Лазурные небеса

      Гарольду не по вкусу лабиринты, но люди, улыбающиеся тепло и искреннее да едва ли не семьей его считающие, пугают его гораздо больше. Уизли — шумное, шебутное и ужасно яркое семейство, пугающе честное в своем к нему отношении.       Гарольд знает, что у него нет семьи. У него есть Том, у Тома есть змеи, да и, в конце концов, они есть друг у друга. Змеи Гарольду не то чтобы очень нравятся, но они определенно лучше людей.       Он тяжело вздыхает, прогулочным шагом направляясь вглубь лабиринта и пытаясь понять, каким, Мордред возьми, образом все всегда заканчивается тем, что он запутывается и безнадежно теряется именно в этих лабиринтах. Дражайший супруг, по своему обыкновению, всегда до неприличия задорно над этим хохотал и, лишь посмеявшись, отправлялся-таки его спасать: не размениваясь по мелочам, раз из раза попросту сжигал все кругом на ближайшие несколько миль. Гарольд подобные методы решения проблем не одобрял, но возражать ни смысла, ни желания не находил.       О Моргана, многое он отдал бы сейчас за возможность спалить эти заросли к Мерлиновой бабушке… Но Дамблдор не поймет, судьи не одобрят, а рисковать всем из праздного желания узнать, что же будет, если он действительно сожжет эту сомнительную гигантскую терновую изгородь, Гарольд пока что не собирается.       Третье испытание в самом разгаре, и только что он, пребывая в отвратительнейшем расположении духа, разнес Бомбардой сфинкса. Гарольд не уверен допускается ли подобное правилами турнира, изучением коих он себя не утруждал, но он утешает себя слабой надеждой, что раз уж до сих пор никто не остановил его и не прибежал с криками, значит, ничего ужасающего он не сотворил.       Сфинксы ему нравились чуть меньше лабиринтов, а загадками Гарольд сыт по горло — с Томом, в моменты нервного возбуждения переходящего на сомнительную, им самим провозглашенную «злодейскую» манеру речи, говорить всегда невозможно было. Гарольд не протестует — смирился. Чем бы дитя ни тешилось…       Чем бы ни тешилось, лишь бы планов не меняло. В ближайшую неделю Гарольд готов позволить мужу творить что угодно или почти что угодно, лишь бы тот только не передумал и не отказался от их несколько… безумной, — Гарольд вынужден согласиться, — затеи.       Беда в том, что ему позарез нужен Блэк. Из живых Блэков, что, с его везением не удивительно, на данный момент остался один только не до конца безумный Сириус, безнадежно помешанная Лестрейндж, Малфой, с мужем, вызывающим у Гарольда сильные сомнения, и блудная, прячущаяся невесть где Андромеда, чью новую маггловскую фамилию он запомнить даже не старался.       С Сириусом он кое-как разобраться сумеет; проблема с тем, что мертвых, потенциально полезных Блэков теперь куда больше, чем живых, по-прежнему неприятно зудит где-то на грани сознания. Гарольд с трудом вспоминает, почему именно Блэки — пустая прихоть, блажь или долгие, безумные ночи кропотливых расчетов.       Тома забавляла Вальбурга; Гарольд всегда находил компанию Ориона хоть отчасти занятной. Тот пусть и был несколько не от мира сего, но поразительной искусности и огромных познаний в темной магии это не отнимало. Гарольд почти готов признать, что некогда купился на Ориона Блэка точно на сверкающую безделушку, но, впрочем, ни разу не позволял себе о том пожалеть.       Как бы то ни было, выбор он сделал сам, в здравом уме и светлой памяти; случившееся принадлежит ему в полной мере, являясь пусть и не самым приятным, но опытом. Что ни делается, то к лучшему, — хочется ему верить, ведь это означало бы, что его смерть, их поражение не напрасны и, может статься, принесут в скором будущем победу.       Блэки — необходимость. Они, он сам связан с этим родом, как бы ни хотел обратного. Древнейший и благородный дом, темная магия, что текла в жилах, смешавшись с кровью; власть, могущество, сила. Гарольд вспоминает о тех временах с улыбкой: когда-то все начилось именно так, с блаженно улыбающегося первокурсника Ориона и хмурой пятикурсницы Вальбурги, сердитым шепотом втолковывающей кузену в одном из пустых классов, почему никогда не стоит спрашивать Тома Реддла о том, имеет ли право гриффиндорец-грязнокровка находится в гостиной Слизерина.       Гарольду стыдно признаться, но он привязался. Орион всегда был странным ребенком: вечно улыбающимся и смеющимся, невинным и хрупким на вид, но меж тем жестоким и беспринципным. Он вырос чудным человеком, в котором диковинным образом переплетались и сочетались крайности; мудрость и безумство, почти фамильное — результат многих веков близкородственных браков, легкомысленность и расчетливость, лживость и доверчивость. Гарольд был тем, кто научил его Круциатусу, кто, может быть, научил всему, что Орион знал, — однако едва ли всему, что знал он сам.       Поначалу, Орион был их общей целью: будущий глава великого рода, совсем юный и легковнушаемый, — как им казалось, — сам шел им в руки. Том сказал, что Орион им нужен, что он непременно будет полезен, а значит, обязан принять их сторону.       Том всегда был прирожденным лидером, — Гарольд понял это в мгновение первой же их встречи, едва взглянув ему в глаза. Тому отчаянно хотелось довериться, за ним хотелось идти, а его приказы, любую, самую мелкую прихоть — исполнять. Гарольд же не знал своего места: ни желаний, ни целей у него не было, но был Том, чьим обществом он дорожил и без кого все это не имело бы смысла.       Порой Гарольд ненавидит себя за то, насколько сильно они в этом похожи — он не видит ни единой причины бороться, сопротивляться и жить, если вдруг Том больше будет не в силах разделить с ним эту проклятую вечность. Все ради него, все из-за него; Гарольд знает, что без Тома никогда не стал бы тем, кем является, ведь, к несчастью, тяга к мировому господству и маггловскому геноциду достаточно сильна лишь в одном из них, чтобы захватить и другого. Играть в Темного Лорда забавно до тех пор, пока есть приятная компания.       Он вздыхает и досадливо скрипит зубами, когда по привычке едва не швыряет Авадой в акромантула.       Орион присоединился к их маленькому тогда еще и, должно быть, довольно нелепому и смехотворному ордену Вальпургиевых Рыцарей. Вспоминая о прошлом, Гарольд почти уверен, что они каким-то чудом, кажется, сумели стать друзьями, настолько, насколько это вообще возможно между двумя… довольно необычными личностями с наклонностями, не слишком тепло встречаемые в обществе, каким они когда-то были. Впрочем, немногое изменилось с тех пор: Гарольд по-прежнему нуждается в Томе, Том все также старается убедить пресловутое общество в простительности непростительных проклятий, а все их окружающие умирают непозволительно быстро.       Орион похож на Сириуса, в чуть большей мере чем дети обычно похожи на родителей. Блэк — он навсегда Блэк; Слизерин ли, Гриффиндор неважно, не школьный факультет ведь, в конце концов, определяет человека. Гарольд знает, что Сириус не столь уж и безнадежен настолько же твердо, насколько и то, что в легилименции он, как и его отец, абсолютно отвратителен. И как некогда Гарольд нуждался в Сигнусе, так теперь вынужден был смириться с мучительным осознанием собственной несовершенности.       Сигнус же был на девять лет младше Ориона, и на тринадцать — их с Томом. Он пришел позже, многим позже. Шумный и насмешливый, но вместе с тем закрытый: говоря часами напролет обо всем на свете, о себе самом он умудрялся в лучшем случае проронить пару слов. Скрытный, вечно себе на уме; Гарольд чересчур часто ловил себя на мысли, что они встретились слишком поздно, чтобы из этого вышло что-то толковое. В то время ему было не до того: поприветствовав Сигнуса с рассеянной улыбкой, он, помнится, почти не общался с ним.       Это были странные отношения: они использовали друг друга. Гарольд, не допускавший мыслей ни о чем, кроме войны, толком и не узнал его, отчего-то слепо уверенный в том, что приязнь, уважение и доверие образуются сами собой; он видел в Сигнусе лишь подобие Ориона, веря, что тот будет вести себя и поступать точь-в-точь также, как и родственник. Гарольд доверился незнакомцу, в способностях которого нуждался, но так и не удосужился в него поверить по-настоящему. За что и поплатился.       Гарольд обещал Тому, что более подобного не повторится никогда, — поклялся в этом самому себе. Былых ошибок он не повторит, с Сириусом и Регулусом, — если все выйдет, — все не закончится также.       О крестраже младшего отпрыска Ориона Гарольд узнал случайно. Ненароком проболтался домовик, когда он прокрался на Гриммо в тщетных попытках отыскать очередной крестраж собственного супруга — многим спустя после его возрождения, буквально за день до того, как решился отправить письмо Сириусу. У Тома, как бы то ни было, не так уж и много крестражей, чтобы разбрасываться ими где ни попадя.       Перстень-печатка с гербом рода — красивая, но совершенно бесполезная безделушка, — сразу привлек его внимание неуместно ярким темно-магическим фоном. Ярким настолько, что одним своим присутствием в доме глушил и перебивал силу другого крестража, — Том все же озаботился в свое время тем, чтобы хоть немного замаскировать свои игрушки, как их, к ярости супруга, называл Гарольд. А быть может, его муж уже сам решил эту проблему — это не было тем, что они обсуждали; по правде сказать, Гарольд полез в родовое гнездо Блэков больше от скуки и любопытства, нежели желая уменьшить количество проблем Тома, в которых впрочем был виноват он один.       Кольцо показалось Гарольду занятным; испуганно вопящий домовик лишь подтвердил догадки. Империо же всегда легко давалось ему. Он ожидал чего-то подобного, пусть и не смел надеяться.       Гарольд с досадой отмахивается от странных корней, потянувшихся в его сторону, и наконец ступает на маленькую полянку с сияющим чистым пламенем кубком. Он оглядывается по сторонам и довольно хмыкает, никого не замечая. Было бы неловко, если б его превзошел какой школьник. «Портус!», — коротко бросает Гарольд, хватаясь за витые ручки.       В следующее мгновение он оказывается посреди кладбища в Годриковой впадине, — где некогда странным образом встретил свой конец Орион, — и, споткнувшись, падает прямо на недовольного мужа.       — Добрый вечер, дорогой, — Гарольд слабо улыбается.       — Не прошло и часа, как один из сильнейших темных магов эпохи прошел полосу препятствий, рассчитанную на семнадцатилетних детишек, — раздраженно отвечает Том, не торопясь впрочем выпускать его из их импровизированных объятий. — Умничка.       — Прекрати ворчать старикашка, — беззлобно ухмыляется Гарольд, все же отстраняясь и отряхивая одежду. Том закатывает глаза. — Все готово? — спрашивает он, посерьезнев.       — Разумеется, да, — Том шипит, не думая скрывать того, что именно он думает обо всем этом. — Прах Блэка откопали, домовому эльфу руку откромсали, и моя кровь на роль крови злейшего врага сойдет.       Гарольд широко улыбается. Он знает, что Том не злится: он хочет таким казаться, поскольку это было бы уместно, однако сам наверняка сгорает от любопытства — такого они прежде еще не делали, и едва ли выдастся шанс повторить после.       — Чудесно. Спасибо, милый.       Супруг нарочито тяжело вздыхает, закрывая лицо рукой.       — Если собираешься и дальше воскрешать всех, кого я убью, то мне, вероятно, стоит начинать думать о разводе.       Гарольд тихо смеется, с интересом оглядываясь по сторонам. Кладбище как кладбище, ничего необычного, Том такие любит — со статуями ангелов, мечами, копьями и прочей чепухой.       — Полагаю, можно начинать?       Том мрачно кивает. Они одни здесь: Гарольд не желал раскрывать всему миру свои планы и потому решил за них обоих, что сварить Блэка они сумеют и сами, без помощников и лишних глаз.       — И как я дошел до этого? — мрачно вопрошает Том, страдальчески поднимая голову к небу, но продолжая украдкой наблюдать за тем, как Гарольд сваливает в котел горстку праха Ориона — это вызывает несколько чудные чувства и, быть может, небольшую неловкость, — отрубленную ручку домовика, капает кровь и методично мешает, бормоча излишне драматичные — на сугубо его вкус, — слова ритуала.       На секунду они оба замирают, напряженно наблюдая за булькающим в котле варевом.       — Неужто не работает? — хмурясь, заговаривает Том. — Отойди-ка от него подальше; не дай Моргана взорвется, а два обряда воскрешения за один день проводить даже как-то неприлично…       — Очень смешно, — с опаской глядя на котел, отзывается Гарольд. — Ха-ха.       И после это наконец происходит. Мгновение спустя Гарольд с нескрываемой пытливой внимательностью ученого разглядывает тяжело дышащего, взъерошенного и обнаженного Регулуса Блэка, пока Том, взбешенно зашипел, не дергает его на себя, швыряя в их удачный эксперимент скомканной мантией.       Гарольд вновь смеется под недовольное бормотание мужа о том, что больше он в подобном балагане участвовать не намерен и в следующий раз убьет всех Блэков подчистую, и, для гарантии, сожжет каждое до последнего поместье. Отчего-то ему кажется, что неделя предстоит в высшей мере забавная.