Маттейс ощущал небывалую уверенность в себе, сопровождающуюся сильным приливом сил. Когда он выходил на своеобразную сцену, он точно знал, что сегодня выйдет из гонки победителем с большим отрывом от остальных Чемпионов. И, будь этот этап заключительным, Маттейс имел бы право считать, что взял Кубок Трёх Волшебников.
Однако это была лишь середина пути.
Каждое своё действие де Лигт давно просчитал, выучил и отточил. Мантикора обитала в жерле вулкана, отсюда и вытекала подсказка в виде обсидиана с трещинами — своеобразными жилами лавы на чёрной, как ночь, материи. И сплести воедино их мог только огонь — та самая первородная стихия, которой была пропитана мантикора, которой
являлась мантикора, которая подпитывала и была самой её сутью.
Всё это в действительности не так просто, как представлял себе Маттейс, рисуя в голове картинки идеального выступления, но раскрытие ответа на загадку куда тяжелее, чем фактическая встреча лицом к лицу с монстром.
Он готовился много недель и теперь выходил на поле боя во всеоружии. Монстр не пугал, в своих оборонительных способностях де Лигт не сомневался, потому что воздух в большей степени защищал, нежели был направлен на атаку. С трансфигурированием пришлось знатно повозиться, пропадая в библиотеке Хогвартса, в которой хранилось множество книг по этой теме, и оттачивая практические навыки.
В Дурмстранге этой дисциплине уделялось не так много времени, несмотря на важность — директор владел трансфигурацией, но не считал нужным внедрять её в больших объёмах в образовательную программу. Лишь на седьмом курсе они должны были изучить мелкие, но немаловажные детали этой дисциплины, но Маттейс, как и большинство его однокурсников, здесь, в Хогвартсе, занимался со здешними студентами по иной программе.
Это не всегда было легко. Но, пожалуй, такой исход можно назвать наилучшим.
И вот он здесь. Кланялся зрителям и судьям, улыбался Криштиану. Тот вывел ему девятку, в отличие от всех остальных судей, но девятка от Криштиану — наивысшая похвала, и де Лигт не мог представить ситуацию, в которой тот или иной человек получил бы от него максимальный балл. Возможно, ему можно было подойти к директору Роналду после, чтобы тот указал на ошибки, но Маттейс не видел в этом нужды. Он и без всяких уточнений знал, что слишком долго превращал камень в льва, тратя драгоценное время, а пояснения от Криштиану носили бы скорее невербальный характер вкупе с потоками яда.
Ему не было нужно это.
Он ведь не мазохист.
После своего выступления он незаметно проскользнул на одну из трибун, оставаясь чуть в стороне от основной массы школьников. Нет никакого желания торчать рядом с Чемпионом из Шармбатона — Антуан, по крайней мере, полчаса назад, был спокоен, как удав, и не выражал никаких эмоций. Разве что казался более бледным, чем обычно.
Да и им всё равно не позволили бы общаться. Наивные — будто бы у Чемпиона другой школы могло возникнуть желание делиться какими бы то ни было сведениями. Все трое ещё до начала состязания знали, кто будет их противником, а остальное — просто детали, у каждого из них свои.
Маттейсу было абсолютно всё равно, как выступят другие Чемпионы. Он знал, что станет первым даже с учётом результатов первого Тура, потому что его выступление не повторит никто даже близко. И уже не имело никакого значения…
Или?..
Тугой ком паники подбирался всё ближе к горлу. Маттейс прекрасно понимал, чем обернётся встреча Френки с монстром, понимал, но лишь разумом — сердце же стучало, как бешеное, прося небеса смилостивиться над
врагом. Они с Френки не друзья, скорее приятели, но юный Чемпион Хогвартса всегда был к нему добр. А ещё честен.
Многие говорили, что в этой школе таких студентов большинство, а на Гриффиндоре и вовсе чуть ли не каждый первый, однако, во-первых, всё это было очевидной ложью, а во-вторых… Они с Френки соперники. За вечную славу, за деньги, за безразмерное величие, почёт и уважение в знакомых и не очень лицах.
За одобрение своих
учителей.
Воспламенилось всё вокруг.
Маттейс перестал дышать.
И пока все ученики разбегались кто куда в панике, он стоял неподвижной фигурой в том же месте, где и был в самом начале.
Он не мог помочь. Он не мог сделать
ничего, чтобы хоть как-то
помочь. Он хотел, но не имел права, ведь тогда, вероятнее всего, аннулировали бы результаты их обоих.
Но дело было даже не в этом. Он боялся осуждения, боялся реакции Криштиану, боялся самого худшего, что только можно представить.
Его чувства не колыхал огонь, будь он хоть трижды Адским, он вообще не чувствовал ничего и при этом чувствовал всё одновременно, словно его сжало со всех сторон в тиски и вместе с этим потянуло в разные стороны.
Френки.
Друг.
Победа.
Криштиану.
Криштиану. В то время, как де Лигт молил всех богов, чтобы нерасторопные авроры мыслили чуть быстрее, именно Криштиану ворвался внутрь купола и вошёл, словно в воду, в Адское пламя.
Маттейс не волновался за него. Он не волновался и за себя.
Френки...
Де Лигт дёрнулся, словно сорвавшись с цепи, и, бросив последний взгляд в сторону Роналду, помчался прочь.
Глубже и глубже. Небо за спиной сходилось во всё более тонкую полоску; темнело,
чернело.
Маттейс слышал хруст снега в нескольких десятках футов от себя, слышал хруст ломающихся веток, бежал что есть мочи, чувствуя сильные колики в боку и жар в горле. Он задыхался, но продолжал бежать, пока не услышал, что шум впереди него стих. Гробовую тишину разрывали лишь его собственные тихие шаги — не слышно ни птиц, ни зверей.
Не слышно
ничего.
Плач был беззвучным. Лишь содрогались плечи.
Маттейс приблизился медленно и так же медленно положил ладонь на чужое плечо. Он не боялся спугнуть, потому что так или иначе догнал бы де Йонга — или заставил бы его остановиться, — он боялся того, что Френки замкнётся, что не позволит приблизиться к себе и возведёт меж ними стену, которую не разрушит ни одно заклинание.
Маттейс положил руку и на второе плечо. Пытался собраться с мыслями, но весь его мозг был сосредоточен на восстановлении дыхания — порой каждый человек ненавидел слабое и ограниченное тело, и де Лигт не стал исключением из правил.
— Френки… прошу, — Маттейс не знал, что говорить, но чувствовал, что должен быть рядом.
В этот момент он не думал о Криштиану. Не думал он и о том, что видел перед тем, как всё произошло — об авроре, об улыбках Криштиану, предназначенных
не ему, не думал обо всём, что могло бы сейчас помешать.
— Посмотри на меня, — прозвучало ещё тише.
Он думал только о Френки.
Прошло ещё какое-то время, прежде чем де Йонг обернулся. Маттейс смотрел в его красные заплаканные глаза и, пусть здесь было очень темно, смог различить их небесно-голубую радужку.
Сердце пропустило удар.
— Я не смог, — охрипшим голосом произнёс Френки.
Что-то внутри Маттейса натянулось до боли.
— Не справился.
Это что-то вдруг оборвалось внутри.
— Это не важно, — так же тихо ответил ему де Лигт.
— Ты сам в это веришь? — Френки усмехнулся сквозь слёзы, но в его улыбке было столько боли и отчаяния, что Маттейс вдруг понял, что это грандиознейший в его жизни провал.
— Нет.
— Именно.
И если сначала он соврал, то во второй раз сказал правду, потому что кроме неё, горечью отдающейся на языке, не приняли бы ничего. Сейчас важнее всего было установить контакт, вернее, не дать ему сорваться, что куда сложнее, чем просто обратить на себя внимание. Удержать, сконцентрировать чужие явно путаные мысли на себе и отвлечь — Маттейс умел делать всё это со своим самым близким другом, с Пауло, но никак не с человеком, которого он толком и не знал. Но почему-то так отчаянно хотел поддержать.
А ведь они действительно не знали друг о друге ничего. Ни воспоминаний о прошлом, ни о планах на будущее. Пожалуй, всё, что у них было, — это настоящее и тот мизерный просвет между их совершенно разными личностями, через который они увидели друг друга.
Чувства совершенно смешались, голова перестала слушаться, как и тело, поэтому Маттейс не сразу понял, что от него что-то ждут. Он заговорил лишь спустя время, но Френки, всё ещё плачущий, терпеливо давал его, хотя время в эти самые минуты откровения были самой ценной валютой.
— Я не сказал, что Турнир — это не важно. Или что победа — сущий пустяк.
Де Йонг всхлипнул.
Маттейс заставил себя наконец перейти к сути.
— Твоя жизнь. Вот что важно в этой ситуации. Твоя жизнь и ничто иное, потому что в сравнении с тобой всё остальное не стоит и внимания. Мы слишком гонимся за этим Кубком, забывая о самом ценном, что только может быть. О себе. Друг о друге. О том, что в стремлении к победе жизнь может оборваться, но никак не о том, что поражение не окончит её. В прямом и переносном смысле.
— Замолчи, — Френки прервал его, хотя де Лигт уже успел сказать всё, что планировал. Вернее, он не планировал ничего — все слова шли откуда-то изнутри, и позже Маттейс обязательно удивился бы своим вдохновляющим речам. — Вернее… Да, я согласен. Мы забываем друг о друге.
Маттейс довольно заулыбался. Он гордился этим маленьким достижением в их разговоре почти так же, как сложной победой во втором Туре.
— Вот видишь. Смысл жизни не потерян. Нужно просто помнить о том, что…
Маттейс снова не успел договорить.
Соль прилипла к губам, стало влажно и жарко — горячее дыхание расползалось по его лицу, словно
огонь. Это были самые странные ощущения на его памяти и самый странный поцелуй во всей будущей жизни — Маттейс пока не понимал этого, но разум уже сделал свои выводы.
Это не было неприятно. Скорее неожиданно и странно — его просто разрывало от противоречия и от диких эмоций, потому что он никак не мог понять, что происходит. Здесь, между ними, в этом самом лесу, о котором за несколько месяцев было рассказано так много страшных историй.
Здесь водились монстры, способные утянуть в Тьму. Но никто не говорил о том, что ещё здесь можно найти и Свет.
— Что это… — когда поцелуй, в котором Маттейс почти не принимал участия, окончился, он ошалело уставился на де Йонга, — …было?
— А ты не знаешь? — так же удивлённо спросил тот, после чего стёр со щёк слёзы рукавом короткой спортивной мантии.
— Знаю, — настороженно сказал Маттейс. Он не любил, когда его выставляли идиотом, поэтому сразу же встал на дыбы. — Я прекрасно понял. Но… почему?
Он хотел отойти на шаг назад, но почему-то не двинулся с места. Управление собственными конечностями будто так и не вернулось к нему — он просто стоял, как вкопанный, и пытался обработать поступившие ощущения на мыслительном уровне, раз тело не отторгло их. И правда…
Почему?
— Потому что я так чувствую, — увереннее произнёс Френки. — И ты тоже так чувствуешь. Я знаю.
***
Спокойствие и тишина. Расползающееся блаженство по каждой клеточке необъятного тела, в невесомости парящего над землёй. Песчаная гавань и тихое пение птиц где-то на горизонте. Чистый Воздух танцует над прозрачно-голубым океаном, приветствует Воду и гладит её вихры. Безмолвно ласкает её сердцевину и закручивает где-то в середине самой бесконечности маленький ураган.
Вода радостно плещется в ответ и ударяется о Воздух, но всё никак не может до него дотянуться. Он нечто столь же близкое, сколь и далёкое; Вода тянет к нему волны, хочет соприкоснуться, но лишь у Ветра получается поцеловать её. Безответность, односторонняя связь, и ничто не сможет это изменить.
Постепенно темнеет. Угасает пение птиц. На далёком берегу утихает и шелест листьев — Воздух играет с Водой, ему нет дела до обычных живых существ, что поют свои последние песни перед тем, как всё вокруг настигает тьма.
Солнце заходит. Ветер волнуется, бежит в безнадёжной попытке догнать его, ещё не зная, что это невозможно. Огонь Солнца грел его, Огонь
любил его, пропитывая своей энергией всё бескраинство Воздуха.
Воздух знал, что не может существовать без Огня — он замёрзнет и погибнет, в то время как солнечный Огонь совершенно не нуждается в нём, ведь он так далеко, что практически не знает о существовании ничтожно маленького по сравнению с ним бесконечного Воздуха.
Воздух рвётся вперёд, бежит что есть мочи, но Огонь только уходит всё дальше, пока совсем не скрывается из вида. Ещё какое-то время Воздух пытается догнать его, но безуспешно, и тогда он останавливается, холодный и покинутый.
Вода издаёт тихий всплеск. Всё это время она была рядом, хоть Воздух совершенно не обращал на неё внимания. Вода вильнула, запустив волну, пытаясь тем самым согреть Воздух, но тот был безутешен и слишком холоден, чтобы она могла заполнить хотя бы часть этой пустоты, которую он обрёл, когда потерял Огонь.
Тогда Вода подпрыгнула. Она танцевала пред Воздухом, на что тот слабо качнул её, создавая новую волну. Вода встрепенулась и оросила своего друга брызгами, но тот снова потерял к ней всякий интерес — он выл, кричал всё громче, пугая далёких моряков и обещая непогоду завтрашним днём.
Вместе с рассветом вернётся и Огонь, Солнце покажется из-за горизонта, но до этого самого важного события в жизни замерзающего Воздуха, как кажется, сотни и тысячи лет — он погибнет, если не согреется прямо сейчас.
Вода, отдающая остатки своего тепла, делает чуточку лучше, но всё же не может помочь, пусть и хочет этого сильнее всего, что только можно представить обычному смертному. Ведь Вода не может без Воздуха — он пропитывает всё её естество, и она не способна жить без него.
Воздух же может прожить без воды. Да, ему будет плохо, он будет сух, раздражителен и груб, но он всё же
будет.
Воздух плачет, вместе с ним плачет и Вода. Он начинает сходить с ума, кружит Воду, причиняя ей боль. Он не может остановиться, хотя Вода тоже дорога ему, но он слишком тоскует по Огню, которого ему никогда не достичь.
Вдруг вдалеке возгорается вспышка — там, позади, в месте, которое Воздух покинул, когда бежал за Огнём.
Неужели это… Рассвет? Только они, Огонь и Воздух, могут, соединившись вместе, озарить всё вокруг. И это не изменить.
Никогда.
Воздух бежит к той яркой вспышке; она дарует ему надежду, она согревает его уже издалека, хотя Воздух даже не знает, что это такое. Важно лишь одно — она похожа на столь любимый им Огонь, а большего ему и не нужно. Только быть рядом, смотреть, пытаться коснуться… Думать только о нём и любить только его.
Воздух подбирается к берегу. Вода отчаянно цепляется за него, просит остаться, но воздух остаётся глух к её мольбам — он
не хочет слышать её. Вода кричит об опасности перед неизведанным, ведь она проницательна и не столь горячечна, но Воздух не только глупее, но и, как это всегда бывает, сильнее — он вырывается из крепкой хватки в надежде почувствовать то тепло, что способен дать ему только Огонь.
Наконец он оказывается на берегу. Порывистыми шагами он приближается к свету, ускоряясь и переходя на бег; позади него, ласкаемая последними порывами, стонет Вода, постепенно угасая и успокаиваясь — без Воздуха она не может ничего, даже тихо дышать.
Воздух приближается к свету. Это Огонь. Тот же Огонь, что сияет в Солнце, тот же огонь, что способен согреть его, маленький и никчёмный без своего светила Воздух. Огонь тлеет ярко-ярко, углями, Воздух бросается на него, пытаясь заключить в объятия, но…
Огонь жалит его. Он не приносит ни тепла, ни удовольствия — он кусает, заживо отрывая от воздуха куски и увеличиваясь в размерах. С каждой секундой Огонь увеличивается, возрастая на месте непотухшего костра, от которого оставались одни лишь угли, что сейчас воспламенились, пожирая Воздух.
Воздух скрипит на остатках вновь великого Огня, разжигает его ценой себя, воет и шипит. Огонь не греет, он
сжигает, подбирается к самому центру и выплёвывает остатки Воздуха, перерабатывая его в чёрный дым.
Сбегаются местные жители. Палатки становятся пустыми, дети плачут, матери прижимают их к себе, пока мужчины с вёдрами бегут к океану и пытаются сделать хоть что-то. Но Вода, которую они зачерпывают, не в силах погасить уже слишком большое пламя — Огонь смеётся, поглощая в себя всё больше Воздуха, а Вода, безжизненная и совершенно непригодная хоть для чего-то без Воздуха, не может ничего сделать, кроме как потушить угли.
Огонь разгорается всё больше, люди бегут, а он начинает пожирать их вещи, словно в насмешку над Воздухом, который не хотел всего этого. Он хотел лишь… лишь…
Воздух не может связать мысли. Он мучится в агонии, плачет, нет, он ревёт, Огонь разрывает его на кусочки и нежно лижет своим пламенем, забирая всё больше и больше. Он становится всемогущ, и только он может стать таким — всепоглощающим, диким, опасным. В нём нет ни капли человечности, в нём нет ничего светлого, что могло бы приносить хоть какие-то положительные эмоции; в таком виде, обнимая Воздух, он способен приносить лишь боль и отчаяние.
А Воздух всё так же безграничен. Он будет жить, пока жива Земля, и эта пытка будет продолжаться вечность в наказание за собственную глупость. Языки пламени будут терзать его до скончания веков, потому что он не смог сделать правильный выбор. Его погубило собственное нетерпение — одна ночь, и он снова встретил бы Солнце, что грело всё вокруг себя, но вместо этого сорвался с места, распрощавшись с Водой, что всегда была ему другом, всегда радовала и танцевала с ним и в горе, и в радости, чтобы найти Огонь.
Этот Огонь другой. Он злой, нетерпеливый и жадный, всё, что он может — это уничтожать, чтобы возвеличить самого себя. Это не тот Огонь, который знал Воздух, или же…
Нет.
Это тот самый огонь.
Это действительно он, просто он… нет, не другой. Он не в другом цвете и не в другой форме, он такой же, как и Солнце, только
с другой стороны.
Вновь слышатся крики. Обессилевший Воздух не в силах взглянуть на их обладателя, но вдруг слышится грохот… Словно топот чьих-то ног пронзает пространство, перекрывая крики Воздуха.
Каменные валуны, столкнутые местными жителями, катятся с высокой горы и на большой скорости врезаются в Огонь, уничтожая его. С каждым оказавшимся здесь камнем всё громче кричит уже Огонь — он не хочет отпускать Воздух, но Земля разъединяет их, разлучая навсегда.
Камни всё катятся, заполняя собой пространство и ослабевая хватку Огня; с каждой минутой того становится всё меньше, а Воздух испытывает всё меньшую боль.
В конце концов, Огонь потухает, оставляя после себя лишь угли, что и были в самом начале. Земля останавливается, а Воздух бежит прочь от Огня, чтобы не повторить ошибки прошлого, хоть ему и до сих пор хочется согреться. Но собственная жизнь теперь ценится больше, чем раньше, — Воздух осознаёт, что может существовать и без Огня, даже если ему будет холодно и грустно.
Однако далеко Воздух не сбегает. Он останавливается около Земли и тихонько толкает её — та не двигается. Воздух предпринимает ещё одну попытку, на этот раз сильнее, но Земля всё так же молчит.
Наконец, когда Воздух ласково касается её, Земля отвечает. Тихим шорохом камни сталкиваются друг о друга, и Ветер ликует — кем бы ни была Земля, он должен быть рядом с ней, потому что она спасла его.
Земля принимает его с улыбкой. Она спокойна, рассудительна и почти не поддаётся на резкие порывы Воздуха, зная, когда нужно остановиться, а когда можно последовать за очередной безумной авантюрой, не рискуя при этом жизнью.
Земля нежно целует его, и Воздух чувствует, как что-то внутри него замирает, а затем успокаивается, словно в нём появляется незримый стержень.
Вода не может быть без Воздуха, Огонь не может без него расти, но Воздух — Воздух существует, пока его питает Земля. Он впервые радуется, обретая слабость. Радуется своей зависимости от кого-то равного и игриво колышет поле созревающей пшеницы, чтобы услышать тихий отзвук знакомого
голоса.
В умиротворяющем шелесте колосьев Воздух отчётливо слышит имя. Это так очевидно, что даже… даже… страшно.
***
Маттейс проснулся в мокром поту, вскакивая с постели. Он тяжело дышал, глядя на мирно лежащего на соседней кровати Пауло, и обнял себя за плечи в попытке
согреться.
Это сон.
Всего лишь сон.
