***
«Марволо» Том, все еще брезгливо кривясь от привкуса Оборотного зелья, горчащего на языке, смешивается с толпой чиновников, спешащих по Атриуму Министерства Магии. Нож спрятан во внутреннем кармане его мантии. Он мечтательно улыбается, насвистывая себе под нос ту глупую, липучую песенку, которую они, сквозь слезы, срывая голос до надрывной хрипоты, пели в бомбоубежищах в августе тысяча девятьсот сорокового. «Первый уровень», — нажимает он кнопку с игривой ухмылкой. Они, безусловно, могли бы сделать это иначе. С криками, взрывами проклятий, плачем, громкими заявлениями и изумрудными огнями Авад; ему не следовало стоять в золоченом лифте с зевающим мракоборцем и рыжим, тощим мальчишкой-секретарем, прячась под чужой личиной, с чужой палочкой в руках. Им следовало бы сделать это иначе; им — великому Темному Лорду и его Пожирателям Смерти. Однако это то, что делает Том Марволо Реддл, никогда не носивший фамилию «Слизерин», для своего супруга. Они — слуги и сделают все, что он потребует; это игра не занимает его более — не теперь, когда они взирают лишь с животным ужасом и изнуренностью. Ему нечего больше предложить им; Том незаинтересован во владении армией дрожащих рабов, ненавидящих его и грезящих о ровно другом. Он не тот, кто создал их; они не те, кто последовал. Гарольд — последний, кого Том еще способен узнать в этом диком мире. Измученный незнакомец брезгливо глядит на него из зеркала, и Гарольд, понятный Гарольд, родной Гарольд, единственный, кто смотрит, как привык — с жаждой, тлеющей злобой и нежностью. Их падение не станет более концом всему, за что они боролись и что успели сотворить: все уже кончено, пятнадцать лет как кончено. Их смерть успокоит едва заворочавшийся мир, приводя его в совершенное равновесие: не останется более ни героев, ни злодеев, и глупая, детская сказка о добре и зле на этом завершится. Юный секретарь удивленно распахивает глаза и тихо опускается на пол, не успев издать и испуганного возгласа, — Авада Кедавра пронзает его, навечно закрывая рот. Том стучит в дверь с золотой табличкой «Министр Магии», преследуя цели, о которых и не задумался бы прежде. Руфус Скримджер, мужчина, ставший причиной страха его супруга, но незнакомый самому Тому, поднимает на него раздраженный взгляд, когда распахивается дверь. «Кто вы, Мордред возьми, такой?!», — шипит он, и Том лишь усмехается, молча взмахивая палочкой: Министр, пробудивший в его Гарольде старые, забытые мысли, равно мерзкие им обоим, в ужасе наблюдает, как пораженные смертельным проклятием оседают мракоборцы, обязанные его защищать. Том склоняет голову набок; его губы дергаются в кривой ухмылке, и с палочки срывается желтая вспышка заклинания, и кости в ногах министра дробятся с громким хрустом. Взрыв, Скримджер падает, так и не успев схватить палочку. Усмехаясь, Том усиливает заклинание, заламывая ему руки. — Ты!.. — хрипит министр магии, и он ухмыляется лишь шире, убирая палочку в карман. Том опускается на корточки перед мучительно корчащимся магом, с холодным любопытством заглядывая в его лицо. — Я, — коротко бросает он, подпирая подбородок рукой. — Вы все еще держите ситуацию под контролем, господин министр? Он тихо смеется и качает головой; во взгляде Скримджера пылает черная, ничем не прикрытая ненависть — давно ему не приходилось видеть такого. «Ах, помощь не придет», — рассеянно думает Том, продолжая вглядываться в изуродованное гримасой боли лицо. К этому времени, должно быть, с Северуса и отряда, посланный с ним Гарольдом, уже спали личины, подаренные Оборотным зельем, и в Атриуме началась резня. Ему плевать, чем это закончится; плевать сколько умрут, плевать, подоспеют ли все отряды мракоборцев на помощь и отобьют ли министерство — это не имеет значения. Том явился сюда за одним и уйдет, выполнив, что хотел — вернется к изможденному и разочарованно глядящему Гарольду, скажет, что все будет в порядке, а после все в самом деле чудесным образом станет в порядке. Нож плавно скользит в его ладонь. Том отстраненно крутит его в пальцах, любуясь игрой отблесков огня в заточенных гранях, а после, резко, поддаваясь вперед, вонзает его Скримджеру прямо в глаз. Том восторженно хохочет, не слыша ни воплей, ни стонов: ради Мерлина, он старше вдвое, он воевал, он темный маг, в конце-то концов, у них не было шансов — ни у кого из них. Он сумел бы расправиться со стариком и никогда не был бы туп или безумен достаточно, чтобы проиграть необученному толком подростку с кучкой его нелепых друзей; Скримджер мог быть хоть трижды главой мракоборцев, но Темным лордом, будь он проклят, Темным лордом, начавшим и не выигравшим Первую магическую войну по смехотворному стечению обстоятельств, был он. С отвращением Том выдергивает нож, чтобы мгновением позже вогнать его уже бывшему министру в горло, — не то чтобы в этом был смысл, ведь тот, хрипло вздохнув в последний раз, уставился на мир пустыми, мертвыми глазами. С секунду, он смотрит с циничной пытливостью, размышляя, не следует ли вырвать этому надоедлевому, раздражающему ничтожеству язык и разрезать рот, наподобие жуткой улыбки, — ох, кажется когда-то ужасно давно, целую вечность назад, Гарольду нравилась та чудная французская книга об уродце с подобной вечной улыбкой. Однако он отстраняется: нет ничего скучнее молчаливых трупов в твоих руках. Том поднимается с колен и, потянувшись, распрямляется. В рассеянии он трет пятно крови на мантии, но то лишь больше расползается — все его руки в теплой и липкой крови, замечает Том теперь. «И все же забавно, — думает он, затворяя за собой дверь кабинета. — Единственным, что и в самом деле представляет нам угрозу, в конечном итоге оказалось творение Гарольда». «Это никогда не было неожиданностью, ты знаешь», — змеино шипит голос в его голове — один из сотни, тысячи злых голосов, и, Мерлин, Том мог бы справиться со всеми ними — он верит, что мог бы, ведь обратное значило бы, что он все еще так жалко смертен, — но у каждого из них едва заметная тень голоса Гарольда, и это имеет значение. Безумство горчит озерной водой, лунным светом в летнюю ночь и серебром кинжала, когда Том, довольно ухмыляясь, собирается было аппарировать домой, как вдруг Гарольд в агонии боли кричит в его голове.***
«Том» Том бывал в церкви однажды. Однажды, когда та женщина, директриса приюта, от которой вечно несло хересом, гнилью и старостью, назвала его дьяволом. Однажды он вскрыл маггловскому пастору грудную клетку ножом из кухни своего отца, выломал голыми руками ребра и вырвал сердце. Он пытал детей, отдавал приказ насиловать женщин и убивал мужчин; он раздумывал над идеей сделать с Гарольдом ужасные, отвратительные вещи, ведь чертова ненависть удержала бы их вместе, когда из вечности родилась бы скука; он никогда не был хоть сколько-нибудь хорошим человеком — он делал, что хотел и как хотел. Том никогда не раскаивался; во многом из-за того, что никогда не мог насытиться. Нечто из бесконечности первородной тьмы тащило его глубже; нечто из чернильной грязи первобытного безумства было тем, что породило его разум. Он болен, он ужасный человек и, быть может, уже и не человек вовсе, однако, когда его супруг кричит, умоляя его прийти, Том может лишь ответить на зов, не раздумывая ни мгновения. Гарольд стоит на коленях на пепелище, средь развалин того, что некогда было весьма уродливой крепостью Слизерина, отчего-то называемой великим замком. Гарольд стоит на коленях, задрав голову и взирая на чудовище, тяжело дышащее пред ним, с ранящей, отчаянной любовью в глазах. «Ах, так вот он какой...», — тускло думает Том, ненавидя то, как щеки его мужа блестят от слез. Элементаль, этот проклятый элементаль; их погибель, рожденная из глупой шутки и желания быть равными во всем, пугающего и манящего их обоих. Стеклянные глаза с узкими зрачками взирают с голодом, который едва ли выйдет утолить осколками их изуродованных душ. Эта тварь способна убить их, и защищаться нет смысла, — Том расхохотался бы в голос, будь он способен. Том думает, что, должно быть, они сами — чудовища многим хуже, ведь даже любить у них правильно не вышло. Он думает, что они просто смехотворны, скользя пустым взглядом по серебряной чешуе, острым когтям и гребню. Он думает, что мог бы быть и достоин хотя бы влюбленности, глядя прямо в лазурно-синие, бессмысленные глаза безмозглой твари, — о, Мерлин, сколько раз он порывался вырезать, выколоть эти проклятые глаза, стереть из своей памяти, стереть из всей свой жизни... «Как этот оказался здесь?», — в сердцах вопрошает Том, машинально сжимая нож в руке чуть крепче. О, нет, он не желает знать ответа; быть может, убив министра, он привел за собой это чудовище, быть может, кто-то из Пожирателей предал их, вновь предал, быть может, это Гарольд призвал его, выбрав единственно возможный конец для них обоих. Элементаль с шумом расправляет кожистые, драконьи крылья, темнеют его глаза, и поднимается грудная клетка. «Том», — хрипло выдыхает на парселтанге Гарольд, и Том вдруг понимает, что все кончено. Он думает, что они почти справились в этот раз. Думает, что если швырнет Аваду в Гарольда, то убьет лишь собственный крестраж. Думает, что теперь они оба умрут от огня — огня, разожженного ими же. Думает, что это, разумеется, не станет их последней точкой. Он думает, что у Гарольда чертовски красивые глаза и, пожалуй, ему не нужны были две жизни, чтобы признать это. Том опускается на колени, сжимая руку супруга в своей. Он делает глубокий вздох, смотрит на это нелепое синее небо, яркое солнце и темные горы и улыбается. — До встречи, любовь моя. Они закончили правильно в этот раз; они знают, с чего следует начать в следующий; под взором чудовища, созданного их страхами, они замирают. Гарольд закрывает свои треклятые лазурные глаза.