Цена свободы

      Все, что Чуя теперь мог видеть – темнота. Он боялся теней, что преследовали его в этой тьме, вжимался в стену, молил о пощаде. Но каждый раз ответом ему был лишь безумный смех и фраза, въевшаяся в мозг:       — Надо было слушаться, Чуя~       В сыром подвале всегда было темно и тихо, лишь где-то вдалеке капала вода. Осаму запирал его здесь за непослушание, а ещё с недавних пор когда уходил. И Чуя и вправду мог винить в этом только себя, его же предупреждали, что бежать бессмысленно... Но он все равно бежал, рвался на свободу, надеясь вырваться из этой клетки.       В такие моменты, сидя в темной тишине, вслушиваясь и надеясь услышать лёгкий топот прислуги и молясь, чтобы не пришел Дазай, Чуя задумывался о том, почему он все ещё терпит. Ведь у него есть способ сбежать от этих пыток, Осаму так и не нашел лезвие, спрятанное в щель окна. Не то, что бы в итоге оказалось необходимым его прятать, по всему дому можно было найти коробочки с лезвиями, да и ножи были в вполне открытом доступе. Умереть было бы так легко... Но он боялся, что после его смерти решит навредить Кое и Кью. Также был ещё один способ избежать чрезмерно сильной боли, но все в Чуе отказывалось принимать условия этого психа. Он не будет послушным рабом, ждущим дома с анальной пробкой и подносом с чаем, или чего там изволит господин. Лучше быть избитым до полусмерти и запертым в подвале. Он только надеялся, что Осаму сдержит свое обещание и будет вымещать свои прихоти на нем, а не на его семье. Ну, Осаму обещал что скоро позволит ему позвонить сестре, которая все больше и больше беспокоилась из-за его тишины. Накахаре было очень интересно, как там Юмено, не было ли у младшего брата приступов и в порядке ли сама сестра, но он тщательно скрывал эти вопросы от Осаму, не желая давать тому над собой ещё больше власти. Тот ведь мог и поставить условие на разговоры с сестрой, а чтобы обманывать ее, допустим, использовать звукозапись или вообще писать от его имени сообщения.       За дверью послышалось тихое и шуршание и пару секунд спустя темноту подвала рассек слабый луч света. Видимо Осаму ушел и Элла решила, что можно принести ему поесть. Немая девушка очень боялась своего хозяина и на пальцах объяснила Чуе, что когда-то его семья вырезала ее семью, а ее забрали в качестве служанки. Ещё больше чем самого Осаму она боялась его сестры, только Чуя не понимал почему. Девушка редко бывала дома, а когда бывала, почти не выходила из своих комнат. Дазай старался держать Чую подальше от нее, говоря что не хочет делиться с ней своими вещами.       Тихими, неуверенными шажками девушка подошла к Чуе и поставила перед ним кружку с горячим кофе и сунула в руку печенье, тут же кинувшись обратно к двери. Она перестала пытаться приносить ему жидкую еду, когда Чуя онемевшими пальцами случайно пролил на себя рисовый суп и Осаму заметил и побил самого Чую и половину прислуги. Печенье было куда менее заметным, а запах кофе быстро изчезал в сыром подвале. У двери она остановилась, вслушиваясь. Затем, кивнув самой себе, она вернулась к Чуе и поставила рядом с ними источник света – небольшой кнопочный телефон. В нем, разумеется, не было сим-карты, мало кто кроме самого Осаму выходил из этого дома по желанию, поэтому Чуя до сих пор не знал, откуда он у девушки, но решил не спрашивать. Он допил свой кофе и, сжав руку девушки в знак благодарности, указал на дверь. Она кивнула, понимая, что чем дольше остаётся здесь, тем больше шансов, что Осаму их заметит. Тихо скрипнула дверная петля и Чуя снова оказался один в темноте.

***

      — Чуя, ты же знаешь, что я не люблю, когда мне перечат, верно? — Дазай рассматривал свои ногти, сидя в кресле и вальяжно закинув ногу на ногу. — Тогда какого хрена — его голос приобрел угрожающие нотки. — Ты не сидел смирно в подвале и не сдал мне эту шлюху сразу?! — он схватил девушку, стоящую перед ним на коленях за волосы и протащил ее к месту где скорчился Чуя, будто стараясь изчезнуть.       Чуя взглянул в лицо Эллы, по которому текли крупные слезы, и на Осаму. Он понимал, что Осаму сейчас может и убить ее, единственного человека, который решился ему помочь, именно из-за того, что она ему помогла. И понимал, что не хочет, чтобы жизнь этой девушки оборвалась из-за него.       — Я..я готов принять любое наказание которое назначит господин, только не вмешивайте в это других людей, пожалуйста, — Чуя покорно склонил голову, глядя на маленькие капли крови, стекающие по рукам девушки на пол. Осаму разбил ей нос и все лицо, пока тащил ее по бетонному полу подвала и плиточному полу этого дома ужасов.       — Отлично — Чуя почти физически ощущал ухмылку, с которой Осаму откинул девушку, как куклу, к стене. Сильные тонкие пальцы сжали его за подбородок, поднимая голову. Чуя уставился в эти безумные карие глаза, надеясь, что Дазай не видит, насколько ему страшно.       Щелчки в темноте, по телу бежит холодок. Чуя пытается предугадать откуда и в какой форме придет наказание, но тем не менее вздрагивает, когда что-то холодное касается его лопатки.       — Какой у тебя любимый цветок, Чуя-чи? — он вздрагивает, услышав этот голос прямо над ухом. Темная повязка на глазах не пропускает ни капельки света, и Чуе приходится внимательно вслушиваться, чтобы понять, где находится Осаму. Чуя молчит. — Отлично, тогда я нарисую целый букет, раз уж ты не хочешь указать какой именно. Я же не хочу ошибиться.       Тонкое лезвие рассекает кожу, и Чуя закусывает губу, стараясь не произнести ни звука. Кровь стекает вниз по позвоночнику и капает на пол.       — Может ты мне все-таки скажешь? Тогда мы сможем закончить это быстрее, Чуя-чи. — лезвие снова рассекает кожу чуть левее первого пореза. Рука непроизвольно дёргается в наручниках, но Осаму уже убрал скальпель. Чуя знает, что Дазай нарочно пытается заставить его сказать, ведь их договор был, что если Чуя сможет продержаться час не произнеся ни звука, то Осаму отпустит Эллу на свободу. С другой стороны, если он издаст хоть звук, Осаму пообещал, что убьет ее на его глазах.       Чуя закрывает глаза и старается не думать о дразнящем голосе прямо над своим ухом и о лезвии, чертящем на его спине замысловатые узоры. Он пытается вспомнить лицо матери в тот последний день, перед ее смертью.       — Будь сильным, Чуя. Придет время, когда меня не станет, и тогда только ты сможешь помочь брату с сестрой. Они будут от тебя зависеть, и ты должен быть к этому готов. Терпи боль, унижение, расставания. Терпи все молча, с улыбкой. Никому не показывай своих слабостей, потому что люди будут использовать их против тебя. Я же не ухожу навсегда, мы с отцом просто уезжаем по делам, вернёмся быстро... она так и не вернулась       Окровавленная тряпка падает на пол, следом за ней летит скальпель, которым Дазай наносил рисунок. До конца часа оставалось чуть меньше десяти минут. Кровоточащие линии ярко выделялись на болезненно бледной коже Накахары, и Дазай любовался этим зрелищем, упиваясь жуткой эстетикой.       Выхватив из рядом стоящего ведра кусок мокрого бинта, Осаму бережно промокнул подтекающую верхнюю линию. Накахара едва заметно дернулся, но никакого другого следа что ему больно не было. Упрямый мальчишка, а ведь бинты смоченные в солёной воде наверняка причиняли сильную боль. Дазай резко, будто пытаясь отодрать запекшуюся грязь мочалкой, с нажимом провел бинтом поперек рисунка. Чуя снова дернулся, тяжело дыша. На тумбочке рядом громко запищали часы.       Не веря в то, что он действительно выдержал, Чуя щурится от яркого света и растирает свои ладони, пытаясь восстановить кровообращение. Плечо и лопатка горят огнем, и Накахара оглядывается, пытаясь рассмотреть, что же Осаму там натворил. Ощущение, будто со спины заживо содрали кожу усиливается когда он действительно видит, как выглядит его спина.       Дазай не обманул, он действительно нарисовал на его спине букет. Букет белых роз с красными краями лепестков. От соли спина слегка опухла и покраснела, но Чуя безошибочно различал очертания цветов на собственной спине. От этого вида его почти сразу замутило, и он облокотился на стол, медленно дыша. Беззвучно плача, глядя на узоры, покрывающие стол, Чуя подумал, что у Осаму всё-таки получилось забрать у него кое-что. Он больше никогда не сможет смотреть на розы.