Вир Унда

Дни, последовавшие за находкой перстня, стали самыми счастливыми в жизни Альбуса на долгие-долгие годы вперед. Сперва вернулся Птолемей с письмом от Фламеля, в котором тот подробно развивал идею с использованием драгоценного камня независимо от Альбуса и Геллерта, а что, если не это доказывало, что они на верном пути? Затем подтвердилось, что снять проклятие с кольца, как они и надеялись, совсем не трудно - мощный Конфундус заставил его забыть об исконном владельце, так что в отличие от того бедняги Гриндевальда никто не побил и не покусал (разве что иногда Альбус, не найдя подходящего аргумента в споре, легонько кусал его за плечо). Ни местные, ни русские авроры их больше не тревожили, сигнальные заклинания на квартире не сработали ни разу, газеты молчали, поднятая ими шумиха улеглась, и вскоре юноши и думать забыли об угрозе, еще недавно сжимавшей их в стальном кулаке. Они были всецело заняты друг другом. Будто вернулись в Годрикову впадину, в то время, когда все было хорошо. Так, Геллерт взялся обучать Альбуса немецкому по той своей, похоже, любимой книге с длиннющим названием, и жутко радовался, когда его ученик сумел своими силами перевести “Man hat auf das grosse Leben verzichtet, wenn man auf den Krieg verzichtet”.* В свою очередь, Альбус, вдохновленный письмом Фламеля, продолжил работу над протезом с удвоенной силой, тем более что теперь у него имелся уже вполне конкретный материал, вполне конкретный камень, так что формула преобразования с каждым днем приобретала все более причесанный, соответствующий реальности вид. Пока, правда, никак не получалось органично вплести в преобразование щитовые чары, но эта проблема по сравнению с уже решенными представлялась если не пустяком, то уж точно не поводом для паники. Альбус испытывал железную уверенность, что у него все получится. Не в последнюю очередь потому, что ею же был полон Геллерт. - Scheiβe! На этом я окончательно потерял всяческое понимание происходящего, - заглянув в записи в один из последних дней осени, юноша поднял вверх ладони, сдаваясь. Проснувшись ближе к полудню, он умылся, проглотил заботливо оставленный Альбусом завтрак и решил по обыкновению присоединиться к умственной работе. В последнее время, правда, уровень сложности теоретических выкладок повысился настолько, что он в основном помогал тем, что искал в литературе нужные Альбусу факты и уточнения. Или попросту не мешал. Опершись подбородком на согнутую руку, сверкнувшую перстнем с сапфиром, Геллерт обреченно покачал головой, глядя на формулу преобразования, занимавшую теперь весь разворот тетради альбомного формата. - Это уже какие-то совершенно непроходимые трансфигурационные дебри! Ал, умоляю, скажи, что ты все еще все это понимаешь. Весело фыркнув, Альбус самодовольно кивнул. Что ему невероятно импонировало в Гриндевальде, так это отсутствие страха признать свою некомпетентность в чем-либо. - Вот и отлично, - с явным облегчением повиснув у него на плече, Геллерт игриво провел указательным пальцем по его покрытому редкими рыжими волосками подбородку. В отличие от Гриндевальда, исправно орудующего бритвой каждые день-два, Альбус не терял надежду отрастить более менее приличную бороду (пусть и не такую роскошную, какая была у Персиваля), ну или хотя бы усы. - Ведь если кто и сможет справиться с этим, то только ты, староста. Альбус не слышал это прозвище с самого лета, и уж точно успел отвыкнуть от неприкрытой, но такой приятной лести, и тут же зарделся. Хоть время, когда Гриндевальд нуждался в постоянной заботе и безраздельном внимании, безвозвратно прошло, тот, судя по всему, успел в этот краткий срок изрядно избаловаться (обнаглеть) - частенько грубил, капризничал и упрямился по поводу и без. И если поначалу Альбус спускал юноше подобное поведение, жалея его, то позже мог позволить себе едкое замечание или вовсе, обидевшись, оскорбленно замолчать на пару часов, игнорируя любые попытки Гриндевальда заговорить с ним. Тот, в конечном итоге, неизменно пробивал возведенную стену - иногда для этого ему требовалось лишь приобнять Альбуса, и он сразу таял. И задумывался, испортила ли Геллерта его забота, либо же он всегда был таким несносным? Все, кроме одного, касающиеся юноши воспоминания минувшего лета в памяти Альбуса были залиты ярким солнечным светом и окрашены в теплые розовые тона, так что теперь он уже не мог сказать наверняка. И польщенно вспыхивал от каждой нехитрой похвалы из уст Гриндевальда, ровно как в первые дни их знакомства. Ну а тому только дай повод его смутить. - Как продвигается с прорицаниями? - поинтересовался Альбус, старательно делая вид, будто горячее дыхание юноши на его шее ничуть его не отвлекает. Заполучив перстень, они первым делом взялись за проверку пригодности сапфира в нем и наткнулись в справочнике магических субстанций на абзац, которому до этого не придавали особенного значения. А именно на упоминание о том, что драгоценные камни высокой степени чистоты с древних времен ценились различного рода провидцами и прорицателями за их способность “фокусировать взор Ока”. Насколько это соответствует истине, в справочнике не уточнялось, но, по крайней мере, среди прорицателей теория об усиливающих свойствах минералов пользовалась большой популярностью. Прочитав это, Гриндевальд тут же вспомнил, что волшебная палочка его деда-провидца по материнской линии была инкрустирована продолговатым винно-желтым топазом. И если раньше он усматривал в этом исключительно безвкусную демонстрацию достатка и принадлежности к магической аристократии, то, узнав о столь утилитарном отношении к драгоценности, изменил свое мнение о покойном родственнике в несколько лучшую сторону. Но действительно ли топаз умножал его провидческий дар? Погибнуть, в ужасе пятясь от боггарта, принявшего вид журнального столика, только чтобы оступиться и упасть виском аккурат на угол этого же журнального стола… Геллерт не мог представить смерть бестолковее или припомнить хотя бы одно мало-мальски значимое пророчество за авторством деда. И потому взялся за доскональное изучение магических свойств минералов, заказав с Птолемеем целую башню книг по прорицаниям, что, конечно, влетело им в копеечку, «но ведь сапфир достался нам даром, Альбус». - Мерзопакостное чтиво, - брезгливо поморщился Геллерт, жестом приманивая верхнюю книгу с одной из стопок, сталагмитами обросшими кровать. С обложки пурпурного цвета глядел, загадочно (как ему казалось) выкатив глаза, усатый волшебник в ярко-зеленом тюрбане и мантии, каждый дюйм которой был расшит причудливой - и несомненно производящей впечатление на читателя - смесью рун, астрономических и алхимических знаков. Геллерт постучал пальцем прямо по носу волшебника, и, оскорбившись, тот вытаращился еще сильнее. - Ничего путного, сплошное самолюбование, напускная загадочность и максимально размытые определения. Почти ни слова о способах повышения частоты и отчетливости видений, зато бесконечные главы о “тумане, застилающем Око”, “зыбких вереницах знаков”, “роковых предзнаменованиях Судьбы” и прочей бесполезной всячине. - Но как все это отличается от того, о чем рассказывал ты? От твоих видений? - осмелился полюбопытствовать Альбус, чувствуя, что Гриндевальд сегодня проснулся в достаточно благожелательном расположении духа, чтобы переварить это критическое замечание. Тот, следовало отдать ему должное, действительно ничуть не обиделся. - Тем отличается, мой дорогой староста, - премило улыбнулся Геллерт, раскрывая книгу и вальяжно закидывая ногу Альбусу на колено, - что я не строчу тома об этом с видом Верховного пророка. Их будни напоминали лето в Годриковой впадине не только совместными исследованиями, но и совместными экспериментами, в том числе теми, которые выходили за периметр постели. С того момента, как Геллерт вопреки всем законам трансгрессии в один прыжок перенесся из России в Англию, из Петербурга в Лондон, оба понимали, что необходимо как можно скорее определить границы, в которых действует дарованная им водным народом связь. Прежде всего они согласились с предположением, что золотые отпечатки обретают видимость только в момент реальной угрозы жизни одного из них. Проверить эту догадку опытным путем не вышло, сфабрикованная опасность и контролируемый риск русалочьи метки не обманули, только Альбус едва не поседел, наблюдая, как Геллерт раз за разом вываливается спиной из окна. Да, тот проделывал это уже много-много раз, да, они окружили окно всеми необходимыми чарами, но разве он меньше от этого переживает? Зато им удалось подробно изучить другое преимущество своей магической связи. Опыт был поставлен так: один из них отправлялся в какую-нибудь безлюдную часть города, а второй, не имея ни малейшего представления о том, куда ушел первый, в условленный час трансгрессировал прямиком к нему. Суть заключалась в том, чтобы концентрироваться не как обычно на конкретном месте, в которое хочешь попасть, а на самом человеке. Нужно было лишь представить, а лучше позвать, искренне желая оказаться рядом, и метка направляла не хуже ведущего в парной трансгрессии. Работало это безотказно, а Гриндевальд и вовсе довел новый навык до совершенства. Первая неделя декабря выдалась неожиданно снежной, дав людям надежду на красивое белое Рождество, и, неспешно прогуливаясь по пустынной (время близилось к полуночи), извилистой аллее Сент-Джеймсского парка, Альбус восторженно любовался кружащимися в воздухе крупными хлопьями снега. До назначенного времени оставалась пара минут, и он остановился у затянутого тончайшей ледяной коркой берега озера, в центре которого, покачиваясь на воде и сложив голову под крыло, мирно спали лебеди и утки. Выдохнув облачко белого пара, Альбус умиротворенно взглянул туда, где вдали за черными силуэтами голых деревьев белел уголок Букингемского дворца. Именно в тот миг, когда он провалился куда-то глубоко в свои мысли, за спиной практически у самого уха раздался негромкий, смягченный снегом хлопок, и на лицо вдруг легли ладони, показавшиеся обжигающе горячими. - Угадай, кто! - весело фыркнул Гриндевальд, согрев дыханием его висок. Альбус улыбнулся, накрывая его руки своими и с удовольствием грея замерзшее лицо. - Даже и не знаю, какой-то невероятно искусный мастер трансгрессии? Я серьезно, Геллерт, в этот раз ты превзошел самого себя. Еще немного, и ты вовсе будешь появляться, облокачиваясь на мое плечо. - Признаться, у меня была похожая идея, - польщенно хмыкнул Геллерт, и Альбусу пришлось отпустить его приятные теплые ладони и встретить лукавый взгляд. - Но я решил, что если лишусь еще и языка, то окончательно растеряю все свое обаяние. Не сразу догадавшись, что он имеет в виду, Альбус снисходительно покачал головой, закатив глаза, но в глубине души смутился тому, как его взбудоражила сама только мысль об этом. Гриндевальд тем временем развернулся и принялся с увлеченным хрустом ломать каблуком тонкий лед на самом краю воды. Он всегда поразительно быстро переключался между неприличными намеками и незатейливыми детскими забавами, и Альбус, у которого перед глазами все еще стояла сцена, в которой Геллерт возникает перед ним на середине поцелуя (очень опасно, но можно же помечтать), почувствовал себя самым испорченным человеком в мире. - Знаешь, а Лондон временами не так уж плох, - доложил Гриндевальд, когда, пройдя Сент-Джеймсский насквозь, они плавно обогнули соседний Грин-парк по касательной, издалека заметив алые гвардейские мундиры, и вошли, следуя цепочке зеленых островков в центре Лондона, в просторный, но практически такой же безлюдный Гайд-парк. Толстые стволы высоких платанов, летом одетых в пышную зеленую листву, а сейчас облепленных снегом с наветренной стороны, бесконечными колоннадами выстроились по обе стороны широких аллей, сходясь в точку вдали на горизонте. По-хорошему, надо было возвращаться домой, но укрытая пушистым белым покрывалом земля местами уже рыжела проталинами, как бы предупреждая, что очень скоро это тихое снежное очарование исчезнет, и нужно ловить момент. С наслаждением вдохнув свежий морозный воздух полной грудью - пальто Геллерта по обыкновению было распахнуто, в то время как Альбус замотался шарфом по самые уши - юноша потянулся, раскинув в стороны руки. - Если не обращать внимание на вонь, конечно. Не то чтобы Альбус испытывал особенно сильный патриотизм по отношению к своей родине, но быстро скатать аккуратный снежок из свежевыпавшего, идеально липкого снега было одно удовольствие. Тот врезался Геллерту ровнехонько между лопаток. Замерев на середине шага, юноша недоуменно обернулся - но только ради того, чтобы в лицо ему прилетел второй... - Ой, Геллерт, прости, я не хоте…, - трясясь от смеха при виде его возмущенно-красной, наполовину залепленной снегом физиономии, силился извиниться Альбус. Гриндевальд медленно утерся рукавом. - ЗНАЧИТ ТЫ ВЫБРАЛ СМЕРТЬ! - и, заорав дурным голосом, ринулся в атаку**. Вскоре в Альбуса уже летела целая очередь снежков. - Нет! - хохоча и тщетно пытаясь увернуться, тот припустился прочь по запорошенной аллее, не глядя отстреливаясь приманиваемыми с обочины снежками. - Геллерт! Ха-ха-ха! Хватит! - Остановись и дай мне поймать себя! - неумолимо приближаясь, грозно орал юноша, поливая его градом снежков. - Не-е-ет! - захлебываясь смехом и почти уже не разбирая дорогу от налипших на ресницы снежинок, Альбус по-заячьи резко свернул с аллеи на боковую тропинку, и несколько снежков с глухим стуком ударились о ствол ближайшего дерева. Раскрасневшись и окончательно сбив дыхание, он пробежал еще немного, но, не слыша больше преследователя, замедлился и на бегу обернулся. И врезался в возникшего прямо на его пути Геллерта. - АЙ! От силы столкновения оба рухнули на землю, благо подтаявший снег немного смягчил удар. Первую пару мгновений Альбус не разбирал ничего - его длинные, покрытые снегом волосы выбились из-под съехавшего шарфа и, казалось, были повсюду. Одной рукой стягивая их с взмокшего от бега лица, другой он уперся в землю, чтобы слезть с Гриндевальда, но тот вдруг сипло взвыл. - Альбус… ты давишь на кое-что очень ценное... Тут он заметил, что поставил колено в стратегически важную точку, и поспешно повалился набок, нырнув в результате прямиком в небольшой сугроб. Когда же, несчастно отфыркиваясь, он приподнял слегка расцарапанное снегом лицо и встретился взглядом с таким же несчастным, скрючившемся от боли Гриндевальдом, прошла секунда - и оба залились неудержимым смехом. Они хохотали так долго, что свело скулы, а на макушках сформировались холмики снега. Первым в себя пришел Геллерт. И навалился на все еще поскуливающего от смеха Альбуса с озорной ухмылкой на зарумянившемся от мороза и погони лице. - Поймал, - непререкаемым тоном заключил он, смахнув холодными пальцами рыжую прядь, прилипшую к его мокрому лбу. Все еще скрипуче посмеиваясь по инерции, Альбус, однако, не мог не оценить живописную красоту склонившегося над ним лица, этот яркий контраст светлой кожи, румянца, алых губ и небесной синевы глаза. Единственного. Пустая черная глазница вносила другой, жуткий контраст, но Альбус уже почти привык и к нему, перестал замечать этот единственный изъян в Геллерте, и его сердце как и раньше замирало в сладостной истоме всякий раз, стоило ему снова открыть для себя это совершенство наяву. - Поймал, - тепло улыбнувшись, признал свое поражение Альбус. Гриндевальд хищно оскалился, и его горячий, торжествующий рот заставил Альбуса надолго забыть о том, что они валяются в снегу. А вечером следующего дня у Альбуса поднялась температура.

***

- За кого ты меня принимаешь? Я что, по-твоему, не в состоянии сварить бодроперцовую настойку? - деланно оскорбился Гриндевальд, устанавливая котел на столе. Беспомощно наблюдая за ним с кровати слезящимися от температуры и насморка глазами, Альбус предпринял слабую попытку разъяснить свои слова, но Геллерт уже сел на своего конька. Сейчас наверняка перейдет к любимой присказке про старосту. И точно. - Конечно, я значка старосты не получал, да и вообще школу так и не закончил, но уж микстуру от кашля приготовить сумею как-нибудь, - беззлобно ехидничал юноша, листая книгу зелий в разделе «Если Вас или Ваших близких одолел недуг». Альбус сомкнул тяжелые веки. Слушать этот недовольный бубнеж на самом деле было приятно, недаром голос Геллерта всегда действовал на него успокаивающе (кроме случаев, когда юноша добивался прямо противоположного эффекта). А вскоре раздалось уютное тихое бульканье, и в воздухе, что Альбус уловил даже заложенным носом, разнесся запах солодкового корня, а чуть позже - перца. Похоже, Геллерт действительно решил доказать, что ничем не хуже. Как будто Альбус когда-либо в нем сомневался! Он снова приоткрыл глаза, в полузабытье сквозь ресницы любуясь тем, как, посверкивая, вращаются под потолком золотые ленты серпантина. Ими и веточками ярко-зеленого остролиста Альбус несколькими днями ранее украсил квартиру к Рождеству. Наблюдая за тем, как, нелепо пританцовывая и немузыкально напевая под нос, он порхает по комнате, дирижируя самому себе волшебной палочкой, Гриндевальд лишь ехидно посмеивался, дескать, Альбус ведет себя словно малое дитя. Примерно представляя, почему Геллерту не по душе этот семейный праздник, Альбус решил изменить его отношение к нему не словами, а действиями - устроить для юноши самое светлое, теплое, самое настоящее Рождество. А потому, весьма довольный собой, приволок невысокую, слегка заледеневшую елку, и когда та оттаяла и распушилась, заполнив комнату смолистым хвойным ароматом, взялся за ее украшение, весело мурлыча очередную песенку. Как он и рассчитывал, спустя некоторое время упрямо делавший вид, что вся эта праздничная возня его ничуть не прельщает, Гриндевальд не выдержал и присоединился к процессу со всей ответственностью. Даже, пожалуй, слишком ответственно - Альбусу пришлось трижды под его чутким руководством перевешивать наколдованные стеклянные шары и серебристую мишуру, нанизанные на нити конфеты и пряники. А в заключение, удовлетворенно кивая - ведь только австрийцы, само собой, знают, как правильно наряжать рождественские елки - Гриндевальд усадил на мохнатые ветви стайку магических нетающих свечей. И теперь уже он сутками напролет мычал рождественские гимны, вился у елки, таская конфеты, пока Альбус не видит, а на шутливое замечание, что тоже теперь ведет себя как ребенок, нравоучительно заметил, что Рождество, вообще-то, - уходящая корнями глубоко в древность традиция, и Альбусу надо бы проявить уважение к светлому празднику. - Ваше снадобье, сэр, - спустя примерно полчаса Геллерт принес ему дымящийся стакан с красноватым зельем, от одного лишь перцового духа которого тут же прошибло нос. С трудом приподнявшись на подушках, Альбус послушно отхлебнул и, отвернувшись, закашлялся - настолько крепким получилось зелье. - Пей-пей скорее, - Геллерт настойчиво подтолкнул к нему стакан. - Я не ручаюсь, что дно не расплавится. Слабо усмехнувшись на эту шутку (шутку же?), Альбус с грехом пополам допил зелье, и пар из его ушей валил потом битых три часа. Зато, как заключил весьма довольный собой Гриндевальд, откладывая в сторону книгу прорицаний, которую читал вслух, и проверяя его лоб, эффект последовал незамедлительно и на все сто процентов. Альбусу, чья голова перестала кружиться, а зрение вернуло четкость, даже жалко было выздоравливать так скоро. В конце концов, после долгого изнурительного лечения юноши ему и самому хотелось почувствовать себя окруженным заботой, и он капризно придержал поднявшегося с кровати Геллерта за рукав. - Посидишь со мной еще? - Я собирался сварить кофе, чтобы ты окончательно взбодрился, но как хочешь, - пожал плечами тот и сел обратно, снова раскрыв книгу на коленях. Прочистил горло. - “Среди всех видов гадания самым недооцененным в наши дни остается литомантия. Способ сей являет собой истолкование знаков, заключенных в камнях и минералах, кои хранят в себе память о событиях не только произошедших, но и событиях грядущих. Не всякий прорицатель одарен достаточно, чтобы постигнуть глубинный смысл мельчайших шероховатостей на поверхности…” Ох, Альбус, что за ерунду приходится читать! - раздраженно цыкнул он. - Напоминает школу и бесконечные эссе по истории Дурмстранга. - Тогда, может, споешь мне? - немного смущаясь, попросил Альбус, положив руку поперек страницы. - Нет, не рождественское, - прервал он юношу, с готовностью открывшего рот. - Ту, помнишь, которую ты часто пел летом. Ту самую. - Ах, эту, - усмехнулся Гриндевальд. - Ну хорошо. И запел, унеся Альбуса течением своего бархатного, обволакивающего, но в то же время хрипловатого голоса далеко-далеко за поля и горы, леса и реки, высоко в бездонное небо. По полям промчится ветер, Птицы взмоют в небеса, Мы уедем на рассвете... И хоть пел он по-немецки, строки этой песни давно уже запечатлелись на сердце Альбуса, отзывались эхом в его груди. ...Растворится в лунном свете Облик наш, а голоса Станут треском белых веток В пляске алого костра.. Прикрыв глаза и улыбаясь в подушку, он сдвинул руку с книги, сжав запястье юноши, и не заметил, как уснул где-то во время третьего по счету исполнения. И снилась ему - впервые не омраченная образами могил и трупа Арианы - Годрикова впадина с высоты птичьего полета. Залитая солнцем и мирно волнующаяся рябью зеленых полей. Наутро он проснулся невероятно бодрым и деятельным и первым делом с наслаждением зарылся лицом в золотые локоны и цапнул Гриндевальда за ухо, хорошенько облапав его под одеялом, но так и не сумел разбудить. А ведь летом увлеченный их идеями юноша зачастую не спал сутками и, первым просыпаясь по утрам, тормошил Альбуса без какого-либо милосердия. Не особенно, впрочем, расстроившись, Альбус занялся приготовлением завтрака, заодно обнаружив на подоконнике свежий номер Ежедневного пророка - после визита авроров он снова оформил подписку, чтобы быть в курсе последних новостей, причем его подписка включала дополнительную опцию “ночная доставка”, популярную среди волшебников, живущих в густонаселенных магловских районах. Пока деревянная лопатка сама по себе переворачивала длинные полоски шипящего на сковороде бекона, а ложка сыпала молотый кофе в кофейник, Альбус пробежался глазами по первой полосе, с облегчением не встретив имя Геллерта, но зато наткнулся на другого знакомого. “Мисс Селвин - коллега, на которую можно положиться”, - так лаконично прокомментировал мистер Азимус, служащий Министерства, награждение Патриции Селвин орденом Мерлина третьей степени за спасение жизни Рудольфа Шпильмана (глава британской делегации в Международную конфедерацию магов) и поимку одного из соучастников нападения, мистера Роберта Вуда. Хотя отдел расследований держит в тайне детали ареста, редакции известно, что мистер Вуд также подозревается в причастности к имевшему место в минувшем сентябре инциденту с проклятой пишущей машинкой, подброшенной в кабинет секретаря мистера Шпильмана и едва не приведшей к его гибели”. - Ну, что пишут? - зевая во весь рот, на пороге показался сонный, взъерошенный Гриндевальд, наверняка привлеченный на кухню запахом кофе - единственным, что, как опытным путем установил Альбус, могло поднять его из постели рано утром. - Про тебя - ничего, - не солгал он, складывая газету и возвращаясь к бекону. Если не считать мелкие склоки, их с Геллертом совместная жизнь походила на сказку, и все же существовали темы, которые они оба старательно обходили стороной. Одной из них был Дерек, лишь только упоминание имени которого тотчас портило Гриндевальду настроение по все еще не вполне понятной Альбусу причине. - Даже немного обидно потерять известность так быстро, - не без самодовольства пошутил Геллерт, приманивая чашку и полный кофейник. - Но, конечно, русских можно понять. Кому хочется долго афишировать свой позор. - Ты, кстати, так и не рассказал, успел ли что-нибудь разузнать в Архиве, - вспомнил вдруг Альбус, унося тарелки с жареными яйцами и беконом в комнату. Геллерт последовал за ним, на ходу наливая себе кофе. - О, Альбус, ты себе даже не представляешь. Ему пришлось начать свой рассказ с самого начала, с того дня, как он покинул Годрикову впадину, и к тому моменту, как юноша закончил, они уже расправились с завтраком и переместились на пол, где в последнее время любили валяться, расстилая плед у раскидистых нижних ветвей елки. - В документах прямо говорится, что Идит Эткинд не погибла после прыжка в Сену, а вполне себе живая отправилась в тот же день в Штаты, - удобно устроив голову у Альбуса на коленях, увлеченно рассказывал Гриндевальд, прокручивая перстень на пальце. - Русским удалось проследить ее путь вплоть до Нью-Йорка, они даже узнали точно, на каком лайнере она прибыла в страну, и в порту судно отправили на карантин из-за выдуманной вспышки тифа. Но никакие проверки пассажиров агентами МАКУСА и подключенной к поиску местной магловской полицией (им сказали, что Эткинд - разыскиваемая преступница) ни к чему так и не привели, - заключил Гриндевальд, и его лицо озарилось ликующей улыбкой. - Но Геллерт, - любовно перебирая пальцами золотистые пряди, осторожно возразил Альбус. - Разве это...хм... хорошие новости? - Еще какие! - голубой глаз сверкнул ярче сапфира. - Понимаешь, выходит, русские потеряли след, а американцы понятия не имеют, какое сокровище скрывают. А значит, мы можем поехать и спокойно забрать его. - Но как ты собрался это сделать? - недоумевал Альбус все сильнее, решив оставить все несостыковки с “мы” на потом. Это была вторая тема, которую они старались избегать - планы на будущее. - Нет ничего проще! Нужно лишь достать список всех пассажиров того лайнера и нанести им визит одному за другим. Уверен, Идит нашла способ обмануть авроров МАКУСА, и теперь живет где-то в Америке, может, даже так и осталась в Нью-Йорке у них под самым носом. Я бы так и сделал, - Геллерт прямо-таки горел азартом, уже сейчас готовый нестись на другой материк, и Альбусу очень не хотелось его разочаровывать, но не допустить очередное сомнительное предприятие он считал своим долгом. Его пальцы замерли в светлых кудрях. - Думаешь, русским не пришла в голову эта идея? Наверняка они уже посылали своих авроров в Штаты инкогнито, и те всех проверили. И, судя по всему, ничего не нашли. Почему ты уверен, что у тебя получится? - мягко спросил он, стараясь, чтобы в его голосе отчетливо звучало сомнение в плане, а не в самом Геллерте. Закрыв ладонью правую половину лица, Геллерт будто бы глянул на Альбуса сапфиром перстня. - Потому что, я уже знаю, что у меня получится. На это Альбусу возразить было нечего.

***

Примерно за неделю до Рождества у него случился прорыв в разработке формулы для трансфигурации протеза. Проснувшись ночью от того, что Гриндевальд, перевернувшись во сне, больно стянул его длинные, разметавшиеся по подушке волосы - подобное происходило у них постоянно - Альбус с раздраженным цыканием откатил юношу в сторону, собрал волосы, укрылся одеялом по самые уши и… ...распахнув глаза, метнулся к письменному столу. И просидел над своими записями до самого утра. А когда Геллерт проснулся, в радостном возбуждении сообщил ему, что все готово. - Только тебе несколько дней придется принимать вот это зелье, - он указал на зеленовато-желтое варево в котле, от которого вздымались тонкие спиралевидные струйки пара, и, возбужденно тараторя, пустился в объяснения. - Обычно настойку мандрагоры используют для реверсии нежелательных трансфигурационных состояний, но с некоторыми модификациями ее также можно применять для подготовки к самой трансформации. Если добавить в зелье несколько капель сока чистотела и горсть сушеных скарабеев, то оно в некоторой степени размягчит ткани, сделает их как бы более восприимчивыми к преобразованию. Настойка почти готова, и если начнем обрабатывать твою глазницу сегодня, думаю, к Рождеству уже можно будет провести трансформацию! - Хочешь сказать, я стану похожим на желе? - не спеша присоединяться к его восторгу, недоверчиво уточнил Гриндевальд, разглядывая не зелье, а красные от недосыпа, лихорадочно горящие глаза Альбуса. - Желе?! Нет, конечно! - захихикал тот с оттенком истерики, и Геллерту пришлось силком тащить его в кровать досыпать. Таким образом, начался финальный этап подготовки. Мандрагорову настойку, так же как и новые поправки к формуле преобразования, Альбус потом ответственно перепроверил еще несколько раз и пришел к выводу, что он - без всякой лишней скромности - гений. Так что, пока Гриндевальд, шипя и ругаясь, обрабатывал глазницу жгучим как крапива зельем, Альбус словно перед экзаменом раз за разом перечитывал “Новую теорию транссубстанциональной трансфигурации” Сальтоформаджо, хоть успел, кажется, выучить ее наизусть. Тем временем Лондон уже окончательно преобразился к Рождеству. В холлах гостиниц и других публичных заведений чинно красовались высокие нарядные елки, витрины мерцали огоньками свечей и трепетали бумажными ангелами, в лавках встречал перезвон колокольчиков, шорох яркой оберточной бумаги и бойкие перекрикивания продавцов “Уилльям, куда ты подевал золотую полдюймовую ленту?”, на каждом углу продавались рождественские открытки на любой вкус, а из-за дверей любого кафе доносились умопомрачительные ароматы пирога с изюмом и черносливом и подогретого сидра. И это не говоря уже о рождественской ярмарке, ежегодно растягивающейся вдоль берега Темзы от моста Ватерлоо до Вестминстерского. Альбусу все не терпелось заглянуть туда, пусть даже Гриндевальд и фыркал, мол, нет там ничего особенного кроме давки, шума и карманников - то ли дело в Вене! - но он страстно желал вернуть Геллерту глаз непременно на Рождество (другого подарка у него не было), а потому отложил веселье до завершения работы. К сочельнику кожа вокруг правой глазницы Геллерта покраснела как от загара и, по его утверждению, зудела как проклятая, а значит, время пришло. - Ну, хуже-то, наверное, уже не станет? - нервозно шутил Геллерт, сидя на стуле с ладонями на коленях будто ребенок на приеме у целителя, пока Альбус внимательно его осматривал. - Я имею в виду, если что-нибудь пойдет не так? В худшем случае я ведь просто останусь без глаза? - Нет, Геллерт, не останешься, обещаю, - улыбнулся Альбус, потрепав его по макушке и уже не удивляясь тому, какой тонизирующий эффект на него оказывает любой намек на нерешительность и страх со стороны Гриндевальда. - А теперь закрой, пожалуйста, глаза. Юноша заметно побледнел и, тщетно пытаясь сохранить невозмутимый вид, задал другой глубоко тревожащий его вопрос: - Будет… больно? И куда исчезла вся его бравада? Ведь не иначе как вчера, обрабатывая кожу зельем из мандрагоры, Гриндевальд клялся, что готов на все, лишь бы только больше этим не заниматься. - Нет, - продолжая улыбаться, покачал головой Альбус. Глубоко вздохнув, Геллерт кивнул и послушно закрыл глаза, сжав ладони на коленях в кулаки. Само смирение и покорность. Закусив губу, чтобы не рассмеяться раньше времени, Альбус бережно обхватил его лицо ладонями и нежно-нежно поцеловал. И тут же отстранился, чтобы не пропустить крайнее замешательство Гриндевальда, морально приготовившегося к чему-то из главы “Последствия неудачных трансформаций” учебника “Продвинутый курс трансфигурации”. - Ал? Встретив его совершенно растерявшийся взгляд, Альбус все же не сдержал хохот. В конце концов, он тоже любил подшучивать над людьми и лишь на фоне Гриндевальда казался приверженцем спокойствия и порядка. - Прости, Геллерт, - смеялся он, упершись лбом в лоб юноши. - Я не удержался. Но, мне кажется, мы заслужили небольшой отдых, как думаешь? Давай сперва как следует повеселимся на ярмарке, а вечером я все сделаю. - Шутить изволите, мистер Дамблдор? - угрожающе сузил глаз Гриндевальд, но на предложение с заметным облегчением согласился. Так что, наколдовав ему бороду и сдвинув кепи на правый глаз - едва ли кто-либо из волшебников предпочел бы магловскую ярмарку тому, что происходило в Косом переулке, но туда Геллерту, после того как его фотография попала на первые страницы Пророка, путь был заказан - так что Альбус в радостном предвкушении повел его на берег Темзы. Следовало признать, маглы тоже знали толк в волшебстве. Ряды укрытых снегом палаток - а Рождество в этом году и впрямь выдалось снежное - обрамляли берег реки зубчатой каймой и завлекали прогуливающийся народ кто чем. Здесь торговали всем, что могло пригодиться в рождественские дни: слегка подмокшими хлопушками и мишурой, елочными игрушками из бумаги и папье-маше (дорогие стеклянные привозили в основном из Германии и, конечно, на улице не продавали), сувенирными безделушками и свечами. Отдельными зелеными островками обособились елочные рынки, ассортимент которых к самому празднику заметно оскудел, и, конечно, самые большие и оживленные толпы собирались у палаток со съестным. Каждый мог найти здесь чем соблазниться - покрытыми глазурью фигурными пряниками, красно-белыми коричными или зелено-белыми мятными карамельными тросточками, сладкими, пропитанными ромом пирожками, засахаренным миндалем, а то и вовсе шипящими на открытых жаровнях колбасками из немецкого ларька или миской острого карри, подаваемой индийцем из густого облака паров, скрывающих его палатку. Пробившись сквозь особенно плотную толпу, Альбус нашел Гриндевальда у битком забитой карусели, слегка облупившиеся лошадки которой несли на спинах по двое, а то и по трое детей. Но восторгов теснота не умаляла, дети махали своим родителям и радостно галдели, перекрикивая веселую мелодию шарманки. С улыбкой вспомнив, как они с Аберфортом однажды чуть не подрались из-за того, кто будет сидеть в седле лошадки впереди, Альбус вручил Геллерту кулек жареного, еще теплого миндаля, а тот, ухмыльнувшись, протянул ему пряник в форме звезды. Альбус неодобрительно покачал головой - магловских денег у Гриндевальда не было. - Какой же ты временами святоша, - фыркнул тот, закидывая в рот сразу несколько орехов. Воровал Геллерт безо всякой магии с помощью одной лишь ловкости рук и делал это не из криминальных побуждений, а скорее ради азарта, что не мешало Альбусу, уже давно заметившему за ним эту дурную привычку, каждый раз смерять его укоризненным взглядом. А сейчас - с удовольствием откусить кусочек пряника. Когда, огибая карусель, они двинулись ближе к Темзе, туда, где в палаточном ряду образовалась брешь, через которую виднелся бледный, как повисшая в небе луна, циферблат Биг-Бена, дорогу им неожиданно преградила девушка. А точнее - натянутый до предела поводок, с другого конца которого рвался, громко лая на проносящихся карусельных лошадок, большой пес, белую шерсть которого словно забрызгали шоколадно-коричневой краской, и ею же измазали морду и висячие уши. - Тише ты! Фу! - едва не плача, кричала несчастная девушка в перекосившейся шляпке, с трудом удерживая поводок и отчаянно краснея - на нее со смехом оборачивались прохожие. Пока Альбус пытался вспомнить какое-нибудь простенькое умиротворяющее заклинание из учебника по уходу за магическими существами, Геллерт выскочил перед псом и отрывисто приказал: - Sitz! Тотчас захлопнув пасть, пес послушно сел на покрытый хвоинками, утоптанный снег и, затаив дыхание, уставился на юношу в ожидании следующей команды. - Platz! - приказал Геллерт более тихим голосом, но пес выполнил его приказ с той же готовностью и лег на землю пузом. Фальшивая борода юноши растянулась в умиленной, какой Альбус у него еще никогда не видел, улыбке, и, склонившись, он принялся трепать пса за уши, нежно приговаривая. - So ist brav. Du bist ein braver Hund, ein guter Hund.*** - Ой, как здорово у Вас получается! Просто чудесно! - восхитилась девушка, отряхивая онемевшие от напряжения руки. Даже Альбус остался под впечатлением. - Курцхаар - немецкая охотничья порода, - с гордостью пояснил Геллерт, любовно поглаживая собаку по широкому лбу. - С ними нужна крепкая рука. - Господин, у которого я работаю, утром выгнал мальчишку, гулявшего с сэром Гарольдом, и наказал выгулять его мне, - посетовала девушка, поправляя шляпку. - Да разве я могу его удержать? Особенно когда вокруг так много людей. - Ну ничего, сегодня сэр Гарольд будет вести себя как самый послушный пес, ведь так? - юноша строго взглянул на собаку, и та издала короткое “вуф”. - Даже и не знаю, как Вас отблагодарить! - Очень просто, мисс. Вы можете улыбнуться и пожелать мне счастливого Рождества, - высыпая в ее ладонь остатки миндаля, обольстительно подмигнул Геллерт. Снисходительно хихикнув, та так и поступила, а затем быстро затерялась в толпе, утянув потерявшего всякий интерес к карусели сэра Гарольда за собой. Позабывшего, по-видимому, о своей “дедовской” маскировке Гриндевальда такая реакция весьма задела. - Похоже, ты для нее слишком стар - не удержался, чтобы не съязвить, Альбус. Учитывая, что Геллерт бесстыдно флиртовал со всеми молодыми девушками, в чем Альбусу уже не раз пришлось убедиться, ревновать его к незнакомке было попросту нелепо, но у него почти получилось. В конце концов, может, ему тоже хотелось миндаль. - И кстати, не знал, что ты так ловко ладишь с собаками. - Только не говори, что ты кошатник, - насмешливо фыркнул Гриндевальд, закатив левый глаз. - Идем лучше найдем глинтвейн, в котором вина больше, чем воды. Следуя за ним к палаткам, Альбус подумал о том, что если уж выбирать, то он, пожалуй, все-таки птичник. Выпив горячего сладкого вина с ароматными нотками гвоздики, мускатного ореха и апельсиновых корок, они погуляли по ярмарке еще немного, глазея по сторонам и изредка перебрасываясь парочкой фраз. И хоть их окружали люди, много разных людей, Альбуса, как это частенько с ним теперь бывало, не покидало стойкое чувство, будто на самом деле все это - лишь фон, декорации, и среди голов, ртов, смеха и криков один только Геллерт - настоящий. - Пора, - шепнул Альбус, когда по инициативе Гриндевальда, явно не торопящегося домой, они трижды прошли ярмарку насквозь. Безропотно подчинившись, тот позволил увести себя в ближайший безлюдный проулок, откуда они вместе трансгрессировали в квартиру - Альбус по-прежнему настаивал на том, чтобы Геллерт на всякий случай не мелькал вблизи их дома. Примерно три четверти часа ушли у него на приготовление леденящего зелья - он боялся, что боль от трансфигурации “наживую” юноша не вынесет. Все это время неестественно притихший Гриндевальд делал вид, что читает, но едва ли перевернул страницу хотя бы раз. Снятый перстень с сапфиром лежал на столе, посверкивая в языках пламени, ласкающих днище котла. Птолемей дремал на шкафу, изредка приоткрывая желтый глаз и проверяя, все ли в порядке. - Пора, - повторил Альбус, переливая вязкое прозрачное зелье в тотчас заиндевевший стакан.

***

Стоило поднести стакан ко рту, и в нос ударил леденящий запах эвкалипта, а первый глоток… С тем же успехом он мог бы проглотить шарик мороженого. Горло перехватило так, что он не смог даже закашляться, только молча выпучить на Альбуса глаз. - Это очень сильное обезболивающее, - виновато сведя брови, тут же затараторил тот, как обычно до смешного ужасаясь тому, что прямо или косвенно станет причиной чьих-то мучений. Не быть тебе целителем, Ал. - Знаю, оно неприятное, но тебе необходимо выпить его целиком. - Целиком так целиком, - просипел Геллерт и, не дав себе передумать, выпил зелье залпом. Сказать, что последовавшие ощущения он запомнил надолго, было все равно что ничего не сказать. Внутренности, казалось, скукожились в тонкую нить, а в макушку, судя по ощущениям, вбили огромную сосульку, и он несказанно удивился, не увидев своего дыхания, которое конечно же должно было вырваться изо рта облаком белого пара. Альбус отвел его к кровати, крепко схватив под локоть, и помог принять горизонтальное положение. Ну, наверное, горизонтальное, ведь Геллерт уже не был уверен в том, что происходит с его телом. Ледяное онемение стремительно сковывало руки и ноги и поднималось по телу вверх. - Ал?! - испуганно замерев, позвал он, когда мертвенный холод коснулся его груди. Даже сердце остановилось в страхе, что от удара разобьется. - Все в порядке, так и должно быть, - присев на краешек кровати, уверил его Альбус, и вид у него при этом стал даже более виноватый. - У зелья есть еще один эффект. Паралич - понял Геллерт, осознавая, что уже сейчас не может двинуться, если только пошевелить губами или моргнуть. И ты говоришь мне об этом только сейчас, Дамблдор? Ах ты, чертов манипулятор. - Это для твоего же блага, - оправдывался тот, поправляя перекосившийся ворот его рубашки. - Ты можешь дернуться, и что-нибудь пойдет не так. Но не волнуйся, онемение спадет уже через два часа. Рассудком Геллерт понимал, что бояться ему нечего - он не допускал ни на мгновение, что Альбус ошибся в расчетах - и все же невозможность пошевелиться даже самую малость, эта несвобода в границах собственного тела заставляла что-то маленькое и испуганное рваться из недр его груди с остервенелостью пойманной в силки птицы. Его вдруг захлестнула волна паники. Привязанный к стулу в комнате допроса. Бежать! Надо бежать! Запертый в комнате разгневанным отцом. Прячься! Скорее прячься! Брошенный в колодец к раздувшемуся, бело-синему телу брата… Нет, это сон! Это всего лишь сон! - Геллерт! На щеку легла теплая ладонь, и он судорожно втянул ртом воздух как утопающий. - Все хорошо, Геллерт, ты просто немного испугался. Немного? - Все получится, - гладя его по волосам, успокаивал Альбус, а затем склонился, чтобы поцеловать в лоб. - Обещаю. Просто доверься мне немного. Геллерт заглянул в серьезные пронзительно-синие глаза и подумал, что, наверное, если и доверять кому-либо в этом мире, то только Альбусу Дамблдору. - Хорошо, Ал, - сглотнув, прошептал он. - Делай все, что нужно. Кивнув, тот вынул волшебную палочку и раскрыл ладонь, в центре которой сверкнул перстень. Стукнул кончиком палочки по сапфиру, и тот легко высвободился из золотого обода, небрежно брошенного на простыню, а затем завис в воздухе невысоко над пустой глазницей Геллерта. Не сводя с него палочку, Альбус облизал губы, глубоко вдохнул и начал нараспев читать заклинания одно за другим. Их было, наверное, с десяток, не меньше, а некоторые Геллерт слышал впервые и понятия не имел, какой они оказывают эффект, но красивое в своей уверенности лицо Альбуса, его спокойный, твердый голос и отточенные движения эбеновой палочки успокаивали лучше любых слов. Так выглядела работа мастера, а доверить свою жизнь мастеру, пожалуй, не так уж и страшно. - Сейчас придется потерпеть немного, я начинаю вживление, - предупредил Альбус спустя несколько минут, хотя округлившийся и слегка увеличившийся в размерах сапфир по-прежнему был всего лишь сапфиром. Завороженный его магией Геллерт моргнул с некоторым опозданием. Альбус снова глубоко вдохнул, и лицо свело холодом сильнее прежнего, а на глазницу словно водрузили тяжеленный пресс. - Ал! - в панике позвал Геллерт сквозь крепко стиснутые зубы. - Сейчас-сейчас, еще немножко, - сосредоточенно шептал тот, поглаживая его лоб свободной рукой, но давление все нарастало и нарастало, казалось, кость вот-вот треснет и с хрустом продавится внутрь черепа. Не имея возможности пошевелиться, хотя бы сжать кулаки или вцепиться во что-нибудь, Геллерт впился взглядом в лицо Альбуса, фокусируясь на знакомых чертах - на лукаво-заостренных уголках синих глаз, на ломаной линии носа, на решительно поджатых тонких губах. Откуда-то изнутри черепа послышался хруст. Перед тем, как его сознание схлопнулось тьмой, у него успела мелькнуть лишь одна короткая мысль. По крайней мере, я умру от руки Альбуса.