Бачиш, я ледве дихаю,
Бачиш, я розсипаюся.
Все, що спало і снилося
Зараз візьме і станеться.
Сердце стучит так громко, что шум в ушах заглушает звуки окружающего мира. Глаза тоже не различают движения вокруг: взгляд фокусируется на лице молодого человека напротив, считывая каждое движение его мышц, ловя каждый вздох. Под прямым взглядом его пронзительных глаз она плавится, тает как пломбир в сорокаградусную жару. Внутри бушует стихия: ураган, нет, настоящий смерч крушит там последние остатки самообладания. Тело превратилось в камень, застыло в немом ожидании его ответа, его приговора ей. Она смотрит как одержимая, совершенно безумными глазами. Алкоголь в крови затуманил её сознание, она уже не в силах отличить, где реальность, а где – мираж, что есть правдиво, а что ложно; мозг в отключке, он умер, сделай Юра сейчас шаг ей навстречу – беды не миновать. Она готова накинуться на него прямо тут, готова ответить за каждое своё слово, готова показать и доказать, что она лучше этой Ксюши, лучше любой, кто у него там был когда-либо. Она знает, чувствует кожей, что уже оставила след в его жизни. Она готова оставить этот след ещё разок – закрепить, так сказать, результат. Этот изнурительный визуальный контакт длится без двадцати секунд вечность, но в конце концов человек напротив опускает глаза, затравленно усмехаясь. Оценил, видимо, шутку Вселенной. — Знаешь, стой… — обращается Юра к бармену. — Не нужно. Я передумал. Врач ловко спрыгивает со стула и уходит из лобби под тяжелым взглядом Федотовой, оставляя её наедине со своей болью и тысячей невысказанных вопросов. «Ну и катись же ты к чёрту!» Хочется кричать ему вдогонку, бросить в спину этим бокалом, а лучше чем-то потяжелее. Они всегда выбирают не её! Все выбирают не её. Даже когда она для них готова всё... А они! Ну и пусть, пусть идёт лесом! Не так уж и хорош этот докторишка, чтобы марать об него свои руки. Тем более – дважды. Одним махом осушив свой бокал с вином, Рита звонко ставит его на стол, толкая к бармену. — Хотите повторить, Маргарита Львовна? — Иван перехватывает бокал, готовясь снова наполнить его багровой жидкостью. Нет, вино ей больше не подходит. — Дай мне Hennessy Paradis. Бутылку, — на выдохе произносит она голосом, не терпящим возражений. — С собой. — Но… — Без «но». Делай, что тебе говорят. Коридор перед ней расплывался, отдалялся, кружился. Люди, что попадались на пути – двоились, троились, затем снова собирались в одно. Картинка изрядно «плыла» и в этом был какой-то особенный кайф – ощущение потери реальности. Эта реальность Риту не радовала, её хотелось потерять. Хотелось забыться, заглушить, затоптать в себе все эмоции, пусть ей будет плохо, хуже, ещё, пусть бы больная голова её, наконец, выключилась, забыла обо всем хотя бы ненадолго, хотя бы до завтрашнего утра, когда она снова обретёт способность аналитически мыслить. Путь до собственного номера сохранился в её памяти рваными кусками воспоминаний. Фрагмент – вот она в коридоре задевает тележку проходящей мимо горничной. Фрагмент – ищет ключ-карту перед дверьми своего люкса, с бутылкой любимого коньяка подмышкой. Фрагмент - падает на диван, поднося бутылку к губам, и жадно пьёт, большими глотками, пытаясь отключить вкусовые рецепторы, почти насильно заливает в себя треклятый коньяк. Крепкий алкоголь обжигает горло, пищевод, все внутренности сопротивляются, отторгая его, но девушка только сильнее жмурится и продолжает пить. Больше половины бутылки залпом. Это, безусловно, рекорд. Рекорд, который «аукнулся» ей слишком скоро. Спустя каких-то пару минут к горлу стремительно подступает тошнота. Боже, что она наделала? Как в таком состоянии успеть доползти до туалета?? Внезапно открывшееся второе дыхание и чувство самосохранения буквально поднимают Федотову с дивана и на предельно возможной скорости несут в ванную, где в эту же секунду всё содержимое её желудка находит выход наружу. Ощущения омерзительные. Всё тело превратилось в размякшую тряпку, а во рту и вовсе словно мыши нагадили. Тыльной стороной ладони Маргарита проводит по губам. Во второй руке она всё ещё держит бутылку с остатками коньяка, которую зачем-то прихватила с собой. «Ну уж нет!» Спустя пару секунд оставшееся содержимое бутылки отправляется следом в унитаз. Занятное зрелище – смотреть, как вместе с отходами смываются огромные деньжищи. Голова раскалывается, и Рита прикладывает пустую бутылку к вискам. Прохладное стекло соприкасается с кожей, даря секундное облегчение, после чего боль снова сдавливает голову, лишая способности мыслить. Боль никуда не ушла и не притупилась, себя не обманешь, и свой внутренний крик не затопчешь тяжёлыми сапогами. Боль стучится в её голову, тарабанит кулаками по сердцу и ломится в душу. Боль хочет, чтобы её чувствовали. Тогда Рита прикрывает глаза и впускает эту боль, растворяется в ней, позволяя ей окутать себя, заполнить каждую клеточку тела. Здесь, сейчас. Она разрешает ей. Есть у алкоголя удивительное свойство: вытаскивать наружу всё, что было захоронено где-то в недрах подсознания, слишком опасное, больное, а потому неприкосновенное и всеми силами отрицаемое. И теперь это нечто, изъятое оттуда на свет Божий, предстало перед Ритой во всей своей ужасной красоте и правдивости, в суровой и жестокой реальности. Все накопленные обиды, вся боль, сидевшая глубоко в ней, все невысказанные вопросы, нерасставленные точки – всё это вдруг наваливается на неё неподъёмным грузом, мешая сделать жизненно необходимый вдох. Когда сил бороться уже не осталось, когда слёзы обиды готовы были сорваться из глаз, когда она уже была в шаге от того, чтобы сдаться и попросить помощи, – помощь пришла сама.«Что тебя беспокоит, моя девочка?»
Девушка слышит голос, и голос этот звучит откуда-то изнутри, он страшно похож на голос самой Риты, только более спокойный, ровный, даже ласковый. — Меня никто не любит, — говорит она вслух, ничуть не удивившись. — Даже отец, и тот... Один Лёша любил. Когда он ушёл – с ним ушло всё.«Будь честна с собой: разве дело в Лёше?»
Страшная, в каком-то смысле предательская мысль звучит её собственным голосом и заставляет Риту взглянуть в глаза себе же. Так ли важен был сам Лёша? Так ли важен был он, как важна была та любовь, которую он ей давал? Любовь, которой Рита никогда не знала и не чувствовала, в которую вцепилась, словно она была её спасательным кругом. Любовь, на которую она подсела, словно на тяжелейший наркотик, и с каждым днём новой дозы хотелось всё больше, без которой она уже не ощущала себя живой. Любовь, которой ей теперь так не хватает. Так ли важен был сам Лёша, как его готовность принимать эту любовь в ответ? Только ему она могла отдать всё самое ценное, то, чего было у неё в избытке, что жило в ней долгие годы, никому не нужное и оттого нерастраченное. Он это принял из её рук и бережно нёс. До определённого момента, пока не разбил, с силой бросив на землю. Получается, дело было совсем не в нём. Не в том, что он был особенным, единственным человеком, который мог полюбить её, принять её всю, такой, какой она была. Это она, она сама наделила его всеми чертами, она сама сделала его особенным в своих глазах. А Лёша… Он никогда и не собирался оправдывать её ожиданий.«Если дело не в нём, почему ты не можешь отпустить его?»
— Потому что он – мой якорь. Живое воплощение любви, образ, с которым она никак не может расстаться. Но этот образ был всего лишь иллюзией. На деле Лёша оказался просто её недостоин. Оказался не готов принять всё то, что она хотела ему отдать. Правы были все, когда пытались открыть ей глаза, заставить увидеть. Прав был отец. Но как бы это ни звучало - она ни о чём не жалеет. Какие-то ошибки в жизни нужно совершить. Чтобы понять что-то про себя, про людей вокруг, про эту самую жизнь, чтобы прочувствовать, какая она на самом деле. Чтобы потом подняться на ноги, стать мудрее, лучше и пойти дальше. Сейчас, прямо в эту секунду у Риты внутри переворачивался мир. Она там, в своей голове, с внезапно нахлынувшей силой, руками разгибала цепи этого «якоря». И хоть она знала, что сразу не получится, но рано или поздно образ Лёши совсем сотрётся, потускнеет, а может, – вытеснится кем-то другим. Теперь, когда она поняла, – за него не хотелось больше держаться. Сколько она сидит на том полу в ванной – одному Богу известно, но спустя время её одиночество прерывается хлопком двери. — Рита! — доносится откуда-то из глубины громогласный голос владельца отеля. — Где тебя носит? Отец? Что ему от неё сейчас нужно? Принимать гостей в таком состоянии Федотова не была настроена вовсе. Больше всего ей в эту секунду хотелось просто исчезнуть, нацепить на себя шапку-невидимку, о которой она грезила всё детство, лишь бы никто её не трогал, лишь бы все оставили её в покое. — Ты чего на полу сидишь, дочь? — голос отца материализовался, и его фигура предстала перед Ритой на пороге ванной комнаты. — В прятки с тобой играю. Ты меня нашёл, — с наигранным сожалением разводит руки в стороны. — Теперь я вожу, иди прячься. Только постарайся, чтобы я тебя до завтра искала. — Ты что, бухала что ли, Ритузик? Ты же не аллё, — обескураженный, с круглыми выпученными глазами, он, наверное, даже не догадывался, насколько смешно сейчас выглядит. Смешно, но назойливо, потому это зрелище быстро утомляет. Хочется отмахнуться от него, как от раздражающей мухи. — Чего тебе, па? — судя по всему, он не отстанет. Вести разговоры с ним, валяясь на полу, как-то непрезентабельно, поэтому Федотова неуклюже, как могла поднялась с пола и, отгородив родителя рукой, прошла в зал. — Ты зачем всё это устроила, мм? Он что, одними только вопросами будет с ней общаться? — Ты о чём? — в тон отцу отзывается девушка, параллельно падая на диван и закидывая ноги на его спинку. — О Симпампульке с Юрцом, ты зачем их поссорила? — Аа, наябедничала уже, значит, — протянула Рита, раскинув руки в стороны. — Прибежала под крылышко твоё. А ты и рад, ты же у нас защитничек для всех обиженных и обездоленных. А дочь-то у тебя, надо же, стерва какая. — Хочешь совет? Смс-ки свои стирать нужно! — с раздражением бросил Лев. — Никто ко мне не прибегал. Сам все вычислил. Ох и змея же ты, Ритка. Вся в мать… — Ты всегда на её стороне, всегда против меня, — проигнорировав слова отца, продолжала девушка. Алкоголь вперемешку с болью, которая долгие годы сидела внутри неё, ныла и щемила где-то в груди, привели к ожидаемому результату – у Риты развязался язык. Поток сознания начался, и уже ничто, казалось, не могло его остановить. — А то, что она у меня мужа увела, тебя не волнует. Лёша Лёшей, но всё-таки, не появись эта Ксюша в их жизни, – жили бы себе дальше спокойно и счастливо. Наверное... — И на кой тебе нужен был такой муж, который чуть что – сразу дёру дал? Может, спасибо ей сказать надо, что всё так сложилось! — Спасибо??! — от такого заявления Федотова резко села на диване, вперившись в отца глазами. — Ты в своем уме?? Спасибо за мою разбитую жизнь? Хорошенькая услуга, нечего сказать! — Раздражение и злость, клокотавшие в ней, достигли своего пика. Рита подошла к самой черте. Внутри словно бы находилась ужасно тугая пружина, которую сжали до предела. И вот прямо сейчас эта пружина выстрелит, распрямится резким толчком. Она уже чувствовала, как в глазах темнеет, а руки предательски трясутся. — Зачем ты сюда пришёл? Тебе всегда было плевать на меня. Я всегда виновата, я змея для тебя! Ты никогда даже не пытался посмотреть на ситуацию моими глазами, понять меня хоть как-то. Я всегда тебе была обузой, дополнительной статьей расходов, не больше. Я существовала лишь номинально, на бумажке. А сейчас ты явился меня воспитывать. Объяснять мне, что такое хорошо и что такое плохо. Так вот: ты опоздал, папочка. Лет этак на двадцать. Она резко замолчала, и в комнате воцарилась гробовая тишина. Сейчас перед собой девушка видела отца, которого никогда не знала. Отца, на лице которого резко проступила откуда-то взявшаяся боль. Он вдруг постарел сразу на десять лет одним только взглядом глубоких высветлившихся глаз. Куда-то ушло его привычное надменно-насмешливое выражение лица, на родной коже отчетливей чем обычно проступили морщины. А она всё смотрела на него, и нутро разрывалось на части между двумя противоположными чувствами: невероятного облегчения от сброшенного с души булыжника, который много лет тянул её вниз; и ужасного, жгучего сожаления от того, что принесла столько боли любимому – несмотря ни на что – человеку. — Рита... и откуда в тебе всё это взялось? Ты ведь вовсе не была такой. — Была, — устало выдохнула она, прикрывая глаза. — Ты просто не хочешь этого принять. Не хочешь принять меня. — Я помню тебя совсем другой: доброй, нежной девочкой с открытой солнечной улыбкой и такими светлыми кудряшками, которые даже в темноте у тебя светились. Помню, как в детстве ты тащила домой каждую дворнягу и умоляла оставить их у нас дома. И глазища у тебя при этом такие были огромные, жалостливые, что отказать тебе было невозможно, — «Не надо, пожалуйста… Хватит». — Ты знала это и пользовалась вовсю. Хитрость и смекалка у тебя с детства была, вся в меня, — Федотов мельком кинул одобрительный взгляд на дочь. — А как ты забавно ухаживала за своими игрушками: всех кормила, поила, рассказывала сказки… Уделяла внимание каждой, чтобы никто не дай Бог не обиделся. И спала со всеми по очереди, даже график составляла, помнишь? Однажды график этот потерялся, и ты тогда затащила в кровать всех и кричала, что без них ты спать отказываешься, — Рита смеялась сквозь пелену перед глазами и отказывалась верить, что отец это помнит. Что он помнит её. Что она ему важна. Слёзы вот-вот сорвутся с глаз, ещё минута, ещё одно воспоминание, и она не выдержит – заплачет прямо здесь во весь голос. — Я точно знаю, что у тебя доброе сердце. Которое ты прячешь ото всех, — и Лев, забавляясь, указательным пальцем ткнул ей в грудную клетку. — Отец из меня действительно не получился. И обиду твою я понимаю. Но я хочу, чтобы ты знала, что я тебя любил, люблю и всегда буду. Ты моя дочь, моя кровь. Сил сдерживать слёзы, которые уже буквально душили – не осталось. Они прорывают все баррикады и стекают быстрыми дорожками по щекам – ещё и ещё. В горле такой ком – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Внутри словно прорвало огромную дамбу, снесло с петель все предохранители, которые и до того шатко-валко сдерживали готовые вырваться наружу эмоции; и смыло мощным потоком воды, затапливая всё на своём пути. Любит! Он её любит! Ей не послышалось, он действительно это сказал, без тени насмешки, искренне и честно. Мир вдруг исчез, и она снова стала той маленькой девочкой, которая весь день ждала прихода папы с работы и мечтала о том, как он со смехом подхватит её на руки и весело, но ласково спросит: «Как дела у моей принцессы?». Вся лишняя мишура вмиг осыпалась, как старая штукатурка, и маленькая Маргарита своими большими глазами смотрела на отца, который был всем миром. Почему самые важные, главные слова, такие короткие и простые, даются так сложно? Почему их нужно было ждать столько лет? Переломанная жизнь, травмированная психика, нездоровые отношения, тяжёлый характер, бесконечные сеансы с психотерапевтом, в конце концов, пострадавшие люди вокруг – всё потому, что одна маленькая девочка когда-то недополучила необходимой ей как воздух любви. И почему нужно было так сильно напиться, чтобы смело высказать отцу всё, что болит на душе, чтобы наконец впервые в жизни поговорить? По-настоящему, по-человечески. Маргарита сидела, забившись в самый угол дивана, подтянув к себе колени, и пыталась спрятать в них своё заплаканное лицо. «Такая же хрупкая и беззащитная, как в детстве» - мелькнуло в мыслях отца. Федотов, который не мог долго выносить такие душещипательные сцены, не знал, куда глаза свои деть. Бесконечный у неё этот поток слёз, что ли? — Ну, Ритузик, поплакали и будет… Рита усердно пыталась стереть слёзы, размазывая последние остатки «выжившего» макияжа по лицу – пусть! Осталось ещё кое-что, чего она не сказала отцу. — Я тебя тоже люблю, папа, — сквозь ком в горле, почти шёпотом, глядя исподлобья через влажные ресницы. Окончательно растроганный и смущённый, Лев неловко раскрыл руки для объятий, чтобы принять в них свою заплаканную дочь. Рита уткнулась носом в его плечо, вдыхая знакомый с детства запах, и слёзы снова покатились помимо её воли, словно освобождая её от оков, даря долгожданное исцеление. Она жмурилась, пытаясь навсегда запомнить этот момент, сохранить это тепло, стремительно растекающееся по коже, откуда-то из сердца – и до самых кончиков пальцев. А отец всё обнимал её и легко поглаживал по спине. — Ну всё, всё, ты мне уже весь пиджак в слезах-соплях вымочила… . . . . Казалось, что даже солнце теперь светит как-то по-другому. Радостнее, что ли, теплее. Хотелось подставлять ему лицо, улыбаться, рассыпать волосы по плечам, пусть тоже будут свободны. Закрывать глаза и чувствовать, как закатные лучи касаются ресниц. Жмуриться. Водить босыми ногами по прохладной траве и ощущать, как она невесомо щекочет ступни. Такое непривычное, но жутко приятное чувство свободы. В эту минуту Рита была живым олицетворением к слову «окрылённость». После разговора с отцом хотелось дышать, словно бы разомкнулись тиски вокруг её грудной клетки, долгое время мешавшие сделать вдох полной грудью. Рита наспех смыла остатки косметики, так же наспех переоделась в легкое, воздушное кремовое платье и чуть ли не бегом вылетела на улицу. Дойдя до ближайшего газона, девушка тут же быстрым движением скинула свои любимые удобные мюли и пошла босиком по траве. Потом и вовсе на неё улеглась, и плевать было, что уже сентябрь, что подумают люди, и как она сейчас выглядит. Главное – как она сейчас чувствует. Какое это счастье – знать, что в мире существует человек, который тебя любит. Любит просто так, потому что ты просто существуешь. Любит тебя со всем твоим набором качеств, странностей и тараканов, со всем багажом твоих ошибок и разных, порой очень спорных, поступков. Не за что-то, а может быть даже вопреки. Любит безусловной любовью. Счастье! В голове играла музыка. Чудесная музыка!С чистого листа Не получится, ты слышишь, Надо поменять карандаш. Знаешь, иногда Чтоб с разбегу прыгнуть выше Надо сделать пять шагов назад.
Слова окутывали, пленяли, тело просилось танцевать, закинув назад голову. Плечи непроизвольно, инстинктивно двигались. Широкими распахнутыми глазами и с такой же нараспашку душой девушка взирала на мир. Внезапно взгляд зацепился за что-то необычное: среди золотисто-зелёных красок виднелось яркое синее пятно. Подальше от отельной суеты, в тени деревьев, на одной из одиноких скамеек сидела Ксения. Рита тут же нахмурилась, вспоминая о своей «проделке» и отодвигая собственное счастье на второй план. Было очевидно, что такое место для уединения управляющая выбрала отнюдь не от хорошей жизни. Что сейчас происходит в её голове, с её мыслями? Всё самое ценное, светлое и чистое, что жило в ней, только что грубо растоптали. Всё то, что она на пару со своим любимым человеком взращивали, судя по всему, с большим трудом. В её личный огромный мир, совершенно особенную связь залезли чужие руки, чтобы всё там перевернуть, навести свои порядки, поломать к чертям, оставив ей лишь разгребать обломки. Одним словом, сейчас она – уничтожена. Рита очень хорошо знала, что это такое. Знала не понаслышке. Вестимо, сейчас она зарекается никому больше не доверять. Наспех возводит кирпичную стену высотой с небоскреб между собой и окружающим миром. Обещает себе забыть врача, как страшный сон, вычеркнуть из жизни с пометкой – «грубейшая ошибка». Клянётся похоронить все треволнения сердца прямо под этой злосчастной скамейкой. Напоминает себе, что главное – оставаться сильной и при любых обстоятельствах держать лицо. В конечном счёте, она превращается в… неё саму, в Риту. Нет, Федотова не могла этого допустить. Особенно теперь – не могла. Боль управляющей теперь не приносила Рите никакого удовлетворения, а только тяготила её душу очередным камнем. Свои ошибки нужно исправлять. Нужно «менять карандаш». Быстро впрыгнув обратно в свои мюли, дочь владельца отеля решительным шагом направилась к одинокой скамейке. Уже находясь в метре от неё, за спиной Ксении, Рита затормозила, подмечая её опущенные плечи, побелевшие пальцы рук, которыми она крепко ухватилась за скамейку по бокам от себя, и склонённую голову. Самое время вмешаться. От сторонних звуков девушка дёрнулась и подняла голову. Сложно было охарактеризовать выражение её лица, когда она поняла, кто нарушил её уединение. На нём отразилась странная смесь из удивления и неприязни, полной истощённости и опустошённости, и такой невыносимой усталости, которая делала её почти безразличной, бесчувственной. «М-да уж, Рита, хорошо ты постаралась!» — Пришла поиздеваться? — начала первой управляющая, когда Рита приземлилась на другой конец скамейки. А голос глухой, тихий. — Поздравляю, ты победила. Ты окончательно меня раздавила. А теперь уходи. Некоторое время блондинка молчала, глядя куда-то вдаль, словно не обращая никакого внимания на присутствие Ксении. Затем, наконец, подала голос: — Никогда бы не подумала, что моё маленькое представление будет настолько убедительным. Может, надо было идти в актрисы? Такой талант пропадает. — О чём ты, какое ещё представление? Тебя что, Юра подослал ходатайствовать за него? Не утруждайся. Я всё видела своими глазами. — Глазам своим не всегда стоит верить, Ксюша, — повернув, наконец, голову в её сторону, отозвалась Рита. — Они передают картинку, искажённую твоим восприятием. — Не поняла, — нахмурилась управляющая. — В смысле? — В смысле, что твой врач мне не сдался, — нетерпеливо выпалила Федотова и, после небольшой паузы, продолжила: — А я ему и подавно. Просто… Вы были такие счастливые, и… Это действовало мне на нервы, короче говоря. Я подстроила эту ловушку. Извини. На лице Ксении застыло выражение тупого непонимания. Информация медленно достигала необходимых областей мозга для её усвоения. Рита, с интересом наблюдавшая за этой картиной, мысленно закатывала глаза и удивлялась. «Боже, дай мне сил закончить начатое. Она что, всегда такая непонятливая?» В это время управляющая, осознавшая, наконец, ей сказанное, шумно выдохнула и с силой зажмурила глаза. Ловушка! В её голове ярким калейдоскопом закружились картинки, как грубо и на корню она пресекла все Юрины попытки объясниться. Как не дала ему сказать и слова! Не захотела слушать. А он даже не виноват! Среди своры кричащих мыслей в голове Ксении, «голос» одной пробивается, становится громче и в конце концов занимает монопольную позицию, заставляя всех остальных замолчать: а зачем, собственно, Рита сейчас всё это ей рассказывает? Это же именно то, чего она всегда хотела: рассорить их, отомстить ей, увидеть её, Ксюшу, сломанной и отчаявшейся. Что заставило её изменить свои намерения? Почему сейчас? Люди не меняются. Рита – уж точно. — Что за акция невиданной щедрости? Что тебя сподвигло всё это рассказать мне? В ответ Федотова пожала плечами. — Айболита жаль. Вот уж кто точно ни в чём не виноват. Ну, по крайней мере, передо мной, — Рита бросила быстрый взгляд на собеседницу. — Такой весь из себя принципиальный, верный. Он тебя любит. Я-то вижу. Ксюша слушала это, прикусив губу, что не укрылось от внимания дочери владельца отеля. — Ну, и почему ты всё еще здесь? — с усмешкой поинтересовалась блондинка. Управляющая, будто только этого и ждала, вскочила на ноги и, уже развернувшись, вдруг остановилась. — Знаешь… Подругами нам с тобой не быть, конечно, но… Спасибо. Что рассказала всё. — Иди уже, — бросила Рита, отворачиваясь. И после того, как торопливые шаги Ксении затихли, добавила: — Я всё равно не верю в «подруг». . . . . Обратно в отель Федотова вернулась, когда на улице совсем уже стемнело. Стало заметно прохладнее, и её легкое воздушное платье уже ощущалось неуместным. В лобби было на удивление многолюдно: постояльцы сидели на диванчиках, у бара, в ресторане, туда-сюда сновали белл бои и официанты, даже в самом воздухе чувствовалось кипение жизни. У Риты сегодня "кипеть" не осталось никаких сил. Уходящий день "выкипел" её всю, до самого донышка. Но это было приятное чувство: ощущение сладкой усталости, но вместе с тем лёгкости и невесомости. Она уже и не помнит, когда в последний раз такое испытывала. Сейчас хотелось только одного – доползти до номера, рухнуть на мягкую, бесконечно манящую кровать и отправиться прямиком в объятия Морфея, едва коснувшись лицом подушки. Девушка подошла к лифту и нажала кнопку вызова. Снова уловив движение где-то на периферии, Федотова повернула голову в сторону. Там, в тихом углу коридора, стояли врач с управляющей. Она обнимала его за талию, уткнувшись лбом в его плечо, а он гладил её волосы. Помирились, значит. Внутри стало теплее, смотреть на них сейчас было … на удивление, приятно. А осознание того, что она приложила руку к этому – радовало более всего. Какой контраст с сегодняшним утром! Первым Риту заметил врач. Глаза его недоверчиво прищурились, на скулах заиграли желваки – предвестники грозы. Не сводя с глаз с дочери владельца отеля, он одними губами прошептал что-то управляющей, после чего она подняла голову и тоже взглянула на Риту. В отличии от Юриного, в её взгляде не было злобы. Удивительная душа! После всех бед, принесённых Ритой, после всех её козней и одного маленького признания с тихим, но надо сказать, довольно искренним извинением, она, казалось, была готова всё забыть. Уголки её губ чуть приподнялись, и Ксения легко кивнула Маргарите, а та, в свою очередь, отзеркалила её жест. Юра по-прежнему смотрел со всем скепсисом мира и только крепче прижимал к себе свою девушку. «Не боись, Айболит, это больше не в моих интересах, — взглядом транслировала ему Рита. — Будьте уже счастливы, наконец!" Наконец! Лифт приехал. У двери своего люкса блондинка остановилась, пытаясь сообразить, в какой из карманов засунула ключ-карту. — Надо же, мне второй раз за день везёт с соседкой, — раздалось откуда-то сбоку. — Сначала в самолете, теперь вот в отеле. В паре метров от неё, у двери соседнего номера, облокотившись на стену, стоял Ритин утренний попутчик! Дмитрий, кажется...Точно! Необъяснимое чувство радости, возникшее при виде его, немало удивило Маргариту. Как он тут? Случайность? Или, может... Судьба? — Действительно, интересное совпадение, — ухмыльнулась Маргарита, поворачиваясь к собеседнику. Представилась возможность рассмотреть его получше, ведь в самолёте ей было не до того. Привлекательный молодой человек, высокий, атлетически сложен, а глаза – ясные-ясные, светло-зелёные. И он глазами этими так открыто и тепло на неё смотрит, словно всю жизнь ждал её у этой самой двери. А какая у него изумительно сексуальная ямочка на подбородке! Странно, что с утра Рита охарактеризовала его наружность как «непримечательную». Наверное, со зрением уже что-то... Теперь она видела, что очень даже! Утренние рубашку и джинсы он успел сменить на элегантный чёрный костюм и, кажется, довольно дорогой... — Только я в них не верю, — продолжила она после короткой паузы. — И мне начинает казаться, что Вы меня преследуете. — Ну что Вы, разве я похож на какого-нибудь маньяка? У меня в этом отеле была встреча. А может, это как раз Вы меня преследуете? — Не обольщайтесь. Но он и не думал обольщаться. Может быть, когда-нибудь он ей расскажет, что никакой встречи в отеле у него не было, и она в своём скептицизме к совпадениям была как нельзя права. Не сейчас, но когда-нибудь, поведает ей, что она так понравилась ему там, в самолёте, что ему второй раз в жизни пришлось воспользоваться своей не самой последней по влиятельности фамилией, чтобы узнать её имя. Расскажет, как ему повезло, что с аэропорта она решила поехать именно сюда, в отель к отцу, и как он отменил все свои дела в Москве, чтобы приехать сюда и найти её. Никогда ранее не замечавший за собой склонности ко всякого рода любовным авантюрам, Дмитрий вынужден был признать: там, в самолёте, у него «щёлкнуло». Почти как в книгах пишут, очень похоже. Словно бы где-то внутри повернули тайный рычажок, о существовании которого его хозяин даже не догадывался до той секунды. Рычажок повернули, и мир вокруг вместе с ним перевернулся на сто восемьдесят. И по венам что-то невозможно тёплое пустили, и в голове стала играть совершенно дурацкая музыка, и энергии вдруг откуда ни возьмись стало много. Он не мог, просто не имел права упустить этот момент, отпустить эту девушку! Когда-нибудь наверняка расскажет. Но это не точно. — Может, всё же назовёте своё имя? — И хоть он знал его уже шесть часов как, сейчас этот вопрос был чуть ли не самым важным. — Раз уж это наша вторая встреча, на которую Вы обычно не приходите. — Рита. Ну и раз уже вторая, давай на «ты» тогда. — Красивое у тебя имя, Рита! Я тут собирался на ужин идти, составишь мне компанию? Заодно обсудим теорию вероятности случайных совпадений… . . . Да!