Большая дымящаяся куча драбблов — Ведьмак

      — А куда мы идём? — спрашивает своего провожатого Сорель Альберт Амадор Дегерлунд, со сдержанным любопытством оглядываясь по сторонам.       — Ортолан пожелал лично встретить своего нового ассистента в Малом Зале, — поясняет Алджернон Гвинкамп, известный также под нелепым прозвищем Пинетти.       — Запах какой-то странный… — поморщив нос, сообщает Дегерлунд. — Напоминает…       Ремонт. Это, пятьсот чертей его раздери, запах ремонта.       Признаться, Сорель ожидал, что встречать его будут в несколько более формальной обстановке. Зная, насколько важно произвести на будущих коллег правильное первое впечатление, он подобрал дорогую шикарную мантию цвета чистого ночного неба. В такой не то что заходить внутрь — даже мимо помещений с ремонтом проходить нельзя. Вдруг дунет какой-нибудь сквознячок — и всё. Белые точки на небе — крайне сомнительное дизайнерское решение.       Впрочем, на этот раз, похоже, нет выбора. Раз уж многоуважаемый мастер Ортолан соизволил на старости лет почувствовать себя прорабом.       Вышеозначенный Ортолан, между тем, стоит у основания строительных лесов, оперевшись на тросточку, и пялится, как трое художников подкрашивают одежду и бороду Косимо Маласпины, чей светлый облик разместился над входной аркой, весьма внушительной для Малого Зала. Дегерлунд думает, как должен, в таком случае, выглядеть Большой Зал.       По правую сторону от входа стоит и сохнет Альзур, ещё один великий маг не столь далёкой древности. Точнее, это внушительная фреска с его изображением сохнет, сам он уже больше сотни лет ни по кому сохнуть не может. К третьей фигуре, слева от входа, ещё, по всей видимости, не приступали, уж очень отличается она по стилю исполнения. Если следовать логике композиции, это должен быть Идарран из Уливо. И если допустить факт, что Идарран некогда был горячей рыжулей. Тогда, вроде, всё сходится.       — И что-то всё-таки тут не так… — мусоля жиденькую бородку, бормочет себе под нос мастер Ортолан.       — Всё не так, — подступив к нему, заявляет наглый Пинетти. — Если хотите знать моё мнение, исходный вид этой фрески утерян безвозвратно, а за сотню итераций её только испортили. Внесение дальнейших правок — бесполезная трата денег и человекочасов. А сейчас позвольте представить вам…       — Знаю! Я всё прекрасно знаю, мой мальчик, — перебивает Ортолан, даже не глянув на Дегерлунда. — Даже в моих чертогах памяти первозданный образ этого уникального произведения искусства со временем тускнеет… покрывается плесенью. Если бы всё зависело от меня, то тогда, в тысяча сотом, головы бы поотрывал безмозглым хабалам, которые подняли на него руку. А сейчас… Толку-то. Нынешним творцам повезло жить в прекрасную эпоху. Вот первые мастера той художественной техники, представители цеха ведьминского, инспирированы были духом времени, непереносимой горечью экзистенциального ужаса.       — Чего?.. — шёпотом спрашивает Сорель, дёрнув Пинетти за рукав. — Мне казалось, что ведьмаки чудовищ убивают, а не художественной росписью стен занимаются.       — Интересно ставите вопрос, — важно отвечает Гвинкамп. — На самом деле, так называемая “ведьмачья школа живописи” началась и закончилась на одном и том же человеке. Точнее, ведьмаке. Его имя до нас, к сожалению, не дошло, поскольку мастер не оставлял на работах подписи. Зато дошла история создания.       — Было бы интересно послушать, — говорит Дегерлунд. Таким тоном, что и дураку было бы ясно, что ему неинтересно.       Зато, по всей видимости, не ясно Пинетти.       — Как-то раз, в то время, когда не существовало ведьмачьих Школ в привычном понимании, а Риссберг ещё принадлежал Альзуру, один совсем молодой ведьмак три года подряд не возвращался на зимовку. Кто угодно счёл бы, что он погиб или сбежал…       — Так и решили, — кивает Ортолан.       — ...Вот только чуткое сердце отца-основателя не оставляли дурные предчувствия. Альзур нагадал, где находится его пропавший воспитанник, по талому весеннему снегу. Когда другие ведьмаки пришли по названным координатам, то обнаружили, что их брат попал в плен к очень агрессивным сектантам. Те закопали того ведьмака под землёй, в склепе, и принудили рисовать на деревянных табличках картины, изображавшие жития их выдуманных богов. Неизвестно, что сильнее подкосило моральное здоровье пленника: голод, холод, постоянное одиночество, специфические споры плесени в склепе или тот факт, что сектанты заставляли изображать интерьеры в обратной перспективе…       — От этого кто угодно тронется, согласен, — Дегерлунд ходит под аркой туда-сюда, безотрывно разглядывая свежевыкрашенного Альзура.       — Что сделали ведьмаки с сектантами — история умалчивает. Своего бедного брата они вернули в Риссберг, где он, едва оклемавшись, принялся рисовать на стенах картины из жизни ведьмаков и волшебников, приложивших руку к их созданию. Эти фигуры, в первозданном их виде, конечно, — Пинетти взмахивает рукой, — были его magnum opus. Посвятив работе целый год, ведьмак, едва только её закончив, лёг на пол и умер. Сердце разорвалось от тоски.       — Мда, — подытоживает Дегерлунд.       — Мои мальчики… — всхлипнув, Ортолан утирает пальцем скупую слезу. — Мои милые несчастные дети…       Пинетти качает головой и жестом фокусника извлекает из рукава маленький жёлтый платочек. Старый маг, поблагодарив его, вытирает себе обе щеки и громко, трубно высмаркивается. Пинетти приходится достать ещё один платочек, красный, чтобы Ортолан завернул в него первый. И высморкался ещё раз.       Сорель же смотрит в глаза Альзуру. Тот глядит на него сверху вниз снисходительно и с полуулыбкой; недокрашенный Маласпина — с равнодушием, горячая рыжуля Идарран — с презрением.       — Ну, что? Думаете, вы тут самые крутые, а я — хрен с горы? Ну, погоди, — цедит себе под нос Сорель, не прекращая играть с голубоглазой фигурой в гляделки. — Буду тут главным, как ты — прикажу всю эту порнографию обратно замазать.       Словно бы в ответ на его слова, сверху, со строительных лесов, на пол падает здоровая банка с краской.       — Осторожно! — кричит Пинетти, лёгким взмахом руки прикрывая себя и Ортолана воздушным щитом.       Не то, чтобы это им вообще было надо. Они и так далеко стоят. Соблюдают, значит, технику безопасности.       Зато Дегерлунд, слишком уж заворожённый глазами Альзура, принимает на себя и свою роскошную мантию весь заряд ярко-синей краски.       — Вот ведь… Простите! Простите, пожалуйста! — кричит сверху один из художников.       — Арман! — возмущается другой. — Я же говорил тебе: убирай краски, как только с ними закончишь! Тем более — синий! Это здесь самый дорогой цвет, мать твою!       — Хорошо, сейчас уберу… Ой!       Вторая банка выскальзывает, по всей видимости, у художника из рук. На этот раз Сорель тоже умудряется поставить щит; правда, после того, как банка с белилами соприкасается с полом. Теперь по синему расплываются ещё и белые разводы.       — Ну, класс, — отойдя от места происшествия подальше, бурчит Дегерлунд. У него даже нет моральных сил злиться.       Пинетти достаёт из рукава третий, тоже синий, платочек и молча протягивает его будущему Ортоланову ассистенту. Ну точно издевается.       — Мне надо переодеться… — покачав головой, Дегерлунд всё же принимает платочек и макает его в свою одежду.       Это делает ситуацию только хуже, потому что белила размешиваются с насыщенным ультрамарином, выдавая довольно мерзкий оттенок лазури. Допустив мысль, что будет “как Альзур”, Дегерлунд явно не это имел в виду.       — Синий вам к лицу, — наконец-то обратив на Сореля внимание, говорит Ортолан. — Кстати, не уверен, что видел вас тут раньше, молодой человек. Вас как зовут?