***
Март в Париже, как и предсказывала Рене, выдался холодным и промозглым, еще хуже февраля - самое то не высовывать нос из лаборатории. Собственно Альбус с Николя так и поступили, плотно взявшись за эксперименты на стыке алхимии, зельеварения и трансфигурации - наисложнейших дисциплин магического знания. Дисциплин, в которых, еще будучи студентом Хогвартса, Альбус давал сто очков вперед подавляющему большинству волшебников. А рядом с Николя все равно чувствовал себя полнейшим неучем и дилетантом. И хоть у старого мага имелось почти шестьсот лет форы, уязвленный Альбус впитывал знания как губка, стремясь заполнить пробелы и больше никогда не услышать унизительное “наверное, для этого пока еще рановато”. По прошествии двух месяцев Альбус все еще не вполне понял свое отношение к Фламелю. С одной стороны до личной встречи они состояли в переписке два года, и письма алхимика всегда имели теплый, дружеский тон и неоднократно выражали крайнюю степень одобрения успехов юного гения. Николя в свою очередь восхищал Альбуса объемом и глубиной накопленных знаний, равно как и тем, насколько Фламель благодаря своим трудам расширил их горизонты. Дух ученого и исследователя горел в нем, наверное, все так же ярко, как и шестьсот лет назад, и эта неуемная, фактически бессмертная жажда познания и неутомимая научная деятельность стали для Альбуса источником бездонного вдохновения. Лучшего способа прожить вечность он и представить не мог. Однако при всем при этом непосредственное, личное общение с Фламелем нельзя было назвать приятным опытом. Скорее наоборот. Обычно степенный и неторопливый он, тем не менее, быстро терял терпение, если в его присутствии произносилась какая-то неточность или, не приведи Мерлин, демонстрировалась некомпетентность. К тому же работал он всегда молча и вел очень скудные записи, предпочитая держать все в острой как бритва памяти, а еще имел обыкновение давать задания кратко и всего единожды. Ассистирующий ему Альбус покрывался холодным потом и по несколько раз проверял свои расчеты, но все равно время от времени путался, боясь переспросить, и делал ошибки. И удостаивался проницательного взгляда поверх очков в золотой оправе и неизменно бесстрастного - но лучше бы Фламель кричал - “нужно переделать”. Вне лаборатории Николя говорил и того меньше (если дело не касалось истории Франции), по большей части комментируя за завтраком новости из газет и журналов, но здесь его немногословность, по крайней мере, компенсировалась как ручей быстрой, звонкой, обтекающей острые камни речью Рене. Та как никто другой на памяти Альбуса, не считая, пожалуй, Геллерта, когда тот старался, умела увлечь сотрапезников непринужденной беседой. Причем, подкидывая за стол интересную, живую тему, сама почти не участвовала в ее обсуждении, предпочитая наблюдать за развитием событий со стороны, лишь изредка вмешиваясь, если атмосфера накалялась сильнее необходимого. Устоять перед этими, можно сказать, манипулятивными техниками было невозможно, и Альбус с Николя частенько обнаруживали себя посреди жаркой, увлекательной дискуссии без малейшего понятия, как все к этому пришло. Но так было только в присутствии мадам Фламель. Оставшись же наедине друг с другом, они снова будто теряли общий язык, и между ними повисали тишина и недосказанность, а со стороны Альбуса еще и липкий страх ошибиться. Дошло до того, что, переволновавшись и неправильно оценив погрешность (а еще вдруг вспомнив, как в свете свечей переливались золотом волосы Геллерта, уснувшего на учебнике по трансфигурации) Альбус вдребезги разнес один из лабораторных приборов. Мало того что крайне сложный и редкий, так еще и весьма старинный на вид. Фламеля в тот момент в лаборатории не было, и, слыша его приближающиеся торопливые шаги, Альбус с леденеющим сердцем смотрел на россыпь сверкающих всеми цветами радуги осколков на столе перед собой - всего, что осталось от замысловатого волшебного механизма с множеством чутких линз - не замечая, как со лба на переносицу стекает струйка крови. - Что случилось? - застывшему в дверях Фламелю хватило беглого взгляда, чтобы понять, что произошло, еще до того, как Альбус открыл рот. - О, нет! - Простите, Николя, я…, - у несмеющего поднять глаза Альбуса не было слов. Он знал, что никакое репарирующее заклинание не сможет вернуть прибор подобной сложности. Даже если собрать все осколки обратно, даже если восстановить целостность рычажков, шестеренок и линз, прибор никогда не будет работать как раньше, ведь откалибровавшие его когда-то чары развеялись раз и навсегда. - Я не рассчитал... - Трансфигурационный проявитель Парацельса! - нацепив на нос болтающиеся на цепочке очки, Николя горестно склонился над мерцающими обломками, сокрушаясь так, словно потерял старого друга. - Ведь он сам подарил мне его на юбилей четыреста двадцать два года назад. Таких в мире осталось всего три штуки! То есть две... От чувства вины у Альбуса едва не закружилась голова, а в глазах помутнело. Он уничтожил такую редкость! Своими руками! Он вновь залепетал слова извинения. - Что у вас за шум? - Рене в косынке и белом переднике, из кармашка которого торчали плотные пропитанные смолой перчатки, заглянула в лабораторию, спустившись, похоже, прямиком из оранжереи. Ее пытливые глаза пробежались по обломкам проявителя, по скорбно замершему Фламелю и по перекошенному ужасом лицу Альбуса, и в них сверкнули зеленые искры. Альбус уже знал, что это значит. Мадам сердилась. - Только не говори, что напустился на ребенка из-за старого прибора! Ты разве не видишь, что он ранен? - Но ведь Парацельс..., - растерянный взгляд Фламеля взметнулся на порезанный лоб Альбуса одновременно с тем, как тот в том же недоумении медленно поднял руку, стерев кровь, заливающую глаза. По-видимому, один из осколков вспорол кожу, но, к счастью, неглубоко. Впрочем, Альбус запоздало подумал о том, что вполне мог лишиться глаза. От этой мысли его передернуло. - Да он тебе почти все свое барахло оставил! - возмутилась Рене, и синеватое магическое пламя в горелках на лабораторном столе взвилось ей в унисон. - А что не оставил, ты потом скупил! - А ты обратно все продала, - тихо проворчал сконфуженный Фламель, заметно сдав позиции, но его уже не слушали. - Пойдем, дорогой, - Рене цепко схватила Альбуса за локоть. - Довольно экспериментов на сегодня. - Простите, - успел еще раз промямлить тот, прежде чем его утащили из лаборатории. Тихо загудев от прошедшей по металлу вибрации, винтовая лестница мягко подняла их на верхний этаж, и в нос Альбуса ударили сладкие ароматы цветов и влажный запах земли. Вверху, под крышей, спрятанной за густой зеленью, звонко перекрикивались птицы. - Ну-ка встань здесь, я на тебя посмотрю, - скомандовала Рене, протащив его мимо вскопанной клумбы, рядом с которой на развороте вчерашнего выпуска Le Maître Mot*, поверх потрясшей весь мир фотографии Статуи Свободы с горящей поперек надписью “Свободу Вуду” корчились фиолетовые корневища сорной гнилоуски. С сочным хлопком раздавив одно из них подошвой ботинка, Альбус послушно замер, позволив Рене приподнять его голову за подбородок и, стерев кровь заклинанием, осмотреть порез. - Ничего страшного, я немного поколдую, и твоя мордашка станет такой же симпатичной, как раньше. Проглотив скепсис относительно своей симпатичности, Альбус поблагодарил ее за заботу, уверив, что вполне справился бы и сам, но Рене и слышать ничего не желала. Согнав сонного жирного фазана с низенького табурета и усадив туда Альбуса, она обработала его лоб настойкой бадьяна, появившейся в ее руке и точно так же исчезнувшей без какого-либо вмешательства волшебной палочки. До Альбуса запоздало дошло, что он наблюдает первоклассный уровень владения первомагией, но проклюнувшееся любопытство перевесило тяжелое как свинцовая гиря чувство вины. Вообще-то он скорее разделял гнев Николя - если его реакцию можно было так назвать - нежели негодование мадам Фламель, и признавал, что за свою оплошность заслуживает самое суровое наказание. В памяти всплыл случай многолетней давности, когда Аберфорт, со скуки шаря в его школьном чемодане, уронил серебряный телескоп Альбуса, которым тот очень дорожил. После этого Альбус не разговаривал с братом месяц, и только вмешательство Арианы, подсказавшей Аберфорту нужные слова, сделало возможным их примирение. Так что, покорно принимая заботу Рене, он уже представлял, как собирает вышеупомянутый чемодан и покидает Париж, а адрес дома Фламелей стирается из его памяти, словно и не было. - Вот и все. К вечеру даже следа не останется, - закончив, удовлетворенно заключила Рене и, наколдовав плетеный стул с высокой спинкой, с чувством выполненного долга на нее откинулась. А в следующий миг низенький табурет под Альбусом задрожал и, подпрыгнув вместе с седоком, обернулся таким же плетеным стулом. Копчик Альбуса при этом остался немного недоволен, но тот счел бестактностью уведомлять об этом Рене. К тому же он прекрасно догадывался, что означают стулья. Долгую беседу. - Спасибо, мадам Фламель, - вежливо поблагодарил он, никак не в силах унять тягость на душе. - Мне очень жаль, что из-за меня вы поругались с мужем. - Поругались? - вскинув изогнутые брови, она тихо рассмеялась, чуть отведя голову в сторону и аккуратно сложив на коленях сплетенные пальцы. И с этим в меру наигранным, поставленным смехом, с легкой и непринужденной, но элегантной позой она вдруг живо представилась Альбусу не в переднике и косынке посреди вскопанных грядок и ползающих корней, а в роскошном пышном платье позапрошлого века - с царственной ленностью помахивающая веером и ведущая утонченные беседы с группой окруживших ее литераторов, художников и музыкантов. Несравненная, очаровательная и остроумная хозяйка салона. Альбус готов был биться об заклад, что так оно когда-то и было. - Ну что ты, милый, разве ж это ссора? - с веселой улыбкой покачала головой Рене. - Пустяки. Когда мы по-настоящему ссорились в последний раз, дом пришлось отстраивать с самого фундамента. Кажется, это было в 1789-ом… Но не важно. Уж поверь, чтобы всерьез разозлиться, моему мужу требуется что-то пострашнее сломанного прибора. - Но ведь это не просто прибор! - возразил Альбус, снова сникнув. - Это ценность. И память. - Вот поэтому ты так ему нравишься, - ласково глядя на него, вздохнула Рене, подперев подбородок костяшками пальцев. - Слишком уж вы с ним похожи. Но не волнуйся, Никки ничуть на тебя не злится, самое большее, поворчит немного, и все. Просто такой уж он есть - очень сильно привязывается к вещам. Как, в общем, и к людям. Из всего этого Альбус услышал лишь одно. - Я ему нравлюсь? - поверить в это на фоне их пронизанного прохладцей сотрудничества было трудно. - Я думал, он… мной разочарован. - Что ты такое говоришь! - отмахнулась Рене. - Никки в полном восторге, только о тебе и болтает. Альбус то, Альбус это, - она закатила глаза. - Была б я моложе, давно начала бы ревновать. - Но… я не понимаю, - растерялся Альбус, начиная подозревать, что его разыгрывают. - Наедине в лаборатории Николя почти не говорит со мной и ничего не объясняет. - О, Никки так тяжко сдержать свою педантичность и желание все перепроверить и переделать за другого, что, зная этот свой порок, он старается не вмешиваться в процесс, боясь обидеть резкой критикой или унизить неосознанным снисхождением. А, уж это, поверь мне, его самому давнему ассистенту, он умеет как никто другой. - Выходит, чем меньше он все контролирует, тем… - Больше он тебе доверяет, да. И уж кому-кому, а тебе, Альбус, он позволил бы разнести всю свою лабораторию вдребезги, - подмигнула Рене. Нет, поверить в это он решительно не мог. - Но ведь я за эти месяцы не сделал ничего особо впечатляющего! - это была правда. Его мысли, устремляясь вперед, к загадкам магического знания, затем делали несколько шагов назад, в прошлое, полное сладковато-болезненных воспоминаний. - А только делал то, что он мне велел, да и то кое-как. - Ах, милое дитя, да ты хоть представляешь, как редко Николя удается встретить человека, который хотя бы понимает, о чем он говорит? Во всем волшебном мире таких людей наберется с горстку, а ты из них самый юный. Понимаешь ли ты, что это значит для Никки? - ее взгляд стал многозначительным. - Долгие годы плодотворных, захватывающих трудов. Мечта от которой он не в силах отказаться. - Зачем вообще от такого отказываться? - Альбуса, наконец, начало охватывать смущение, а его скулы - румянец. Ярко-зеленые глаза мадам Фламель потухли, и морщинки в их уголках прорезались четче, будто зарубки прожитых сотен лет. - Мы ведь не от ненависти к людям укрылись здесь, в этом доме, - сказала она с тихой грустью. - И никогда не принимаем гостей не оттого, что боимся лишиться философского камня или столового серебра. И больше всего мы с Никки боимся не смерти - в нашем возрасте страшиться ее стыдно - а вернее, не своей смерти. Теперь понимаешь, Альбус? Осознаешь всю исключительность того, что ты здесь? Он резко выпрямился на стуле, готовый прямо сейчас мчаться к Фламелю и топить лед недопонимания. - Я еще раз извинюсь перед Николя! - Погоди-погоди, - умиленно улыбнувшись, отчего ее лицо озарилось прежним светом, Рене придержала его за руку. - Я хотела еще кое о чем поговорить с тобой. Легко понять, почему двое глупых сентиментальных стариков стремятся наполнить свой дом ярким светом юности. Но вот чего я не пойму, так это зачем молодому талантливому юноше на пороге блистательной карьеры, гарантированной славы и, вероятно, жарких поцелуев первой любви добровольно соглашаться на это отшельничество? - Я... - Конечно, многие сочли бы за честь ассистировать Николя, и без лишней скромности скажу, что так оно и есть. И я знаю, что ты больше других восхищаешься им, но прошло вот уже два месяца, Альбус, а мыслями ты все еще не здесь, - в ее тоне не было укора, но он все равно почувствовал себя не в своей тарелке, как бывало, когда Ариана, пронизывая не по-детски серьезными серыми глазами, читала его душу без всякой легилименции. - Не в лаборатории, куда наверняка мечтал попасть с самых юных лет, не подле ученого, на которого всегда равнялся. Быть может, тебе так тяжело работать с Никки еще и потому, что ты не пришел к нему, а сбежал от чего-то? И все еще оглядываешься назад. Глупо было ожидать меньшей проницательности от такого человека как Рене, вооруженной к тому же шестью сотнями лет жизненного опыта. Но что он должен был ответить? Устроить акт самобичевания на ее глазах? Выплакаться? Пожаловаться на несправедливую судьбу? Зачем? Как и в случае с проявителем Парацельса он знал, что виноват, знал, что ничего уже не исправить, и не искал сочувствия. А лишь пытался смириться с последствиями своих же решений. - Вы правы, Рене, я… - Я вовсе не давлю на тебя, - торопливо перебила она. - Ты не обязан ничем со мной делиться. Но, как я уже говорила, вы с Никки очень похожи. Ваши эмоции как долго закипающее зелье - стоит упустить момент, и оно забурлит и прожжет котел насквозь. Ты уж береги свой котелок, Альбус. Вот и все, что я хотела сказать. Он кивнул, не поднимая взгляд, согласный с каждым ее словом, но не имеющий ни малейшего желания продолжать этот тяжелый разговор, а в следующий миг звякнула лестница, и из-за пышного белого куста жасмина показалась полноватая фигура Николя. Кратко глянув на затянувшуюся кожу на лбу Альбуса, он принялся с усердием протирать свои очки краешком мантии. - Я достал другой проявитель. В любом случае, тот был уже слишком стар, чтобы работать нормально. Так что, если хочешь, Альбус, можешь продолжить эксперимент. Так странно было видеть все то же лицо, слышать все тот же ворчливый голос, но воспринимать совсем иначе. Перекинувшись с Рене заговорщическим взглядом, Альбус поднялся с кресла, робко улыбнувшись. - Боюсь, что не справлюсь без Вашей помощи, Николя.***
“Дорогой Альбус, мне было очень приятно получить твою открытку и узнать, что ты все же поехал с визитом к Николасу Фламелю. Однако, за пару дней до этого я списался с мисс Бэгшот, так как ты не отвечал на мои письма, и с глубокой печалью узнал о трагедии, случившейся с бедной Арианой. Теперь я понимаю, почему ты не писал мне раньше. Прими, пожалуйста, мои глубочайшие соболезнования. Я завершил свое путешествие немного раньше срока, все равно оно съело куда больше финансов, чем я рассчитывал. В Лондоне сейчас, ты, наверное, слышал, беспорядки, а до вступительных испытаний на место в Визенгамоте еще полгода, так что я решил отправиться в Париж, повидать тебя. Буду в начале апреля. Твой друг, Элфиас Дож“***
“Привет, Ал! Ты очень вовремя уехал, тут сейчас бес знает что творится. Мало того, что после той чертовой фотографии народ начал сходить с ума, так еще и Вуд сбежал! Вернее, ему помогли по пути в Азкабан. И это после того, как наши ребята клялись, что вытащили из него имена всех соучастников. В общем, теперь от Патриции ждут скорых результатов - не хотел бы я оказаться на ее месте. Меня Сэвидж отправляет в Америку, выяснить, не стоит ли Г за нашумевшей акцией. Сам знаешь, МАКУСА придерживается жесткого курса в отношении связей с маглами, и американское магическое сообщество вроде как единодушно с ним согласно, так что они уверены, что смуту вносит кто-то посторонний. А как твои дела? Как живется у Фламелей? Встречал в Париже кого-нибудь еще из знакомых? Дерек”***
Это случилось неожиданно. Вечер пятницы Геллерт по обыкновению провел в Слепой свинье, где пожинал лавры, попивая виски и наблюдая за тем, как его команда (Белл, Хо, братья Ховард и присоединившийся в последнюю минуту Моррис), споря и суетясь, прибивает на стену рамку со страницей из Ежедневного пророка, на которой красовалась несущая их лозунг Статуя Свободы. Уговорить Томаса продать фотографию нескольким европейским газетам было нелегко, но однозначно того стоило - те потом перепродали ее своим американским коллегам, так что их маленькая акция, как и предполагал Геллерт, получила огласку во всем волшебном мире. И хотя, в отличие от европейских, далеко не все местные газеты осмелились осветить это событие, по большей части ограничившись упоминанием об “вопиющем акте вандализма”, зато Рупор разразился колкой статьей под заголовком “Чего на самом деле хочет Америка”, после которой потребовалась печать дополнительного тиража. Конечно, одна лишь надпись на статуе не подняла бы такую шумиху, не броди похожие настроения в умах простых людей уже долгое время, и заслуга Геллерта была лишь в том, что он чиркнул спичкой над уже сложенной грудой сухих веток. Но большего и не требовалось. К тому же Геллерт не планировал всерьез координировать мятежное движение сейчас, хоть момент казался наиболее подходящим. Он понимал, что пара шествий и граффити ничего не изменит, ведь такие вопросы решаются на гораздо более высоком уровне. А чтобы достичь его нужна Старшая палочка. И в этот раз, не жалея времени на подготовку и тщательное изучение локации и действующих лиц, он не собирался полагаться на случай. Но все же именно случай определил его судьбу на несколько лет вперед. В воскресный полдень, когда они с Абернэти, планируя праздное шатание по улицам, уже почти собрались, чтобы выходить, в окно постучала служебная сова с запиской. Вскрыв печать и пробежавшись взглядом по строчкам, Лиам издал не то возмущенный, не то испуганный возглас. - Ох, ну за что мне все это! - Что-то случилось на работе? - поинтересовался Геллерт, небрежно наматывая шарф на шею. - Грейвз пишет, чтобы я срочно приехал к нему. В выходной! - Лиам со злостью швырнул листок на стол. - Куда это годится! Я не обязан работать по воскресеньям! - Приехал? К нему домой? Но зачем? - замер с шарфом в руке Геллерт, чье сердце забилось так, словно вознамерилось выпрыгнуть из груди. Вот он. Вот шанс, которого он ждал все эти месяцы! - Не написал! - вчитавшись в записку еще раз, цыкнул Абернэти, не замечая, как в руке его соседа появляется волшебная палочка. - И часто он тебя вот так вызывает? - сощурив один глаз, Геллерт хорошенько прицелился. - Нет, может, было пару раз. А сегодня он вообще должен был поехать на встречу с бывшей женой. У меня в календаре записано. Что за вздор! Если у него не осталось никакой личной жизни, то это же не зна… Тонкая оранжево-красная плеть ударила Абернэти между лопаток, и он повалился вперед, гулко ударившись лицом о стол. Не волнуйся, Лиам, сегодня тебе не придется работать. Приманив его палочку - терновую и непривычно бугристую - Геллерт несколькими взмахами заставил все свои немногочисленные пожитки юркнуть в мешочек с золотистым шнурком, взамен выудив из него склянку с заранее приобретенным оборотным зельем. Сердце по-прежнему колотилось, но на колебания времени не было. Спустя полчаса он уже стоял перед домом Персиваля Грейвза. В шляпе Абернэти, в мантии Абернэти и в облике Абернэти. Целиком и полностью готовый заискивать и бояться своего начальника. И заполучить мастерключ от Архива. Сняв шляпу, он пригладил мягкие темные волосы на затылке, в точности как делал Лиам, когда нервничал, и зашагал по посыпанной гравием дорожке к входной двери. Еще одна склянка с оборотным зельем ждала своего часа в потайном кармане его мантии. Для высших должностных лиц, в узкий круг которых входил Грейвз, был предусмотрен секретный вход в штаб МАКУСА, освобожденный от ежедневных проверок. А найти один-единственный волосок Грейвза в его собственном доме едва ли окажется трудной задачей. Миновав большие горшки, из которых торчали неопознаваемые высохшие стебли и окурки, Геллерт трижды постучал в дверной молоток в форме меланхоличной жабьей морды. С последним ударом та вдруг моргнула, вылупилась на Геллерта и, раскрыв широкий жабий рот, произнесла дребезжащим голосом: - Ты не особенно торопился, Абернэти. Входи. Щелкнул замок, и дверь распахнулась, но Геллерт все же успел заметить - впрочем, только потому что знал об этом - кратко вспыхнувшие искры выявляющих чар по периметру дверного косяка. Такие чары применялись для проявки простых мороков и иллюзий, но побороть действие оборотного зелья им было не по силам. Здесь требовалась магия уровня Гибели воров, но поливать гостей холодным душем, пожалуй, было бы невежливо. Правда, от такого человека как Грейвз-старший едва ли можно было ожидать гостеприимства. Нервно сглотнув - легкое волнение сейчас было на руку, ведь Абернэти почти панически боялся своего босса - Геллерт перешагнул через порог, сняв шляпу и снова прилизав волосы на затылке. Серьезно, Лиам, ты так скоро облысеешь. - Мистер Грейвс? Сэр? - ступая по скрипучим половицам, позвал он слегка дрожащим, высоковатым голосом, который временами доводил его до ручки. Главное не переборщить со степенью убогости. - В гостиной, - скомандовал Грейвз, и на заднем фоне Геллерт уловил какой-то тихий… треск? звон? На мгновение он застыл, инстинктивно нырнув пальцами в рукав пиджака и дотянувшись до спрятанной треугольной запонки. Засада?! Но не может же Грейвз поджидать его! Да и нет у него никаких оснований подозревать Абернэти. Впрочем, запонки молчали, не предвещая опасность. Альбус помогал ему, даже сам того не желая. Геллерт без колебаний вошел в гостиную. Все в ней, как и остальное в этом доме, говорило о том, что раньше здесь жила женщина, имеющая слабость к культуре Востока - стены были оклеены обоями, фактурироваными под бамбук, и увешаны японскими гравюрами, у окна стояла высокая декоративная ширма с журавлями, а вся мебель, включая два кресла перед камином, тахту с горой пухлых подушек и пустой сервант, была изготовлена из темного лакированного дерева с вставками из светлой, почти белой древесины. Вот только большая часть из лакированных же рамок для фотографий на каминной полке пустовала, одна из гравюр покосилась, а кресла давно развернули так, чтобы, сидя в одном, складывать ноги на второе. Весь созданный когда-то с любовью уют покоился под толстым слоем пыли, исключая разве что журнальный столик с темными кругами от бутылок и стаканов. Коих здесь было немало. - Объясни-ка мне значение слова “срочно”, Абернэти, - строгим, но спокойным голосом приказал Грейвз, сидящий в одном из кресел, закинув ногу на ногу. Поверх рубашки и брюк на нем был домашний серый халат со стеганым воротником и мягкие тапочки, а в левой руке в стакане с толстым дном трескался, утопая в виски, лед. И, судя по блеску в черных глазах, этот стакан был далеко не первым за это утро. Кто бы мог подумать, что этот педантичный блюститель порядка окажется алкоголиком! Впрочем, стоило признать, Грейвз успешно скрывал свою пагубную привычку - о ней не знал даже Лиам, иначе с наслаждением добавил бы еще один порок к портрету начальника. Что ж, так еще лучше. - Простите, сэр, я думал, вы сегодня встречаетесь с женой, - промямлил Геллерт, виновато глядя себе под ноги. И совсем по-Лиамски добавил, оправдываясь. - У меня в календаре записано. - Встречаюсь я с кем-то или нет не твоего ума дело, - отрезал Грейвз, пробуравив его ледяным взглядом, и сделал большой глоток виски, облизав аккуратные тонкие губы. Похоже, случилось что-то, что заставило Грейвза наплевать на свою репутацию в глазах секретаря, а, может, его вовсе не волновало, что Лиам о нем думает. - Садись уже. - Да, сэр, - покорно отозвался Геллерт, присев на самый краешек тахты. Поднявшееся облако пыли закружилось в лучах солнца, прободающих гостиную сквозь резную верхушку ширмы, и тут он заметил единственную вещь, выбивающуюся из интерьера- небольшой комнатный фонтанчик в виде чаши с водяной мельницей в окружении искусно вылепленной зелени. Безобидная безделушка для несведущего волшебника, но на самом деле - высокочувствительный вредноскоп премиум-класса. Геллерт сразу узнал его, ведь почти точно такой же фонтан стоял в кабинете его отца... - Мне нужно, чтобы ты съездил в штаб, Абернэти, и привез мне, - будто почуяв волнение Геллерта, черные глаза Грейвза на краткий миг остановились на фонтане. К счастью, заколдованная вода стояла без движения и не вращала лопасти мельницы. Вредноскоп молчал. Переведя не изменившийся взгляд обратно на Геллерта, Грейвз отставил поднесенный было к губам стакан на стол, откинулся в кресле и продолжил, - привез мне все, что у нас есть по инциденту со Статуей Свободы. Не хотите появляться на работе в таком виде, мистер Грейвз? - Но ведь я уже подготовил краткий отчет для британского агента, - робко возразил Геллерт, незаметно вытирая вспотевшие ладони о брюки. Признаться, заметив вредноскоп, он с трудом сдержался, чтобы не потянуться за палочкой. Однако недобрых намерений относительно Персиваля Грейвза он действительно не имел, даже напротив, в противовес словам Лиама, у него сложилось хорошее впечатление об авроре - тот казался профессионалом, знатоком своего дела и вообще человеком, не обделенным талантами, приверженным своим принципам, да еще и способным держать аврорат в железной хватке. По сути Геллерту от него нужны были лишь две вещи - мастерключ и пара волосков. - Твой отчет, Абернэти, не годится и для того, чтобы им подтереться, - рявкнул вдруг Грейвз, скрестив руки на груди, и Геллерт снова боязливо спрятал глаза, параллельно размышляя, каким образом лучше всего спросить его о ключе, и прикидывая уровень алкоголя в его крови. - Думаешь, я не догадался, почему ты принес мне его перед самым концом рабочего дня? - Виноват, сэр, - сгорбившись, Геллерт только что не прижал уши как проштрафившийся пес. Интересно, Грейвз со всеми подчиненными разговаривает так круто или только с Лиамом? - Разумеется, виноват, - раздраженно фыркнул аврор. - Так что поднимай свою задницу и мчись в штаб. И чтобы через полчаса был здесь со всем нужным. Я лично прослежу, чтобы в этот раз ты все сделал как надо. - Да, сэр! - с готовностью подпрыгнул на ноги Геллерт (под чужой личиной легко было пропускать эти грубые слова мимо ушей), сделал буквально один шаг по направлению к двери и остановился. Стоит ему сунуться в главный вход в МАКУСА, и его тут же раскроют. Так что, если рисковать, то сейчас. Горячо надеясь, что глупость Лиама оправдает подозрительность его просьбы, Геллерт робко спросил. - Сэр? А можно мне ключ... ну, чтобы я быстрее управился. Грейвз смерил его тяжелым взглядом. - Никак решил проявить инициативу, Абернэти? Куда-то торопишься? - он с издевкой скривил губы. - Наверное, большие планы на вечер? Что-то поважнее твоих невыполненных обязанностей? - Нет, сэр, - сконфуженно потупился Геллерт, продолжая играть идиота. - Но Вы же сами велели побыстрее... - А, до тебя, наконец, дошел смысл понятия “срочность”? Вот уж какую дату следует отметить в твоем календаре, Абернэти, - продолжал издеваться Грейвз, и когда раздосадованный Геллерт уже подумал, что придется, видимо, отправиться домой, заставить Лиама забрать документы из штаба и вернуться с ними к Грейвзу в надежде на второй шанс, как тот вдруг полез в карман халата. - Ладно, бес с тобой. Мне ничуть не хочется потратить на тебя все воскресенье. Сердце Геллерта ликующе встрепенулось. - Головой за него отвечаешь, понял? - в руке аврора блеснуло нечто вроде брелока ромбовидной формы на цепочке. - Да сэр! - пальцы Геллерта крепко сомкнулись на вожделенном металле. Теперь осталось лишь прихватить волос Грейвза с пальто или шляпы в прихожей, и целый день в Архиве ему обеспечен. - Я туда и обратно, сэр! - Очень в этом сомневаюсь, - насмешливо хмыкнул Грейвз, провожая его пристальным взглядом. Скорчив виноватую улыбку, Геллерт развернулся и, прилагая все усилия, чтобы не перейти на бег, направился прочь из гостиной. - Да, кстати! - Грейвз окликнул его почти у самой двери. Verdammt! Да что еще? Он обернулся, но Лиамская раболепная улыбка так и не изогнула его губы. Ибо Персиваль Грейвз стоял посреди комнаты, нацелив на него волшебную палочку: - К твоему сведению, Гриндевальд, мой вредноскоп всегда срабатывает в присутствии Абернэти. Понимая, что не успевает, Геллерт инстинктивно выхватил осиновую палочку из рукава мантии, но только затем, чтобы красная молния Экспеллиармуса выбила ее, отправив куда-то за ширму. Черные глаза Грейвза полыхнули триумфом, палочка взметнулась снова… Но алкоголь в крови аврора все же немного замедлил его реакцию. В то время как с реакцией Геллерта все было в порядке. А еще - он испугался. Первое заклинание, вылетевшее из терновой палочки Абернэти, отбило Петрификус Грейвза. Последовавшее спустя долю секунды второе - Геллерт потом так и не понял, почему ему на ум пришло именно это травмоопасное, но легко отклоняемое заклинание - полоснуло струей сжатого воздуха по незащищенной шее аврора, окропив росчерком алых брызг фотографии на каминной полке. Издав жуткий булькающий звук, Грейвз рухнул спиной в кресло, выронив палочку и зажав шею обеими ладонями, но напрасно - серый атлас халата пропитался кровью настолько, что казался черным. Глаза Грейвза, бездны на фоне стремительно белеющего лица, в бесконечном немом ужасе уставились на Геллерта, пригвоздив его к месту. Точно так же на него всегда смотрела мать. Холодную, вязкую тишину нарушал лишь тихий плеск воды в оживившемся вредноскопе. А затем последние мгновения жизни Персиваля Грейвза-старшего подошли к концу. Обретя способность двигаться, Геллерт обогнул тахту и сел, медленно запустив руку в волосы, позабыв, что у Лиама они куда короче. Лопасти водяной мельницы по инерции провернулись еще один раз и остановились. Твою… мать...