***
Sleeping Wolf - High
- Геллерт, ты… постарайся расслабиться. - Это не так легко, когда тебе в задницу запихивают… Scheiße! - язвительно скривившись, сквозь стиснутые зубы зашипел Гриндевальд, упершись ладонями ему в плечи. - Как ты вообще это терпишь?! - Наверное, я просто привык. К тому же все совсем не так плохо, если расслабиться, - виновато настаивал Альбус, в который раз прибегая к специальным согревающим чарам. Поначалу, пока он аккуратно подготавливал Геллерта пальцами, параллельно старательно лаская ртом, все шло очень даже неплохо (несмотря на веселые комментарии юноши), но как только они подступили к самому главному, Геллерт сжался в сплошной тугой комок. Альбус очень старался быть нежным, но от него здесь зависело немногое, и чем дальше, тем большим злодеем он себя ощущал, а его изначальный пыл сходил на нет. Он вдруг предельно ясно понял чувства самого Гриндевальда в ту их первую ночь и нерешительно замер. - Ты точно уверен, что хочешь продолжить? Голубой и синий глаза воззрились на него с оскорбленным недоумением. - Да! - отрывисто выдохнул Геллерт, как и всегда упорствуя до последнего. И властно потянул Альбуса к себе за затылок. - Иди сюда! Тот послушно склонился к нему - под поясницей юноши была подушка - и постарался вложить в поцелуй всю любовь и нежность, которые к нему чувствовал, будто так мог нивелировать причиненную боль. Собрав пятерней упавшие ему на лицо рыжие пряди, Геллерт пил его губы требовательно, даже вызывающе, будто доказывая, что Альбус зря посмел в нем усомниться, и за всем этим немного отвлекся, начав-таки расслабляться. Так что, ласково поглаживая его лицо и золотистые локоны, Альбус принялся слегка покачивать бедрами, потихоньку проталкиваясь внутрь, в перерывах между поцелуями успевая шептать что-то влюбленно-бессмысленное. - Твою ж... мааать…, - через некоторое время вырвалось у Геллерта, его глаза под сомкнутыми светлыми бровями приоткрылись, и, скрестив ноги на пояснице Альбуса, он повелительно шепнул. - Еще! Разве мог Альбус отказать ему? Тем более что его собственные ощущения выходили за грань всего, что он раньше мог представить. Тем более что Геллерт, наконец, перестал сопротивляться и стал таким восхитительно податливым и чувствительным, так отчаянно цеплялся за его спину и так охотно принимал его, что Альбус совершенно потерял голову. - Сильнее, Ал! - кусая его губы, нетерпеливо командовал юноша, все больше распаляя Альбуса и пробуждая доселе незнакомую, темную сторону его личности. Ту деспотичную властолюбивую часть Альбуса, которую тот подавлял сколько себя помнил. - Scheiße! Хватит меня жалеть! Ах, ну раз так. Сорвав руки Геллерта со своей спины - прижимаясь к нему, юноша отчасти сковывал его движения - Альбус крепко обхватил его запястья у него над головой, а другой рукой ухватился за изголовье кровати. И перестал хоть как-либо сдерживать себя. - Ja… Ал, да… Tiefer! - разнузданно стонал покрасневший Гриндевальд, заглядывая ему в лицо затуманенными глазами. Нет, он уже не требовал. Он умолял, и его мольбы действовали на Альбуса умопомрачающе. Все еще крепко удерживая его руки, он ускорил темп и с силой вжал юношу в кровать, лишив последней возможности как-либо воспротивиться. Хриплые стоны, срывающиеся с алых губ, стали отчаянными. - Ja, Albus!...Bitte… А затем прервались, когда позабывший себя и все на свете Альбус заткнул языком его горячий рот, одновременно толкнувшись особенно глубоко. Туго сжавшись, Геллерт сдавленно замычал, и дрожь его оргазма прошла волной по телу Альбуса, закончившись ослепительной вспышкой. Лишь несколько мгновений спустя он опомнился и выпустил запястья Геллерта из своей хватки. А тот с трогательной настойчивостью тут же сцепил их на его затылке, не позволив Альбусу отстраниться, и снова жадно приник к его губам. Еще пару часов назад Альбус ни за что бы не поверил, что Геллерт может быть таким. Пару месяцев назад был уверен, что тот навсегда исчез из его жизни. А чуть меньше полугода назад никак не представлял, что будет настолько счастлив. И после, когда Альбус, все никак не в силах унять свой восторг, прижимал к себе затихшего, полусонного Геллерта, когда упоенно целовал золотистые локоны на его виске и расслабленно-изогнутую линию алых губ - даже тогда он все еще не верил в свое счастье. Ему было неведомо, что ровно через сутки он будет проклинать день, когда полюбил Геллерта Гриндевальда.***
- Может быть, лев? - никак не унимался Альбус. Они прогуливались мимо высоких светлых стен Тауэра, над которыми, возбужденно каркая, вилась небольшая стая черных воронов. Вероятно, их кормили в этот час. Не считая этого, на утопающих в плотном тумане улицах Лондона было тихо и непривычно пустынно, хоть и жутко грязно - мостовые были сплошь усеяны обрывками хлопушек, обгоревшими гильзами бенгальских свечей и битым стеклом. На пути Альбусу и Геллерту встретился лишь мальчишка-попрошайка в грязной потрепанной одежде и разных башмаках (причем оба были ему явно велики), да и тот не обратил на них никакого внимания, рыская среди мусора в надежде найти монетку или что-нибудь более ценное. А откуда-то из ближайшего проулка донесся пьяный храп. Город еще не пришел в себя после безумной ночи. - Лев? - надменно фыркнул Геллерт, раскрывая незаметно наколдованный зонт. Начинало накрапывать. - Такой Патронус бывает только у дешевых пижонов. Закусив губу, Альбус не стал комментировать это высказывание и вместо этого забрал зонт у юноши - все же он был немного выше - и озвучил следующую догадку: - Тогда, может, орел? Я почти уверен, что это какая-то птица. Скопа? Нет? Геллерт, ну скажи уже! - канючил он. Страшное любопытство снедало его с минувшего вечера, но Гриндевальд упрямо отказывался признаваться, при этом жутко оскорбившись, когда Альбус предположил, что он не говорит, потому что попросту не может вызвать телесного Патронуса. - Я скажу, если ты угадаешь, - криво ухмыльнулся он, но когда Альбус хотел шутливо спросить, уж не является ли его Патронусом какой-нибудь милейший маленький нарл, к его груди внезапно поднявшимся ветром прибило замысловато сложенный лист бумаги. Альбус чуть было не смахнул его, но успел заметить свое имя и с замершим сердцем развернул то, что оказалось слегка помятым оборотом какого-то министерского бланка. Набросанная наспех записка оказалась предельно короткой. “Ал! Встречаемся в Сытом бесе прямо сейчас. СРОЧНО. Д.” Беззаботное, игривое настроение Альбуса будто сдуло тем же порывом ветра. Он с многозначительным взглядом показал письмо Геллерту. - Вы же виделись буквально вчера, - пробежавшись взглядом по неровным буквам, ожидаемо посуровел тот. - Или твой дорогой братец успел натворить что-то за ночь? - Да нет же, Геллерт, это наверняка что-то о тебе! - нетерпеливо перебил его Альбус. Как же он не понимает! - Если бы речь шла об Аберфорте, Дерек послал бы министерскую сову, не рискуя нарушить Статут. Но он не хотел, чтобы в Министерстве знали о нашей встрече, вот почему прибегнул к столь нетрадиционному способу. Я думаю, он хочет предупредить меня о чем-то или… успеть поговорить со мной до официального допроса. Возразить здесь было нечему, и при всей своей уже укоренившейся нелюбви к аврору Геллерт не мог не признать, что игнорировать его просьбу о встрече было бы большой ошибкой. - Если дело снова окажется в том, что ему понадобился собутыльник, шли его к черту! - злобно проворчал он, скрестив руки на груди. Почувствовав прилив нежности даже сквозь тревогу, Альбус легонько сжал его плечо, не рискнув по-другому выразить свои чувства на публике. Гриндевальд, однако, дернул ручку зонта вниз, спрятав их таким образом от случайных взглядов, и на несколько мгновений жадно пленил его губы, властно притянув за затылок. Затем отстранился, и голубой и синий глаза сурово сощурились. - А если серьезно, Дамблдор, будь осторожен. Не вернешься через час - клянусь, я заявлюсь прямо туда! Тогда заведение придется переименовать в Злобного или Ревнивого беса. - Все будет хорошо, - улыбнулся Альбус. Хоть момент был совершенно неподходящий, ему вдруг захотелось задержаться под зонтом, слушая стук редких капель и ощущая дыхание Геллерта на своем лице. Но срочно - значит срочно. Он шагнул из-под купола зонта. - Ты главное, сам постарайся, пожалуйста, не угодить в какую-нибудь историю, пока меня нет рядом. - Когда такое было!***
Когда Альбус ушел, Геллерт заставил зонт исчезнуть - разве ж можно считать эту морось дождем? - и взял правее, чтобы выйти к докам. Без компании Альбуса унылая пустота улиц угнетала, а в доках всегда кипела жизнь. И там уж точно не было ни могил, ни деревьев... Разумеется, он солгал, сказав, что не запомнил свое видение. Забыть такое было невозможно - брызги крови на лице плачущего ангела, надгробие, поросшее истерично дрожащим плющом… Он силился выудить из сумрака видения, чье имя было вырезано на граните, но всякий раз его неизменно разворачивало обратно - к ангелу и торжествующим бесцветным глазам в тени вековых стволов. Значит, когда-нибудь ты-таки достанешь меня, Крапивин. Но не здесь и не сегодня. А когда это произойдет, у меня уже наверняка будет Старшая палочка. Хотя я и без палочки тогда тебя уделал. Так он успокаивал себя (и вовсе не успокаивал, так как не боялся!) уже вторые сутки, ведь с Альбусом, понятное дело, ничего обсудить не мог. Да и зачем давать ему лишний повод для волнений? Ал и так уже слишком много пережил по его вине. Меж тем у самого Геллерта причин волноваться хватало с лихвой. Причем преследование авроратов как минимум двух стран, равно как и столкновение с Крапивиным в отдаленном будущем беспокоили его в меньшей степени. Куда больше его волновала судьба Алекса. Как ни крути, Воронцов несколько лет был его самым близким другом и в некоторой степени доверенным лицом, а за государственную измену в Российской Империи могли и казнить. Геллерт сперва даже хотел связаться с Багровым, чтобы узнать положение дел у семьи Воронцовых, но решил не дискредитировать еще и его. И пусть тогда на допросе он с радостью бросил бы на растерзание мракоборцам любого, лишь бы не Альбуса, пусть в глубине души считал, что Алекс сам виноват, раз пошел на тот риск, и что его собственная жизнь представляет куда большую ценность, чем жизнь кого бы то ни было, все равно участь Воронцова была ему небезразлична. А вероятное злорадство Крапивина больно било по самолюбию. Ну ничего, Herr Brennnessel*, мы с тобой еще поквитаемся. Что возвращало к необходимости как можно скорее отправиться на поиски Даров. Уговорить Альбуса снова будет, конечно, немного труднее, но, может, после минувшей ночи… Геллерт не заметил, как замедлил шаг, упершись невидящим взглядом в частокол портовых кранов на фоне однотонно-серого пасмурного неба. Минувшая ночь стала для него потрясением. В первую очередь потому, что до нее ему ни разу не доводилось видеть Патронуса Альбуса Дамблдора. Дело было в том, что в отличие от большинства волшебников для этого заклинания Геллерт использовал не воспоминание, точнее не воспоминание о реальном событии. В его памяти всякий раз всплывал давний, но тем не менее ничуть не забытый сон, в котором ему навстречу, разгоняя густой ледяной мрак сиянием пылающих перьев, летел великолепный огненно-алый феникс. Такой обжигающе-яркий и невыносимо прекрасный, что больно было смотреть, но отвести взгляд было еще больнее. Разрезая тьму пронзительной чистой песнью, феникс кружил над ним, оберегая, и, плача от счастья, Геллерт тянулся и тянулся к длинным хвостовым перьям... Вот только это был не сон. Даже сейчас Геллерт почувствовал, как что-то пронзительно задрожало в груди. Альбус. Все это время это был Альбус. Но разве эти умные глаза-бусины, этот изящно загнутый клюв, каждое, хоть призрачно-серебристое, а не алое перышко не были знакомы ему уже очень давно? Разве он не лелеял этот образ глубоко в сердце, обращаясь к нему в трудные времена в поисках отдохновения и покоя? Так отчего же он не догадался раньше? Отчего не заметил сходство, если о нем кричало буквально все - золотая метка, внешность Альбуса, даже чертова ломаная линия носа? Почему не уловил этот стойкий внутренний огонь, эту умиротворяющую ауру, это чудесное мягкое сияние проницательных синих глаз? Это ведь так очевидно! - Эй, карась, смотри куда прешь! - громкий окрик вкупе с прошибающим слезу луковым душком заставил Геллерта вернуться в реальность и отскочить с пути нагруженной мешками тележки. Выглянувший из-за нее докер смачно сплюнул, обнажив желтые от табака зубы. Двое его коллег, катящие огромную бочку, глумливо загоготали. Недоуменно оглядевшись и обнаружив себя практически в эпицентре погрузочных работ, Геллерт предусмотрительно отошел в сторону, присев на сломанный канатный барабан. То, что Альбус Дамблдор - первоклассный волшебник, он понял сразу, еще летом, и тогда же оценил его острый ум и умение неординарно мыслить и решил непременно продолжить это весьма полезное и плодотворное знакомство. А когда выяснилось, что юноша, ко всему прочему, разделяет его смелые идеи, и подавно убедился, что лучшего компаньона для будущих великих свершений ему не сыскать. Альбус был идеален во всех отношениях, и даже его слепая влюбленность играла на руку, так что Геллерт не без удовольствия размыл границы их дружбы, убежденный, что полностью контролирует ситуацию. Последующие события самым неделикатным образом продемонстрировали ему, что это далеко не так. Но, пусть внезапная смерть Арианы едва все не разрушила, пусть сам он чуть не погиб, все это лишь укрепило чувства Альбуса, прочнее привязало его к Геллерту. Что до самого Геллерта… Он напрочь упустил, в какой момент начал испытывать что-то помимо понятной симпатии, уважения и вполне обоснованного восхищения. А вот момент, когда с поразительной четкостью осознал, что в мире существует человек, чья жизнь отныне представляет для него бóльшую ценность, чем собственная, мог вычленить очень и очень легко. Феникс кружил над его головой, призрачный, безголосый, но Геллерт все равно слышал его жизнеутверждающую, ликующую песнь. Да, он всегда гордился тем, что признает чужие таланты, но это было справедливо лишь отчасти, ибо он никогда по-настоящему не ставил никого выше себя, не признавал ничье превосходство. А после видения о Старшей палочке окончательно утвердился в своей уверенности, что именно ему и никому другому отведена роль вершителя судеб мира, вестника великих перемен. Иначе вселенная не наградила бы его неотразимой красотой и харизмой, умением влиять на людей, крепким здоровьем, невероятной удачей и отменными способностями к волшебству. Да и способностью видеть будущее, в конце концов! Геллерт истово верил, что был создан для того, чтобы пошатнуть старые устои. А если не создан, то все равно обязан сделать то, для чего располагает всеми необходимыми талантами. Ведь он - лучший. Вот только Альбус лучше него. Резко вскочив на ноги - и заставив закурившего неподалеку докера испуганно выругаться - Геллерт устремился прочь едва ли не бегом. Все внутри восставало против этой кощунственной мысли. Гордость вопила, разум протестовал, но отпираться уже бессмысленно. Если бы в глубине души он не признал превосходство Альбуса, то не отдался бы ему прошлой ночью. Черт возьми! Ему все еще было не по себе от того, что он позволил мужчине овладеть собой. Он и мысли такой не допускал! К тому же вот так вот потерять контроль и довериться кому-то без остатка, без запасного варианта и без пути отхода... Да он был в ужасе! Но всего ужаснее было то, насколько, мать его, сильно ему это понравилось. Насколько потрясающе хорошо оказалось подчиниться чужой воле, пусть совсем ненадолго. Воле Альбуса, конечно, того самого, решительного, уверенного и властного Альбуса. О, Геллерт, ни о чем не жалел. Но все же он был слишком горд. - Мистер! Эй, мистер! Сэр! За бурным потоком своих мыслей, за галдежом отгоняемых от товаров чаек он не сразу понял, что этот крик обращен к нему и, затормозив, резко обернулся, стиснув палочку в кармане пальто. - Мистер… эм…, - мальчик, нагнавший его - тот, в разных башмаках - замялся, натолкнувшись на его полубезумный взгляд. И робко сжал грязными пальцами запечатанный конверт. - Вам велели передать. Мальчишка. Лет двенадцати, не больше. И, судя по всему, магл. Но внешность бывает обманчива. Мне ли не знать. - О, благодарю, - расслабив плечи, приятно улыбнулся Геллерт. - Надеюсь, это было Вам не в тягость. - Нет, сэр! - с явным облегчением улыбнулся мальчик, послушно протягивая ему конверт. По-прежнему дружелюбно улыбаясь, Геллерт рванул мальчика на себя, крепко вцепившись в худое предплечье. Выронив письмо, тот испуганно завопил, но его крик оборвался, стоило Геллерту вторгнуться в его сознание, не встретив особенного сопротивления. Вперившись сосредоточенным взглядом в наполнившиеся слезами светло-карие глаза, Геллерт методично обшаривал скудную на разнообразие память беспризорника - сплошная грязь, улицы и бесконечный голод. Единственным светлым пятном было одно из самых ранних воспоминаний о матери, о ее теплых руках и ласковом голосе, поющем колыбельную. - Пустите! - рыдал мальчик, извиваясь от непонятной боли как угорь на сковородке, но никак не мог освободиться из его железной хватки. Разметав мешающиеся воспоминания будто ворох осенних листьев, Геллерт сосредоточился на самом последнем, в котором фигурировала расплывчатая, словно окутанная молочно-белой дымкой фигура и неестественно четкий на ее фоне контур письма. Характерный признак измененной памяти. Теперь узнать, как выглядел тот человек, было невозможно, не разрушив психику мальчика. Оно того, конечно, не стоило. Скорее всего тот тип в качестве дополнительной предосторожности изменил внешность. Геллерт так бы и сделал. Глядя на грязное детское лицо со светлыми дорожками слез, он поразмыслил еще с мгновение и разжал ладонь. Едва почуяв свободу, мальчик припустил прочь, не оглядываясь. Вряд ли он кому-либо расскажет о случившемся. На всякий случай проследив за ним, Геллерт опустил взгляд под ноги, на конверт, и привычно коснулся золотой треугольной запонки, подарка Альбуса. Согласно наложенным чарам гладкий металл леденел в случае, если Геллерту грозила опасность, но сейчас был не холоднее его пальцев. Что ж. Угроза может исходить не от самого письма, а от его содержания. Подняв оказавшийся совсем легким конверт, Геллерт исследовал его вдоль и поперек, но не нашел ни подписи, ни других опознавательных знаков. Так что, сломав лишенную индивидуальности печать, он заглянул внутрь, ожидая увидеть полное угроз письмо. Но никакие угрозы на свете не привели бы его в тот ледяной ужас, который он испытал, увидев один-единственный аккуратно перевязанный локон знакомых рыжих волос.