошатываясь на дрожащий ногах Поттер, повинуясь одному только тянущему чувству в груди делает несколько шагов вправо и останавливается, пытаясь удержаться за невесть откуда появившийся книжный шкаф, но тщетно. Спустя секунду он падает, вдобавок получив старой книгой по голове и закашлявшись от поднявшегося столпа пыли. Но вдруг глазами он выцепляет резные деревянные узоры и машинально тянет руку, подтягивая к себе шкатулку. Самая обычная на вид, украшенная лишь грубоватой резьбой она пробуждает в памяти странное узнавание и оттого необъяснимую теплоту. Больше не сопротивляясь, Гарри идёт на поводу внезапной нужды сделать это и берёт шкатулку, оказавшуюся вдруг странно лёгкой, в руки, осторожно приподнимая крышку. К его вящему удивлению там, на маленькой бархатной подушке, оказывается один только железный гвоздик-серьга, к тому же испачканный в чём-то слишком уж похожем на кровь. Его неожиданно охватывает возбужденная дрожь, и, сам до конца не понимая, что делает, Гарри подцепляет пальцами сережку и подносит к лицу, внимательно разглядывая. А та вдруг нагревается, едва не обжигая кожу, и вспыхивает режущим белым светом, заставляя его на секунду закрыть глаза от неожиданности. В следующее мгновение мочку уха пронзает внезапная вспышка боли, и Гарри Поттер, поражено распахнув глаза один миг, пусто глядит в воздух, чтобы после, покачнувшись потерять сознание. И на этот раз уже больше никогда не проснуться. Отражение из зеркала довольно хмыкает и растворяется.***
В себя он приходит через несколько часов, или, быть может, вовсе минут, — не то чтобы это особенно его волновало. Во рту отвратительно сухо, а глаза, наверное с непривычки слезятся от излишне яркого потока света. С глухим стоном приподнимается на локтях, отбрасывая с лица непривычно взъерошенные волосы. В голове всё ещё стоит диковинный шум, но постепенно боль утихает, а взгляд проясняется, и вот он уже без труда поднимается на ноги. Гарольд с рассеянным интересом оглядывается по сторонам и удовлетворенно хмыкает — у него действительно получилось. План не был выполнен идеально, но едва ли он сейчас был в том положении, чтобы жаловаться; одного только факта того, что он всё-таки вновь в мире живых, было предостаточно для хотя бы недолгого, но успокоения. Тринадцать лет — чуть дольше, чем хотелось бы, но всё же куда лучше, чем абсолютно ничего. Он делает неуверенный шаг вперёд, а за ним ещё один и ещё, пока не оказывается у самой двери. Захлопнув её спустя секунду по другую сторону, Гарольд довольно хмыкает, с немалым удовольствием разглядывая давно знакомые коридоры родного Хогвартса. Что ж, первый пункт приведён в исполнение, а значит осталось всего плюс-минус десяток других. И, кажется, он уже знает с чего следует начать. Найти нужную дорогу у Гарольда удаётся сравнительно легко: проблем с памятью у него отродясь не бывало; стоило только позволить заработать старым привычкам, как всё враз разрешилось. И вот он уже стоит у закрытой двери кабинета Защиты от Тёмных Искусств, задумчиво разглядывая дверную ручку и в последний раз взвешивая все «за» и «против». В итоге, разумеется, побеждает глупейшая сентиментальность, которую Гарольд с натяжкой оправдывает логикой и инстинктом самосохранения. Долго ждать ему не приходится — спустя считанные секунды после стука, дверь распахивается и перед ним предстает до неприличия недовольный Аластор Муди во всей своей иллюзорной красе. Даже забавно, право слово — детскими фокусами дурить пару сотен магов и самого Дамблдора, причём, как кажется, весьма успешно? Бред, да и только. Мир сошёл с ума, не иначе. — Ну привет, Барти, — нараспев произносит Гарольд, скупо улыбаясь. — Отчего же так грубо? Неужто даже чаю старому знакомому не предложишь?