Вир Унда

Фламели приняли его как родного. По крайней мере, гостя у них, Альбус то и дело вспоминал покойных бабушку с дедушкой, а еще Батильду. Их дом, четырехэтажный и с виду узкий, втиснутый между двумя такими же домишками на короткой улочке неподалеку от церкви Сен-Сюльпис, на деле вмещал в себе лавку на первом этаже, большую и малую гостиные, столовую, кухню и хозяйственные помещения - на втором, две хозяйские и три гостевые спальни, а также внушительную гардеробную - на третьем, библиотеку и рабочий кабинет Фламеля - на четвертом. А на чердаке объятая вечным цветением располагалась оранжерея мадам Фламель. И каждый этаж этого удивительного даже в глазах волшебника дома внутренними размерами превосходил любое из соседних зданий. Но хоть Фламели и обустроились с почти королевским размахом (в оранжерее Альбус встретился со стайкой павлинов и фазанов, лениво развалившихся у фонтанчика, вода в который поступала прямиком со склонов Монблана), в первую очередь их жилище все же хотелось назвать уютным. Все здесь было обставлено со вкусом и удобством - у каждого кресла стоял пухлый низенький табурет для ног, вазы с фруктами и блюда с печеньем и орехами появлялись на этажерках и журнальных столиках, стоило почувствовать легкий голод, а парящие в воздухе свечи тактично отплывали в стороны от сморенного сном гостя (что Альбус однажды испытал на себе). Каждую комнату неизменно наполняло важное тиканье часов и тонкий аромат свежих букетов, которые мадам Фламель по утрам приносила из оранжереи. Пронизывающая дом насквозь винтовая лестница, если вежливо попросить, аккуратно сворачивалась, поднимая на любой этаж, а двери, ведущие в помещения, не предназначенные для гостей, любезно извинялись за то, что не могут пустить внутрь. Дом Фламелей словно был еще одним отдельным живым существом, и Альбус каждый день знакомился с ним ближе, то и дело открывая для себя что-то новое. Знакомство это началось, разумеется, с одной из гостевых спален, которую ему выделили. Спальня эта, со стенами и мебелью спокойных, но не слишком холодных синих тонов, размерами едва ли не превышала его лондонскую квартиру после расширения и имела абсолютно все необходимое: большую мягкую кровать с балдахином, вызвавшим в его душе щемящую ностальгию по Хогвартсу, трюмо с тремя сдвижными зеркалами и вмонтированным самонаполняющимся умывальником, высокий гардероб с резными русалками на дверцах, рабочий стол с ящиками и пюпитром в виде половинки огромной перламутровой раковины, книжный шкаф с литературой для “легкого” чтения, от которого Аберфорт бы немедля полез на стену, а также огромное окно с видом на город с высоты (хоть это было физически невозможно) как минимум пятого этажа. В первую ночь Альбус долго глядел в него, слишком взволнованный и слишком упоенный красотой старинного города, чтобы уснуть, впервые за несколько дней отвлекшись от болезненных мыслей о Геллерте неосознанно, без специальных усилий. Поэтому на завтрак он явился с опозданием, когда Фламели уже допивали вторую чашку кофе, а их домовой эльф, Бижу - почтенных лет, с дряблой свисающей как у шарпея кожей, но зато облаченная в миниатюрное платье горничной, передник и чепец, из-под которого торчали острые уши - убирала со стола грязную посуду. - Прошу прощения, - виновато моргая заплывшими от недосыпа веками и поправляя шейный платок, извинился Альбус, не смея садиться за стол. - О, ничего страшного, - мановением руки отодвигая для него стул, улыбнулась Перенелла, на которой сегодня была белая блузка с высоким кружевным воротником и зеленый, в тон глазам, жилет на двух пуговицах. - На новом месте всегда плохо спится. К тому же мы не привыкли торопиться с завтраком. - Чего изволит месье Дамблдор? - тоненьким дребезжащим голоском поинтересовалась вернувшаяся с кухни Бижу, поправляя пенсне. - Хм, тосты? Пожалуйста, - скромно попросил он. Отдавать прямые приказы было непривычно, ведь Хогвартские домовики старались выполнять свою работу, не попадаясь на глаза, а своего эльфа у Дамблдоров никогда не было. Тем более, что за последние полгода Альбус уже привык управляться с домашними делами своими силами. - И добавь к ним абрикосовый джем, он подходит лучше всего, - безапелляционно велел Николя (а не Николас!), откладывая газету в сторону. На нем была, кажется, та же самая темно-коричневая мантия, что и вчера, но сегодня Альбус заметил на ее вороте и манжетах замшевые вставки с легким синеватым отливом. Наверное, шкура какого-нибудь чрезвычайно редкого животного. - Ну что, Альбус, как подкрепишься, я покажу тебе мою лабораторию. От энтузиазма, которым горели его маленькие, но цепкие темные глаза, казалось, вот-вот расплавится стекло очков. Альбус даже подумал, уж не отказаться ли ему от завтрака вовсе, чтобы не заставлять волшебника ждать, но тут Перенелла серебристо рассмеялась. - Ах, Никки, все бы тебе твоя лаборатория. Никуда она не убежит, милый. Может, лучше покажем Альбусу город? Ведь он впервые в Париже, а сегодня тепло и солнечно. Разве мы вправе лишать его такого удовольствия? Альбус хотел было уверить ее, что для него лаборатория Николя представляет, само собой, куда больший интерес, чем Париж, но, слава Мерлину, не успел совершить эту, как он понял позднее, непростительную ошибку. - Пожалуй, ты права, дорогая, - согласился Фламель, допивая кофе и аккуратно промакивая губы салфеткой. - Такого сухого января я не припомню с 1732 года. - Обычно в это время года у нас сплошные дожди, - закивала Перенелла, обращаясь к Альбусу, перед которым расторопная, несмотря на свой преклонный возраст, Бижу уже поставила тарелку с тостами, маслом и джемом - к счастью, не только абрикосовым, его Альбус терпеть не мог - столовые приборы и чашку ароматного, красноватого чая. - И хотя в этом есть своя прелесть, влюбляться в Париж лучше под солнцем, вот увидишь. Перенелла Фламель, или, как она предпочитала кратко - Рене, как впоследствии ему довелось не раз убедиться, ошибалась крайне редко. И всегда добивалась своего. Ибо, заметив, как ее зеленое пальто и шляпка удачно завершили ансамбль из юбки и жилета, Альбус сделал вывод, что, одеваясь к завтраку, ведьма была заранее уверена в том, что день пройдет ровно так, как она того хочет. Сначала они прошлись по старым извилистым улочкам, задержавшись у белоснежной церкви Сен-Сюльпис и послушав ее непростую историю из уст Николя, а затем по диагонали пересекли расположенный неподалеку Люксембургский сад, в который, привлеченные солнцем, стянулись многие жители города - от прогуливающихся рука об руку дам, гуляющих с детьми нянь и наслаждающихся чтением газеты и курением трубки джентльменов, до группы громкоголосых студентов, с азартом играющих в крокет. Затем, миновав величавое здание Сорбонны, углубились в Латинский квартал, где Рене пришлось едва ли не силком оттаскивать мужа и Альбуса от витрин многочисленных книжных лавок, и посетили Пантеон, бывшую церковь, а ныне - место захоронения многих великих французов, в том числе Луи де Бугенвиля, знаменитого первооткрывателя и хорошего знакомого Николя. “И последнего близкого друга” - добавила многозначительным шепотом Рене. После, чтобы немного рассеять скорбь и печаль, навеянные монументальной торжественностью усыпальницы, и чтобы согреться - зимнее солнце было ярким, но холодным - они заняли столик в кафе Le Procope, где выпили по чашечке горячего шоколада. Рене рассказала, что здесь когда-то впервые попробовала мороженое, а еще познакомилась с Вольтером, уже, правда, восьмидесятилетним, но “тем еще проказником”. Согревшись и вернувшись в благостное расположение духа, они вышли на набережную Сены - там Альбус невольно и с ледяным уколом в груди вспомнил, как восхищенно о Париже высказывался Геллерт - к церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, откуда открывался самый лучший, согласно авторитетному мнению Николя, вид на Нотр-Дам, башни и шпиль которого Альбус накануне видел из окна своей спальни. Сейчас, как и ночью, от собора, величественно возвышающегося на фоне светло-голубого с сизоватыми клочьями облаков неба, веяло мощью и мрачной красотой, ничуть не рассеянной, а лишь подчеркнутой косыми лучами солнца. Угловатый и массивный, но в то же время изящный фасад, острая свинцовая крыша, ажурный скелет подпорных арок - в каждой своей части - в гаргульях, в бронзовых статуях и витражах собор Парижской Богоматери хранил свою долгую, многовековую историю. Которую Николя, судя по всему, вознамерился поведать им от начала и до конца во всех подробностях, так что к тому времени, как они пошли не то на четвертый, не то на пятый круг вокруг собора, голова Альбуса уже лопалась от обилия имен, дат и архитектурных терминов, и Рене, заговорщически ему подмигнув, пожаловалась мужу на усталость. Николя, похоже, мог говорить о Нотр-Даме вечность, а то и две, но пожеланию жены внял безоговорочно, и они покинули остров Сите, перейдя по одному из коротеньких мостов на правый берег Сены, где уютно устроились в небольшом (на три столика) и с виду невзрачном кафе, седовласый владелец которого приветствовал чету Фламелей с искренним радушием, но под другой фамилией. - Ради безопасности и душевного спокойствия мы с Николя вне стен дома предпочитаем скрывать свой истинный облик, так что большинство людей, будь то маглы или волшебники, видят нас каждый по-своему, - шепотом пояснила Рене, пока Николя заказывал три порции лукового супа с гренками. - По той же причине наш дом окружен мощными чарами сокрытия, разве что есть небольшая лазейка в лавке. - Но зачем оставлять возможность проникнуть в ваш дом? - удивился Альбус, постеснявшись спросить, видит ли он настоящие лица Фламелей или тоже подвержен иллюзиям, как все остальные. - Полагаю, потому что Николя хотел бы встретиться с волшебником, который окажется достаточно искусен, чтобы сокрушить или обмануть его чары, - улыбнулась Рене, стрельнув веселым взглядом в сторону мужа. Альбус и раньше не раз ел луковый суп - Кендра, к примеру, любила готовить его ближе к ноябрю, когда ударяли первые заморозки - но это блюдо он всегда относил к непритязательной деревенской кухне и никогда бы не подумал, что простой бульон может сочетать в себе столько вкусовых оттенков и иметь такое тонкое послевкусие. Но когда аромат белого вина, карамельные луковые нотки и тягучесть Грюйера сплелись на его языке в единую симфонию, Альбус понял, что до сего момента совершенно ничего не знал о вкусной еде. Перекусив - а Николя еще и вздремнул в глубоком мягком кресле - они вернулись на свой маршрут по набережной Сены, пройдя мимо колоннады Луврского дворца, и вскоре свернули в кажущийся бескрайним сад Тюильри, где Фламель долго и обстоятельно сокрушался по поводу сожженного дворца, а Рене кормила гренками уток, облюбовавших неглубокий восьмиугольный бассейн. Пройдя сад насквозь, что с учетом экскурсии Николя заняло больше часа, они вышли на просторную площадь Согласия, где когда-то казнили магловских короля и королеву, а теперь стоял египетский обелиск, почти что двойник лондонской Иглы Клеопатры. Но самое главное - отсюда виднелась далекая, но узнаваемая, вздымающаяся над морем крыш верхушка Эйфелевой башни. - Мы же пойдем туда, да? - воодушевился Альбус, чье внимание подобно стайке увидевших хлебные крошки голубей тотчас упорхнуло с площади Согласия. - К Эйфелевой башне! Обернувшаяся Рене успела лишь поджать губы, явно сдерживая смех, а в следующий миг степенно шагающий с ней под руку Николя вдруг взбурлил негодованием. - Ни за что! Ноги моей не будет рядом с этим отвратительным куском металла! - Никки жутко не нравится башня, - пояснила очевидное Рене. - Любой человек, обладающий мало-мальским вкусом, будет оскорблен видом этого нелепого сооружения! Как только они посмели так изуродовать Париж! Вот уже десять лет…! - Одиннадцать. - ...одиннадцать лет это безобразие из винтов и лома мозолит мне глаза! Фламель возмущался долго, почти всю дорогу до Марсова поля, и был настолько поглощен своим недовольством, что, когда они свернули на rue de l'Universite и перед взором неожиданно вырос ажурный металлический свод, так и застыл, прервавшись на полуслове. Затем его седые брови гневно сошлись на переносице. - Ни за что! - и в следующий миг Николя бесшумно растворился в воздухе, словно его и не было. - Ах, Никки всегда такой импульсивный, - ничуть не огорчившись, отмахнулась Рене и, взяв Альбуса под руку, повела его вперед. Если парижане и разделяли ненависть Фламеля к новому культурному памятнику, то уж точно не в такой теплый и солнечный день - на Марсовом поле было полно народу. Две молодые дамы с кружевными летними зонтиками, хихикая, позировали для фотосъемки, чуть поодаль расположились вездесущие любители крокета, а между прогуливающихся людей, широко и непринужденно улыбаясь, прохаживался мужчина в длинном бумажном фартуке, из кармашков которого торчали уголки почтовых открыток. Альбус же, задрав голову и не особенно смущаясь, глазел на Эйфелеву башню, чей острый шпиль терялся в лазури неба и грозил вот-вот проколоть небольшое пухлое белое облако. И хоть Альбус не претендовал на звание искушенного ценителя искусства, но так и не понял, чем же так недоволен Фламель. Металлические перекрытия своей воздушностью напоминали не то паутину, не то резные статуэтки из слоновой кости, и создавалось впечатление, будто такую конструкцию легко сдует даже слабый порыв ветра. Но прошел десяток лет, а башня по-прежнему гордо возвышалась над Парижем, неподвластная ветру и глухая к насмешкам, являя собой воплощение смелых новаторских идей наступившего двадцатого столетия. Если бы только Ариана ее увидела. Ему живо представилась сестра в красивом прогулочном платье и шляпке, замершая в тихом восхищении у подножия башни. А еще - Геллерт, прокравшийся в кадр с двумя женщинами и старательно корчащий рожи на заднем плане. Если бы только в тот вечер все пошло по-иному, и они втроем все же отправились бы в путешествие... - Альбус? Он поспешно отвернулся, чтобы тайком от Рене сморгнуть навернувшиеся слезы, и кивком указал на удаляющегося мужчину с открытками: - Пойду посмотрю, что у него есть. Открытки были магловские, а потому запечатленные на них птицы и облака не двигались, и ветер не колыхал сочную зелень крон, но так даже лучше. Три открытки он решил отправить Батильде, Дереку и, следуя наитию, Элфиасу. В конце концов, нельзя больше хранить молчание и игнорировать его письма. А одну, самую красивую, на которой Эйфелева башня была изображена в точь-в-точь такой же солнечный, хоть и летний день, оставить при себе. Ее он отнесет на могилу Арианы, когда появится там в следующий раз.

***

Чего он ожидал от Америки? В первую очередь - плакатов «Разыскивается» со своей фотографией. Из всех людей в мире лишь один Альбус знал, куда он отправится в первую очередь, знал все его планы и цели, и посему, учитывая то, как они расстались, Геллерт не обольщался надеждой, что Альбус будет хранить молчание. А если даже и будет, авроры быстренько его разговорят. Однако, сбежав с острова Эллис, на котором все прибывающие в Соединенные Штаты Америки иммигранты обязаны были переждать две недели карантина, Геллерт не обнаружил ни плакатов, ни повышенного внимания со стороны органов правопорядка, как магических, так и не-магических. Никто не заинтересовался молодым одиноким чужестранцем, приплывшим в Новый Свет в погоне за мечтой. Напротив, Нью-Йорк встретил его буквально с распростертыми объятиями - едва ли не в первый же день Геллерт весьма удачно заполучил в свое временное владение неплохую комнатку в центральном Бруклине, с помощью слабенького Империуса убедив пожилого арендодателя в том, что он его троюродный племянник. Не встретив явного сопротивления, Геллерт, тем не менее, не расслаблялся и в первую неделю даже не сунулся в Нижний Манхэттен, в самое сердце города, туда, где в головокружительно высоком Нью-Йорк Уорлд Билдинг в тайне от маглов обосновался Магический Конгресс Управления по Северной Америке. Нет, сперва он немного освоился в Бруклине и окрестностях, посетил Верхний Манхэттен (и даже захолустный Куинс), зорко глядя по сторонам и хорошенько запоминая удобные людные и не очень места, куда при необходимости смог бы трансгрессировать, уходя от преследования. Но при всей рациональности этой “разведки” не мог отрицать и того, что Нью-Йорк влюбил его в себя практически с первой минуты. Конечно, в его сердце навсегда осталась изысканная, блистательная, царственная Вена, но многоликий, многоголосый, бурлящий Нью-Йорк с широкими шумными авеню и пестротой плотно заселенных кварталов, с будоражащей близостью океана и раскинувшим узкие чаячьи крылья Бруклинским мостом, казалось, не останавливался ни на миг в своем стремительном, алучщем ритме. В ритме самого Геллерта. Конечно, одними экскурсиями дело не обошлось. Осторожно, мало-помалу Геллерт подбирался к заветной Парк-Роу, сужая круг, терпеливый и настырный как стервятник, хоть несколько раз его, честно говоря, подмывало заявиться прямиком в МАКУСА, наплевав на осторожность. Пусть не в Архив, а, к примеру, на прием в отдел по работе с населением - одним глазком заглянуть в МАКУСА, немного осмотреться и понять, наконец, ждут его там или не ждут. Но эта идея, разумеется, была решительно им отброшена. В любом случае на входе посетители проходят регистрацию волшебных палочек, а данными о его осиновой палочке британский аврорат наверняка поделился. К тому же, нет никаких гарантий, что на пути ему не встретится Гибель воров, и тогда любая маскировка и даже чужая палочка перестанут иметь хоть какое-либо значение. Две недели он ломал голову над тем, как подобраться к зданию, большую часть которого занимал офис издательства одной из Нью-Йоркских магловских газет - думал даже податься в начинающие журналисты - пока однажды неподалеку от городской ратуши не наткнулся на закусочную для волшебников “У Пегги”. И не узнал, что это заведение благодаря своей близости к штабу МАКУСА (а еще вкуснейшим свежим бейглам) является излюбленным местом для завтрака или ленча у многих министерских сотрудников. А где ленч, там и сплетни. Вот только сутками напролет торчать в закусочной он не мог - это было бы не только крайне подозрительно, но еще и сильно било по кошельку - а потому оставался единственный вариант. Помня рассказы Альбуса о работе в книжной лавке, Геллерт, недолго думая, устроился в «У Пегги» младшим официантом. Для этого, правда, пришлось заморочиться с маскировкой. И если цвет волос он с помощью парочки незатейливых заклинаний легко сменил на черный, то с глазами, а точнее с правым, магическим, дело обстояло куда сложнее. Геллерт не мог сравниться в мастерстве трансфигурации с Альбусом и всерьез опасался сотворить с глазом что-нибудь непоправимое, поэтому вынужден был исхитриться, заколдовав дешевые очки так, чтобы они искажали цвет его глаз для стороннего наблюдателя. Эти чары и те, что меняли цвет волос, приходилось обновлять каждый день, но зато в результате (особенно после того как он не без усилия над собой отказался от бритвы) Геллерт перестал узнавать себя в зеркале. Хозяин заведения, вечно занятой и напрочь лишенный чувства юмора мистер Штольцхирш, не удосужился объяснить Геллерту, кто такая Пегги, зато нагрузил работой по самые уши, так что первые несколько дней тот был слишком занят, чтобы пустить их в ход. Но быстро обвыкся, благодаря природному обаянию наладив дружеские отношения с остальным персоналом, и спустя неделю уже ловко лавировал между круглыми столиками, разнося кофе, булочки и прочую выпечку и не прекращая дежурно улыбаться. Работа официантом имела массу преимуществ, которые Геллерт по достоинству оценил. Во-первых, стоило надеть форму, и необходимость в маскировке практически сходила на нет, ведь большинство посетителей (не считая молодых незамужних дам) почти не поднимали взгляд выше меню или воротничка его белой рубашки. Во-вторых, такая незаметность позволяла подолгу задерживаться у столиков, за которыми велись интересующие Геллерта беседы. Так он узнал, например, что женский туалет на верхнем тридцатом этаже (маглы, кстати, были убеждены, что в Нью-Йорк Уорлд Билдинг их всего двадцать) постоянно засоряется, что двадцать четвертый этаж полностью занят патентным отделом, а миссис Вайс, глава отдела магического транспорта, изменяет мужу с мистером Уилкоксом, заместителем главы отдела магического законодательства. И это не говоря уже о том, что многих сотрудников МАКУСА он теперь знал в лицо. Конечно, его источником были не только обрывки подслушанных разговоров. Геллерт также всерьез взялся за “Рупор Америки”, главную волшебную газету страны, статьи в которой показались ему куда более смелыми и острозубыми, нежели те, что позволял себе “Ежедневный пророк”. Статьи в Рупоре нередко носили критический, почти язвительный характер и часто весьма нелестно отзывались о действиях правительства, что для Пророка, полностью контролируемого Министерством, стало бы делом неслыханным. Хотя было еще раннее утро, от желающих согреться ароматным обжигающим кофе - погода выдалась особенно промозглой даже для февраля - не было отбоя. Но Геллерт, разносящий заказы и взмахом палочки посылающий вдогонку столовые приборы, салфетки и сахарницы, все равно успевал урывками читать Рупор, на первой странице которой сегодня красовалось очередное интервью О’Брайена. Того самого ублюдка О’Брайена, который заставил волшебный мир порвать экономические контакты с маглами. Последствия этого закона, вошедшего в силу в начале года, начинали сказываться уже сейчас - многие мелкие предприятия закрывались, будучи не в состоянии вести дела в новых условиях. Ведь при найме даже минимального количества работников-магов цена за производимый товар вырастала настолько, что само производство становилось убыточным. Лишь самые крупные, давно закрепившиеся на рынке компании могли позволить себе держать большой штат волшебников, и эти гиганты, само собой, в большинстве своем находились на территории США, законы которой и раньше запрещали любые тесные взаимодействия с маглами. Таким образом, волна недовольств и протестов, захлестнувшая Европу, докатившись до Америки, едва смочила медные пальцы ног леди Свободы, и интервью О’Брайена как раз было посвящено отрицанию хоть сколько-либо значимого ущерба от нового закона. Стоя за прилавком вместо взявшего пятиминутный перерыв коллеги, Геллерт как раз дочитывал интервью, кипя от возмущения, когда в кафе вошел тот, кого он уже давненько ждал. - Три бейгла с кунжутом и лососем, пожалуйста, - обратился к нему молодой темноволосый мужчина с кротким лицом и большими как у кролика глазами. - И поподжаристей, пожалуйста. - Как Вам будет угодно, - улыбнулся Геллерт, ловко заворачивая выпечку в бумагу и краем глаза наблюдая за тем, как тот нервно поглядывает на карманные часы. Хоть рабочий день в Министерстве начинался в девять утра, Геллерт уже знал, что он так торопится из-за обыкновения своего начальника приходить на работу как минимум к без четверти девять. Также он знал и то, что бейглы тот предпочитает хрустящие и с небольшим количеством сливочного сыра - чтобы не промокла корочка. Протягивая мужчине бумажный пакет, Геллерт поправил давящие на переносицу очки уже ставшим привычкой жестом. - Ну и погодка сегодня, да? - Верно, - кивнул тот, спешно расплатившись, но все же задержавшись, чтобы забрать мелкую сдачу. - До свидания. - Ждем Вас снова, - еще лучезарнее улыбнулся Геллерт, и когда мужчина заспешил к двери, незаметно вытащил палочку из передника. Бумажный пакет порвался, и выпавшие из него бейглы, словно издеваясь, покатились по полу в разные стороны. - Ах, чтоб тебя! - громким шепотом выругался покрасневший мужчина, от волнения нырнув за одним из беглецов под стол вместо того, чтобы попросту приманить. Две дамы, важно потягивающие за ним кофе, громко завизжали, и все кафе покатилось со смеху. - Смотрите, под юбки полез! Во дает! Вконец сконфуженный и практически багровый мужчина вылез обратно, мямля слова извинения. И выскочил за дверь. - Стойте! Сэр! - Геллерт нагнал его на улице, протянув заранее приготовленный пакет с аналогичным заказом. - Вот, возьмите, пожалуйста. За счет заведения. Смущение в больших темных глазах сошло на нет, когда мужчина не увидел на лице Геллерта насмешки. Облегченно улыбнувшись маленьким ртом, он взял пакет, прижав его к груди. - Большое спасибо! Вы меня очень выручили! Мистер…? Они виделись почти каждый будний день, но разве кто-то будет запоминать имя официанта? - Ульрих Брукнер, - улыбнулся Геллерт, протягивая ладонь. Брукнер была девичьей фамилией его маглорожденной бабушки Эльзы, и в списках великих волшебных семей не значилась. - Приятно познакомиться, мистер Брукнер! Меня зовут Лиам Абернэти.* О, и мне тоже очень приятно.

***

- АЛЬБУС! - Мартѝн налетела на него, едва не сбив с ног, и трижды звонко расцеловала в щеки, а затем крепко обняла, отчего лицо Альбуса утонуло в меховой оторочке воротника ее пальто. - Какой приятный сюрприз! Я не ждала тебя так скоро! Он написал ей спустя пару недель после приезда, когда благодаря ежедневным прогулкам с Фламелями немного освоился и перестал чувствовать себя инопланетянином на улицах Парижа. - Местный профессор предложил мне место ассистента, и я подумал, что упускать такую возможность было бы ужасно неправильно, - улыбнулся Альбус, слегка порозовев от столь жаркого приема. Он все еще не привык к некоторым особенностям французской культуры, и украдкой оглянулся по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто с неодобрением. Но оживленная rue de la Paix хранила слепую снисходительность, к тому же прохожих больше интересовали витрины элитных ювелирных лавок. - Как твои дела? Выглядишь чудесно. - Не могу сказать о тебе того же, - озабоченно нахмурившись, покачала головой Мартѝн, поправляя съехавшую шляпку, украшенную одним только черным пером, а затем одернула короткие, едва ниже локтя рукава пальто и подтянула длинные перчатки. - Ты сильно похудел. Неужели твой профессор не кормит тебя как следует? - Ну…, - скорее даже наоборот, в доме Фламелей (и в присутствии Бижу) Альбусу иногда приходилось отказываться от добавки чуть ли не с боем, но он бы скорее рассказал Мартѝн о существовании домовых эльфов, нежели признался в истинной причине отсутствия у него аппетита. Он ухмыльнулся, предугадывая ее реакцию. - Просто у вас во Франции и поесть-то нечего. - АХ ТАК! Смеясь, они двинулись к зданию оперы, в паре кварталов за которой, как пояснила Мартѝн, находилось фотоателье ее отца. - Mon papa очень хочет с тобой познакомиться, и Пьер, младший брат, тоже, но он сегодня на лекциях, - поведала девушка, бойко шагая по булыжной мостовой. - Я, кстати, решила в будущем году поступать в академию изящной словесности. Они каждое лето организуют экспедицию в страны Африки и Латинской Америки. И хотя обычно берут только студентов старших курсов, мне сказали, что у меня есть все шансы, так как я умею отлично фотографировать. - О, это здорово! Надеюсь, у тебя получится, - искренне порадовался за нее Альбус, конечно, не без толики зависти. Доведется ли ему когда-нибудь воплотить свою мечту о путешествии? - А вы с профессором чем занимаетесь? Чем-то жутко интересным, наверное? На самом деле за две с небольшим недели Николя успел лишь познакомить Альбуса со своей лабораторией, и к серьезным исследованиями они еще не приступали - Фламели никогда никуда не торопились, что, учитывая их фактическое бессмертие, вполне можно было понять. Но даже те небольшие совместные эксперименты едва ли можно было свести к магловской химии. - По правде говоря, я пока что в основном занимаюсь тем, что мою лабораторную посуду, - якобы сконфузился он, так и не придумав, что ей ответить. Да, глупо было с его стороны не подготовиться к такому вопросу заранее, в конце концов, Мартѝн не обманешь бессмысленной чередой терминов. - Все с чего-то начинают, - пожала плечами она. - Mon papa много лет работал подмастерьем прежде, чем накопил на собственное фотоателье. Так что у тебя все еще впереди. И я в любом случае очень рада, что ты все-таки решился на переезд. В этих словах Альбус уловил намек на что-то, чего не понял, но не счел пока нужным уточнять. - Просто я, пожалуй, слишком устал от Лондона, - честно признался он. - Понимаю. Мне, бывает, тоже хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко, где нет никого, кого бы я знала, - тон ее голоса не изменился, но Альбус вновь уловил некоторую недосказанность. - О, вот мы и пришли! Они остановились перед узким домом, за стеклянной витриной на первом этаже которого были выставлены фотографии в рамках всех размеров и видов - от снимков в полный рост до портретов и совсем маленьких фотографий, которые можно было вложить в медальон или крышку карманных часов. Над свежевыкрашенной деревянной дверью висела вывеска “Художественное фотоателье Дюкре”. Несмотря на то, что в этом районе Парижа уже давно было доступно электричество, студия по старинке располагалась на верхнем этаже, куда сквозь большие чердачные окна проникал дневной свет. - Papa говорит, что электрическое освещение придает лицам на фотографиях мертвенность, - рассказывала Мартѝн, взлетая по узкой лестнице, приподняв подолы юбок. Запыхавшийся Альбус, привыкший к волшебной лестнице Фламелей, заметно отставал - к левому колену еще не вполне вернулась былая подвижность. К тому моменту, когда он вслед за исчезнувшей в дверном проеме Мартѝн поднялся в ателье, она уже обнималась с пожилым мужчиной в мешковатом бархатном жилете и давно вышедших из моды полосатых брюках. - Ma puce, - ворковал старик, расцеловывая дочь. Он был невысокий, худой и будто ссохшийся (и выглядел куда старше Николя), но шишковатые пальцы весьма ощутимо сжали ладонь Альбуса. - Месье Дамблдор! Моя дочь после путешествия в Англию только о Вас и рассказывала. - Не представляю даже, что особенного обо мне можно рассказывать, - улыбнулся Альбус, с любопытством оглядывая студию, пространство которой было поделено на несколько частей. В одной из них, возле разрисованной под сельский пейзаж стены стояло плетеное кресло и покрытый белой скатертью столик с сухоцветами, фруктами из папье-маше и глиняным кувшином. Противоположная стена имитировала морское побережье, и из реквизита здесь имелись рыболовная сеть, весло и пляжный зонтик. Самым же детализированным и, вероятно, популярным был задник, изображающий кабинет с библиотекой - тут стояло высокое кресло, этажерка с книгами и напольные часы, когда-то остановившиеся на без четверти двенадцать. В дальнем, самом темном углу студии хранились раздвижные ширмы, табуретки различной высоты и несколько штативов, а северная часть крыши и вовсе была стеклянной - через нее в студию падал ровный дневной свет. - Как у вас просторно и светло! Дюкре радостно всплеснул руками: - Все потому, месье Дамблдор, что, как я всегда говорю, нет ничего лучше естественного освещения! Он не предполагал, что они пробудут в ателье до самого вечера, но так с ним случалось всегда при встрече с человеком, подобным месье Дюкре. Увлеченным, влюбленным в свое дело. Таким был Фламель, с любовью вещающий о каждой улочке Парижа, таким был и сам Альбус, пьянеющий в присутствии благодарного слушателя. В этот вечер, правда, не обошлось и без настоящего алкоголя - лучащийся дружелюбием месье Дюкре в честь знакомства достал “припасенную на особый случай” бутылочку ликера Chartreuse, очень крепкого, но обладающего приятным травяным послевкусием. Это послевкусие затем вылилось в самый нелепый разговор в жизни Альбуса. Сердечно попрощавшись с месье Дюкре, они с Мартѝн покинули фотостудию и первое время шли молча, приятно опустошенные насыщенной беседой. Лишь спустя некоторое время Мартѝн нарушила тишину осторожным вопросом: - А как там… Дерек? - Хорошо, только много работы. Но это, кажется, не мешает ему ходить на свидания, так что, думаю, у него все отлично, - без всякой задней мысли ответил Альбус, вспомнив последнее письмо Азимуса, в котором тот хвастливо сообщал, что на выходных ходил с Лорой из Сытого беса на танцы и что “кажется, я ей нравлюсь”. Впрочем, Альбус сильно сомневался, что ей одной. Ведь помимо профессии, окруженной ореолом романтики, Дерек обладал весьма незаурядной внешностью - хоть Альбусу пока еще сложно было назвать красивым кого-либо кроме Геллерта - а еще чувством юмора и такими редкими качествами, как добропорядочность и честность. Конечно, Альбус не мог ручаться за женщин, но ему всегда казалось, что Азимус из тех, кто пользуется большой популярностью. Мартѝн, с другой стороны, он по какой-то причине не заинтересовал. - О…, - ее взгляд на мгновение почему-то стал сочувствующим, и Альбус, подзадоренный коварным Chartreuse, простодушно спросил, не успев подумать, как это прозвучит: - А все-таки, почему ты ему отказала? Мартѝн замерла на середине шага, недоуменно изогнув брови, и ему даже показалось, что она сейчас влепит ему пощечину, но вместо этого ее лицо приобрело растерянное и слегка виноватое выражение. - Но разве я могла поступить иначе, Альбус? Тебе было бы неприятно, а я все равно собиралась уезжать, так что… - Почему это мне было бы неприятно? - в свою очередь не понял он, только теперь начиная заторможено осознавать, какую щекотливую тему поднял. И вот зачем? - Причем тут я? - Но разве ты не..., - она взволнованно замолчала, пристально его разглядывая, и тут Альбуса бросило в краску. О, Мерлин! Как он мог быть таким бессердечным и бестактным? А еще посмеивался над ненаблюдательностью Дерека! Идиот! - Прости, но я…, - потея, он дрожащими пальцами слегка ослабил шейный платок, лихорадочно подбирая слова. Ему никогда еще не приходилось сообщать девушке, что не испытывает к ней романтических чувств. И, честно говоря, он надеялся, что никогда и не придется! - Ты мой очень хороший друг, но я не… - Погоди-погоди, Альбус! - округлив глаза, она суматошно замахала ладонями. - Не нужно! Не нужно извиняться! Я знаю, что ты не влюблен в меня! Альбус застыл, глупо открыв рот, с лицом, лишенным какой-либо осмысленности, ибо теперь окончательно потерял хоть какое-либо понимание происходящего. Отступивший было румянец устремился к его скулам с новой силой. Какой позор. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что их никто не слышит, Мартѝн выдохнула и ласково улыбнулась, тронув его за плечо. - Не нужно притворяться, Альбус. По крайней мере, со мной. Я давно поняла, что ты его любишь, так что можешь больше не делать вид, что все в порядке, и спокойно выговориться. Что?! - ЧТО?! - Я все знаю, Альбус. Если честно, догадаться было несложно, ведь ты был таким печальным и задумчивым в Лондоне, а когда мы даже вскользь касались темы любви, и вовсе менялся в лице, - она сочувственно покачала головой. - Представляю, как тебе было тяжело продолжать видеться с ним! Особенно зная, что он не ответит на твои чувства. Так что я очень хорошо понимаю, почему ты уехал. И не бойся, я, конечно, ничего не скажу ни ему, ни кому-либо еще. А если тебе захочется поговорить об этом, я всегда... - О, Мерлин! - не выдержав, он с силой вдавил лицо в ладони, не веря, что все это реальность, а не абсурдный сон. - Нет, Мартѝн, нет! Все совсем не так! Теперь настала ее очередь сконфуженно краснеть. - Ох! Прости, Альбус! Я была уверена, что ты…, - отдернув руку от его плеча, она в ужасе поднесла ее ко рту, будто рассчитывая, что неосторожно брошенные слова смогут в него вернуться. - Прости меня, Бога ради, я такая глупая! Нет, Мартѝн, ты вовсе не глупая. - Я не люблю Дерека, - отняв ладони от лица, вздохнул он, серьезно на нее взглянув. Он мог бы рассказать ей о сестре или придумать любое другое объяснение своей тоске, но он слишком долго лгал и скрывался. И не смог заставить себя отказаться от предложенной ею поддержки, отмахнуться от ее доброты. - Но в остальном ты права. Я только не представляю, как ты об этом догадалась. Не может же это быть вот настолько очевидно?! - Брось, Альбус, - улыбнулась Мартѝн с явным облегчением. - Мы знакомы уже несколько месяцев, и ты ни разу не посмотрел на меня так, как обычно смотрят мужчины. Оторопевшему Альбусу отчего-то стало стыдно за весь мужской род.

***

Стоял туман, и здания, издали похожие на башни из детских кубиков, казалось, плыли в этой густой молочно-белой пустоте. В ней же обрывался и Бруклинский мост. Редкие чайки летали низко и молча, и ни одна из них не позарилась на кусочек подсохшего позавчерашнего сэндвича с копченой индейкой и вялым салатом. Мистер Штольцхирш разрешал сотрудникам уносить домой нереализованную выпечку, встретившую свой трехдневный юбилей, и вот уже почти два месяца Геллерт только ею и питался. Из окна за спиной раздался хлопок закрывшейся двери, и, глянув на хлебный уголок, Геллерт швырнул его в пустоту под свешенными с площадки пожарной лестницы ногами. И выудил из кармана рубашки бутафорские, чтоб их, очки. - Эй, Ульрих! Снова задницу морозишь? - в окне нарисовалась осточертевшая физиономия Лиама с раскрасневшимся от холода носом. - Принес что-нибудь с работы? Умираю от голода. - В пакете, - лаконично ответил Геллерт, поднимаясь на ноги и отряхивая брюки от мокрой ржавчины чистящим заклинанием. - Опять с индейкой? А я надеялся, будут с ветчиной, - удрученно вздохнул тот, шурша бумагой, и перед тем, как влезть обратно в комнату через распахнутое настежь окно, Геллерт прикрыл глаза и мысленно досчитал до пяти. Лиам Абернэти раздражал его всем, и прежде всего - самим своим существованием. Геллерт всегда считал себя обладателем гибкой психики, но Лиам, эта квинтэссенция бестолковости, уныния и вечного недовольства, сам того не ведая, моментально съедал его моральные ресурсы, и он успел уже десять раз пожалеть о том, что предложил съехаться, тем самым экономя на арендной плате. Ну как, экономя. Сам Геллерт благодаря Империусу на владельце за квартиру не платил ни цента, но Абернэти знать об этом не следовало. Как и о том, зачем, собственно, Геллерт завел с ним дружеское знакомство. - Ну, как дела на работе? Проверка прошла без заминок? - открыв дверцу шкафа, к внутренней поверхности которой заклинанием было приклеено небольшое зеркало, Геллерт стянул с вешалки один из своих шейных платков и принялся неспешно его повязывать, внимательно поглядывая на соседа. - Каой ам! - с набитым ртом отозвался Лиам, с трудом сглатывая сухой сэндвич. Он все еще был в пальто и даже не потрудился снять шляпу. - Грейвз нашел у Мередит кусочек пергамента с паролем к картотеке, и такое началось! Прочитал нам часовую лекцию про ответственность и бдительность. Тц! Лучше бы рассказал, зачем ему вдруг понадобилось проводить проверки в штабе каждые две недели! А, мистер Грейвз-старший, все меня ждете. - Может он боится взлома? - невинно предположил Геллерт. - Тогда тем более мы все должны знать, что происходит, а не только авроры, - фыркнул, осыпав потертое пальто и шарф крошками, Абернэти. - Почему нам никогда ничего не говорят? Мы такие же работники аврората, как и Грейвз с его любимцами. И мы точно так же рискуем каждый день, - заносчиво добавил он. О, Лиам, ты не представляешь, как. - Согласен. Странно, что Грейвз тебя не посвятил, ведь ты же его секретарь, а значит, практически правая рука, - сочувственно закивал Геллерт, решив пополнить уровень меда в аккуратных маленьких ушах Абернэти. Хоть по его мальчишески гладкому лицу с бездонными кроличьими глазами сказать было трудно, но Лиаму в следующем году исполнялось тридцать, то есть он работал в аврорате уже почти десять лет. И до сих пор занимал все то же место секретаря, на которое был изначально пристроен ушедшей на пенсию тетушкой, вынужденный наблюдать, как сотрудников куда младше него берут в штат авроров. Этому, правда, существовало очень простое объяснение - Лиам был волшебником весьма посредственным и, что немаловажно, совершенно безынициативным. Но смириться с тем, что путь в авроры для него закрыт, никак не мог и винил в несложившейся карьере кого угодно, только не себя. Чаще всего - своего начальника, первого заместителя главы американского аврората, Персиваля Грейвза-старшего. Одного из трех человек в МАКУСА (наряду с президентом и главой аврората), имеющих свободный и не протоколируемый доступ в Архив. - Мне кажется, тебе стоит пойти к нему и спросить напрямую, - посоветовал Геллерт, якобы возмущенный этой несправедливостью. - Ты вправе быть в курсе происходящего. Ты заслужил это хотя бы за долгие годы службы. - Вот именно! Завтра же и спрошу! - решительно заявил тот, откусывая сразу половину сэндвича. Наблюдая его воинственность, Геллерт спрятал усмешку. С его стороны это был очень плохой совет, ведь если Абернэти начнет проявлять подозрительную настырность в отношении тайных сведений, Грейвз может отдалить его от себя, и тогда все планы пойдут насмарку. Впрочем, Геллерт ни за что бы не предложил подобное, не будь он абсолютно уверен в том, что запал расхрабрившегося Абернэти мгновенно сойдет на нет под строгим взглядом начальника. Таких, как Лиам - слабых, бестолковых, не знающих свое место - Геллерт обычно открыто презирал, но вместо этого вот уже два месяца ему приходилось вылавливать крупицы необходимой информации из бесконечного потока нытья и жалоб Лиама на ополчившийся мир, терпеливо соглашаться с тем, что никто не ценит несчастного по достоинству, и поддерживать тонус его и без того раздутого самомнения. Пожалуй, еще никогда ложь не давалась Геллерту с таким трудом, и ни один человек не вызывал у него такого стойкого омерзения. Теперь он часто с ностальгией вспоминал золотые деньки в Дурмстранге и клуб Die Vornehmen, каждый член которого был отобран им лично за талант и способности. А еще, злясь и одергивая себя, думал о Лондоне, о человеке, с которым был в корне не согласен и которого был бы рад презирать, но не мог. Закончив с платком, Геллерт закрыл дверцу, мазнув по комнате отсветом закатного солнечного зайчика. - Какие-то планы на вечер? - сделав несколько больших глотков воды из горла кувшина, встрепенулся Абернэти, увидев, что Геллерт стягивает пальто со спинки стула. - Я с тобой! О, нет, только не это. - Боюсь, не получится, Лиам, я иду в Слепую свинью. Этот невзрачный, дешевенький бар пользовался дурной славой, и сотруднику МАКУСА, а тем более сотруднику аврората показаться там значило вызвать массу вопросов как у своих коллег, так и у местных завсегдатаев. Последние, к тому, же массе вопросов предпочитали массу несущегося в переносицу кулака. - Снова туда? - обиделся Лиам. - Ты каждую неделю там пропадаешь! Я уже не помню, когда мы выбирались куда-нибудь вместе. А я, к сожалению, помню. - Как-нибудь в другой раз, - накинув пальто и высоко подняв ворот, Геллерт нахлобучил на все еще непривычно черные волосы шляпу и весело подмигнул. - Обещаю, что расскажу тебе, если случится, что-то интересное. А оно сегодня непременно случится.