Golden

      «Здравствуй, Локи.       Мне будто снова семнадцать лет ‐ пишу бумажные письма, которые никогда не дойдут до адресата.       Меня не было в Мидгарде всего-ничего, но на деле прошло целых полгода. Чертовых шесть месяцев пролетели, а я их даже не почувствовала. Знаешь, что страшнее всего? Искал меня лишь Морти, мой работодатель, и то, лишь потому, что я обещала ему привести этот чёртов меч, о котором совсем позабыла. В остальном — пара сообщений на автоответчике и новые замки на входной двери моей съемной квартиры. Но мне так плевать на это сейчас.       Сегодня канун Рождества. И ты, наверно, не поверишь, когда узнаешь, где я нахожусь».       Вновь оказаться возле родительского дома было страшно, а неприятный осадок от всех прошедших лет жёг желудок. Но идти Лив больше было некуда.       Снег возле парадной двери скрипел от мороза. Дверь открылась без промедления; отец, растерянно оглядывающий бледное лицо своей дочери, наконец, озадаченно кивнул в знак приветствия. — Лив? Когда мы виделись в последний раз?       Вот и всё. И никакой драматичной сцены мгновенного примирения, никаких сентиментальностей. Коротко, больно и по делу. Фишер с трудом натянула тень улыбки. — Как будто сотня лет прошла. Можно мне войти?       Отец посторонился, пропуская девушку в дом и забирая из рук небольшой чемодан. — Милый, это молочник? Деньги на столе, — запыхавшаяся мать выбежала из кухни, вытирая мокрые руки салфеткой и замерла. — О. Решила всё-таки приехать? Почему не позвонила? — А ты? — жестко отбила вопрос своим вопросом Лив.       Отец развёл руки, останавливая назревающую стычку. — Всё, всё. Лив, этот дом — твой, и ты всегда можешь сюда приехать. О, да ты вся дрожишь. Принесу обогреватель в твою комнату. — Да, отдохни с дороги, — резко смягчила тон мать. — Не будем портить Рождество этими бессмысленными ссорами.       Лив передёрнуло при виде её спальни — воспоминание бесконечного кошмара Мары было всё ещё свежо. Ей нельзя надолго здесь застрять, а сойти с ума окончательно — тем более.       Спрятав ключ Одина и шкатулку Фригг под кроватью и набросав сверху старые вещи, Фишер спрятала лицо в ладонях.       Всё в этом мире вдруг стало таким чужим. Даже её квартира в Осло уже не принадлежала ей, и каждую вещь приходилось выбивать у фру Нильсен с настоящим боем. В край расплевавшись, они пожелали друг другу всего самого наихудшего и пошли своими дорогами.       И теперь Лив предстояла дорога в родительский дом. Точнее, в дом людей, которые её вырастили.       Но, черт возьми, как же не хотелось.       Рождественский ужин проходил в полной тишине. Еда казалась слишком приторной от избытка специй, передача по телевизору — глупой и навязчивой; отец и мать то и дело многозначительно переглядывались, ожидая, кто же первым начнёт разговор. — Так, значит, мы пропустили твою свадьбу? — взяла на себя главную ношу всего вечера Эрика, указывая на золотое кольцо. — Мои поздравления. — Что? А… Ну, не совсем, — воспоминания больно укололи прямо в сердце.       «Клянусь ждать её, покуда Рагнарёк не уничтожит моё тело и не отправит на почин к Хель».       Замолчи, пожалуйста, замолчи.       Дрожащие руки сомкнулись в замок, скрывая украшение от родительских глаз. Отец понял этот жест по-своему и потрепал Лив по плечу. — Мы всё понимаем. И поддержим, насколько возможно. — Что?.. Нет! — глаза девушки округлились от шока. — Он не умер! Он… Будет рядом. — Да, наши родные всегда присматривают за нами с небес, дорогая, — прошептала мать и грустно улыбнулась.       «Плевать. Проще оставить всё, как есть, чем потеряться в горе вранья».       «Здравствуй, Локи. Как ты, всё ещё надоедаешь Сагру своими выходками? Не злоупотребляй чужим гостеприимством, он запросто сможет подмешать тебе в еду такую отраву, что жизнь мёдом запросто казаться перестанет. В Мидгарде через несколько часов наступит Новый Год. Год, в котором тебя рядом точно не будет. И…господи, как же я не хочу больше просыпаться по утрам, врать себе, что всё хорошо. Наверно, это глупо — любить недостижимого бога, к которому не можешь прикоснуться? Тогда глупее меня человека не сыскать.       Я каждую минуту касаюсь своего кольца. И то, что оно больше не горячее и даже не теплое…от этого больно. Больно, потому что ты где-то, не со мной, ты далеко»       А потом сон Мары воплотился в жизнь. Лив стала невзрачным, вечно растрёпанным призраком, что бродил по дому днём и ночью, в попытке найти своё спокойствие.       Она просыпалась, ходила и ходила, заламывая руки и баюкая внутри свою безысходность, своё проклятье. Минуты перетекали в часы, часы становились днями безсонного бодрствования, а затем обрывались беспробудным сном.       Бой курантов Фишер провела в пустой комнате, за издевательски мигающими на стекле окна огоньками пытаясь разглядеть небо, полное мёртвых звёзд. Но они умело прятались в дымке от бесконечно взрывающихся фейерверков.       Новый Год. Самый семейный праздник из всех, что знавала Лив. Но её семьи здесь не было. И приходилось довольствоваться сомнительной компанией из себя одной.       Свет внизу не горел — Эрика и Питер ушли на празднование к соседям, оставив для девушки еду. Фишер спустилась по лестнице, надела длинное пальто и вышла во двор, вдыхая ледяной воздух с примесью гари, достала исписанные кривоватым почерком листы и подожгла, пуская пепел по ветру.       «Здравствуй, Локи. Сегодня в моей душе поселилось такое смятение, что я даже не в состоянии больше грустить о тебе. Просто хожу кругами по дому, пытаюсь отвлечься, но в голове такая сумятица, что не могу перечитать ни строчки, что уже написала в этом письме. Руки дрожат, и мой почерк из корявого превратился в совсем неразборчивый. Конечно, пути судьбы неисповедимы, но такой издёвки я не могла ожидать. Или…или так и должно было произойти.       Мне даже страшно озвучить мысли, которые крутятся с самого утра в голове.       Теперь ты всегда будешь рядом».       За время затворничества у Лив, казалось, началась социофобия — нервничая от того, что следующий в очереди покупатель стоит слишком близко, почти задевая курткой волосы девушки, она быстро расплатилась мелкими купюрами и торопливо выскочила из аптеки. Путь до дома занял три минуты вместо привычных десяти. Разорвав зубами упаковку, Фишер ураганом пролетела мимо мирно пьющих утренний кофе родителей и заперлась в ванной на замок. — Сукин сын!       Эрика озадаченно оторвалась от ритуала и подошла к двери. — Лив, — мать одним пальцем настукивала бесконечный, хаотичный ритм. — Что произошло? Ты так подавлена в последнее время, и если не откроешь, я вызову службу спасения!       Замок отщелкнул. Фишер сидела на белом кафеле, а перед ней лежали несколько тонких, продолговатых полосок, на каждой — по красному плюсу. — Что это? Ч-что это, т-тесты на беременность?       И в незавершенный пазл, наконец, добавилась последняя деталь. Промчавшись к себе, Лив распихала вещи и достала ту самую шкатулку. Крышка легко поддалась: внутри лежал пузырёк с серебристой жидкостью.       Ничего не страшась, Фишер выпила содержимое и упала на постель, погружаясь в чужие воспоминания.       В непроглядной темноте вещал дрожащий голос.       »…и будет проклят и награждён всеотец Один вечным правлением, покуда не будет рождён в кругу войны его наследник. Война не будет щадить сынов божьих, и дитя придёт в Асгард, когда почти наступит отчаянье. Дитя баланса, дитя, способное вершить равновесие подобно предшественнику своему. Его принесут ветры мидгардских фьордов, и грянет он в чертоги богов по доброй воле, его сотворит любви пророчество, мать укроет в мире смертных, а к трону поведёт бог, которого не любят за огонь в глазах и хитрость в рукаве. И ради рождения его сплетутся две разные судьбы, дабы свершился мир и порядок во всех девяти мирах — матерью уготовано стать деве настолько светлой, что само слово «жизнь» будет олицетворять её. Отцом же станет тот, кто держит в руках своей ярость и огонь, приручая ежечасно — тот, кого Один когда-то признал равным себе. Таково моё слово».       «Здравствуй, Локи.       Какое это по счёту письмо? Может, все мои письма — лишь тщетная попытка хоть как-то к тебе прикоснуться? Отправить мысленно ту любовь, что заперта внутри меня и не нужна никому здесь. И не достанется никому.       В пророчестве вёльвы говорилось не обо мне, а о бессмертном ребёнке. И, если ему было суждено появиться именно от нашего союза, могу ли я с уверенностью сказать, что наши чувства были настоящими? Или мы просто оказались на своих местах, пока что-то незримое двигало нами, как марионетками? Эта мысль не даёт мне спать по ночам.       Но ты ведь сам — бог коварства, бог обмана, бог неприятной правды. Так что это ты мне скажи, где истина, а где наваждение».       Родители переругивались в гостиной, а Лив только и могла, как греть руками свой совершенно плоский живот. Что это? Насмешка богов, плата за силу? Так горько.       Ей нужно оставаться здесь, покуда есть силы. Покуда её не позовут обратно, в мир, где, она верила, её ждут.       И она с радостью исчезнет из Мидгарда, станет портретом на столах в полиции, а затем её поищут с месяцок и объявят без вести пропавшей.       Но теперь она будет не одна. Часть Локи всегда будет рядом, и плевать, что это было «божественным замыслом». Плевать. На всё.       «Здравствуй, Локи.       Тепла всё ещё нет. Весны всё еще нет.       Моё бесцельное существование начинает напрягать отца — он всё ходит, громко вздыхает, раздражается по поводу каждой грязной ложки. Какой же контраст! Пару месяцев назад я пыталась разрубить сына Одина на части, открыла в себе дар исцеления, была признана наследницей Фолькванга, а теперь меня отчитывают, как ребенка, за немытую посуду. Какая извращенная ирония. Кажется, у людей, которые меня воспитали, гостеприимства ещё меньше, чем у Сагра, ха. Пора выбираться из Швеции».       Чемодан, с которым Лив приехала несколько месяцев назад в Швецию, казался ещё легче. Эрика из-за дверного проема наблюдала, как дочь вновь покидает отчий дом, качала головой, но отговаривать не решалась. В конце концов, им с Питером было так привычно жить вдвоём. Эрика чувствовала и вину перед младшей Фишер, и постыдное облегчение. — Куда ты отправишься? — робко спросила мать. — Поближе к своему дому. — Милая, здесь — твой дом!       Лив отложила очередные джинсы и смело взглянула Эрике в глаза. — Я знаю, что ты — не моя мама. Но это ничего не меняет, честно. Я люблю вас, как умею. И любила, даже когда ты отказалась от меня из-за моей работы. Я буду до конца дней своих благодарна за то, что вы выбрали меня, вырастили, не оставили.       Губы Эрики затряслись. — К-как… Ты что, нашла своих настоящих родителей? Но откуда т-ты узнала? — О, тебе не понравится эта история. А вот врачам в психушке — очень даже.       «Здравствуй, Локи. Я сменила адрес, сменила страну. Пришлось знатно распотрошить свою заначку, которая копилась на чёрный день. Тебе понравилось — больше никаких крохотных квартир. Дом небольшой, но здесь так много света, открываю окно — пахнет еловой смолой. Есть даже небольшая терраса, туда можно выносить стол и пить кофе, когда растает снег и станет теплее.       Ты уже догадался, где я? Я снова в Норвегии, прямо в Хессдален. Выхожу на прогулку каждый вечер, а когда появляются те самые необычные огоньки — скрещиваю пальцы и надеюсь, что вновь встречу тебя, как в первый раз».       В камине уютно потрескивали кедровые дрова. Растянувшись на вязаном ковре, Фишер сонно щурила глаза, иногда проваливаясь в дрёму.       Когда-то, будто тысячу лет назад, она мечтала оказаться в таком месте: уют, тишина, и никто не потревожит суетой огромного муравейника-мегаполиса.       Задрав бледно-розовый свитер, Лив положила ладони на округлившийся живот. С другой стороны её немедленно ответили приветственным пинком. — Привет, малыш. Всё никак не привыкну, что ты у меня теперь умеешь буянить.       «Здравствуй, Локи.       Помнишь Тронхейм? Я чуть не обессилела, пока добиралась туда на машине. Надо же, раньше я была намного выносливее и сильнее.       Я не смогу в двух словах объяснить, как врач узнаёт, но… В общем.       У нас будет сын.       Клянусь, я чуть не сошла с ума, пока мне показывали картинку ребёнка. Вдруг что-то не так? Какие-то проблемы, он болен, у него одна нога или нет головы?       Чушь. Он прекрасен. Прекраснее всех на свете, даже тебя.       Сейчас он — мой, только мой. Эгоистично, правда?       Я чувствую его всей душой. Он уже сейчас особенный, поверь. И скоро вернётся туда, где должен быть».       По пути домой Лив заглянула в типографию и принялась взглядом искать консультанта. — Чем я могу вам помочь? — низенькая брюнетка в очках учтиво кивнула. — Вы хотите что-то распечатать? — Да, — Фишер протянула флэш-карту. — На матовой бумаге. — Давайте проверим, — брюнетка воткнула носитель в ноутбук и повернула так, чтобы и Фишер могла всё видеть. — Та-а-ак… Восемь фотографий, ничего не потеряллсь? — Всё верно, — Лив улыбалась, просматривая небольшие иконки снимков, которые хотела бы взять с собой, когда ключ Одина призовёт в Асгард. Фотографии заснеженной веранды своего домика, миниатюрного, аккуратного живота, пинеток и крошечных штаничек… — Отлично. Всё будет готово через десять минут. Хотите чаю?       «Здравствуй, Локи. Эти письма всё ещё заставляют чувствовать, что всё происходит не просто так.       Какое оно по счёту? Я давно сбилась. С пальцев не отмывается синяя паста от ручки, продавец в канцелярском магазине давно знает моё имя.       Сегодня мне исполнилось двадцать четыре — интересно, старею ли я здесь, в Мидгарде? Если да, то, если ты встретишь меня дряхлой старухой и убежишь без оглядки, я пойму, правда.       Знаешь, мне вдруг пришла в голову странная мысль: Ванадис родила меня в апреле, а в Фолькванге всегда весна. Совпадение ли… Уже не узнаем. Но я скучаю по ней. Точнее, по тому, что мы могли бы сделать друг для друга, будь времени больше.       И по тебе скучаю. Так же сильно, как в первый день».       Фишер, как могла, тянула с последними приготовлениями, совсем не желая взять в толк, что скоро малыш, обитающий в её стремительно раздувающемся животе, отделится, станет самостоятельной личностью, поселится в уютной кроватке, а потом всё будет происходить так стремительно — он поползёт, встанет на ноги, пойдет, побежит… Будет смеяться и болтать без умолку, взрослея с каждым днём. Приближая их обоих к цели.       Ночь выдалась бессонной.       «Здравствуй, Локи.       Твой сын родился сегодня ночью, в жуткий ливень. Этот опыт был незабываемым, и я злилась, до одури злилась на тебя и проклинала вслух, лишь бы стало хоть на каплю легче. Но становилось только хуже и хуже, и в конце я с радостью приняла эту боль.       И…он рядом. Спит на моей груди, а я никак не могу перестать плакать, снова и снова произнося его имя.       Его зовут Стиан, он маленький, красный, с рыжим пушком волос на голове и крутым нравом.       Самый прекрасный младенец во всех девяти мирах.       Прости за то, что ты не рядом».       Выписка из родильного отделения была запланирована на полдень: с самого утра в палату заходили врачи, что-то проверяли-проверяли-проверяли, бесконечно раздевали и одевали сопротивляющегося ребёнка. Затем настал черёд Лив: доктор пораженно наблюдал за молниеносным восстановлением роженицы, но девушка равнодушно оставляла попытки диалога без ответа, ожидая, когда сможет уехать из этой тюрьмы.       Без десяти двенадцать Лив вызвала такси к парадному подъезду, закутала своё главное сокровище в бежевый конверт-одеяло и вышла из палаты; возле выхода дежурили несколько медсестёр с радостными улыбками на лицах всех мастей. — О, а где же ваши встречающие? — не удержалась от вопроса одна из женщин. — Встретят чуть позже. Обязательно.       «Здравствуй, Локи.       Это письмо, как и прежние, я предам огню — может, твоя родная стихия поможет донести хоть пару слов до твоего разума, даст знак, что время всё-таки лечит.       Стиан растёт так странно — долго был таким крохой, и, кажется, за одну ночь вытянулся, и ни одна кофточка не налезает. Время идёт, но его глаза всё ещё такие же голубые, как у меня — ну спасибо хоть на этом! Даже повадками не похож на свою маму — шумный, вечно смеющийся и непоседливый. Вообще-то, у него всего два режима: смех до икоты и недовольство до истерики. Кого-то напоминает…       Каждый день мы гуляем по округе и стоим возле того самого ясеня, где я впервые с тобой встретилась.       Но он всегда безжизненный. Кажется, скоро просто рухнет. Эта мысль не даёт покоя». — Мам, смотри! — Стиан с разинутым ртом смотрел на те самые знаменитые огоньки долины Хессдален и тычил пальцем, пытаясь дотянуться. — Ма-а-а, это что, волшебство? — О, ещё какое! Твой папа мне впервые их показал. — Папа? — услышав заветное слово, кудрявый мальчик вцепился в ногу матери. — Это он делает эти огоньки? — Увы, это делает природа. Хотя…кто знает, кто знает. Ты будешь рад, если будешь думать, что их создаёт папа? — Да! — Тогда — твоя взяла.       «Я знаю, что мои письма не доходят до тебя. Они — лишь короткий миг моего успокоения, но на деле, лишь плацебо. Они быстро сгорают, пепел развеивается по ветру, но это — лишь мой слабый крик в комнате со звукоизоляцией. И кричать, в общем-то, бесполезно, связки устали, и выходит лишь хрип.       Я начинаю забывать тебя. Я забываю твоё лицо, забываю Асгард, забываю всё. Память стирается, оставляя после себя белый лист, такой же чистый, как тот, что я вижу перед собой, садясь за очередное письмо.       И мнё всё сложнее выдавить из себя слова.       Моё прошлое тоже исчезает, и я сплю намного крепче от осознания этого. Каждое утро я открываю глаза с мыслью, что видела странный сон. И всё больше и больше верю в то, что это было лишь сном.       А доказательство обратного ленится в своей постели до десяти, а потом капризно трёт глаза.       Стиан стал чаще спрашивать о тебе. И мне нужно сказать нашему сыну так много, но я не могу выдавить ни слова. Он обижается, и я снова и снова переношу этот разговор, надеясь, что всё разрешится само собой. О, Лив, ты осталась такой же наивной дурёхой». — Одна сказка, — погрозила пальцем Фишер. — Только одна сказка, а потом — спать. Ты пообещал мне вчера, а взамен я позволила смотреть мультики до одиннадцати, помнишь? — Ла-а-адно, — пробурчал Стиан, а затем хитро улыбнулся. Сердце Лив кольнула раскаленная игла, тыкая в покрытые защитной коркой воспоминания. — Тогда хочу не сказку. Хочу, чтобы ты рассказала про папу. — Стиан, малыш, мы договорились не поднимать эту тему! — Потому что у меня нет папы! — мальчик разрыдался, падая на подушку. — Ты — врунья! У всех есть папы, даже у Ванессы! Только у меня нет, потому что он умер!       Лив прикрыла рот руками, пытаясь не закричать. Нет, только не это. Нет же, малыш, ты не должен так думать, прости, прости…       Она чувствовала бесконечную вину. — Солнышко, — рука матери ласково коснулась детского плечика. — Пожалуйста, послушай. Не нужно, не переживай об этом. В жизни бывает много всего, но…у меня пока не получится объяснить. И если я молчу — это не значит, что не люблю тебя и хочу обмануть. Наоборот.       В ответ раздалось лишь недовольное сопение. — Я всё ещё недоволен твоим поведением, мама, — пробурчал Стиан, но по голосу было слышно, что он улыбается. — Ты наказана — никакой сказки. Спокойной ночи. — И тебе, мой дорогой.       «Здравствуй, Локи.       Мне пора тебя отпустить».

      «Здравствуй, Лив.       Ты не можешь меня услышать, но знай: время почти настало. И я готов сорваться с места, пойти куда угодно за тобой, лишь бы снова прикоснуться к твоему лицу.       На этот раз время — на нашей стороне».

      Шестой день рождения Стиана планировался таким глобальным, что Лив с самого утра сбивалась с ног, обзванивая гостей, отвечая на поздравления, оплачивая доставку торта, накрывая на стол и предвкушая, как к вечеру будет раскалываться голова от гомона детей. Должны были впервые за долгое время появиться и её приемные родители, и Фишер с такой тревогой ждала этого момента: кажется, лёд тронется окончательно. Может, и жизнь сразу станет спокойнее. — Стиан! Я всё понимаю, но если кто-то споткнётся об твой конструктор и расшибёт лоб, весело никому точно не будет! — Лив искала по дому неугомонного сорванца, но его нигде не было. — Дорогой, пожалуйста, хоть сегодня сделай вид, что ты послушен!        Сын отыскался во дворе; прячась под розовым кустом, он с ужасом смотрел на свои руки. — Что случилось? — Фишер в панике опустилась на колени. — Ты поранился? — Нет, — он трясся, как лист, но упрямо тянул ладони вверх, чтобы показать матери то, что его напугало.       Зеленый, незрелый бутон чайной розы расцветал прямо на глазах; нежные лепестки тянулись во все стороны. А затем — взмах — и бутон покрылся льдом, от малейшего касания рассыпаясь на кусочки. — Мама, что это значит?! Я болен? — Нет, дорогой, — корку прожитых в Мидгарде лет исцеляла божественная сущность будущей правительницы Фолькванга, возвращая каждое воспоминание, каждое лицо, каждое прикосновение.       «Я буду ждать тебя сквозь года и века. Буду ждать, даже если попаду в Хельхейм».       Лив поднялась с колен и прошла в дом, быстро отыскивая заветную коробку, что хранила для этого дня. Ключ, фотографии, маленькие носочки. Всё было на месте. — Ты куда? — удивился Стиан, глядя, как мать берёт в руки небольшую сумку. — Не я, а мы, милый. Нам пора возвращаться домой.