Рай начинается за углом

25. Damien Rice – Volcano Кюхен ненавидел холод, настолько, что почти умирал, стоило проснуться рано утром на ледяной подушке. Зима была временем долгих горячих ванн и поводов подольше остаться в теплом рабочем кабинете. А атмосфера на работе располагала к желанию… Работать. Поэтому, несмотря на всю свою лень, Кюхен был первым, кто сдавал отчетность, и на совещаниях у него было больше идей, чем у остальных. После прошлой зимы он получил повышение за такую активность, хотя начальник даже не догадывался, чем она была вызвана. С каждым днем желание зарыться в работу было просто невыносимым. Но выйти из отпуска раньше Кюхену не позволяло понимание, что потом он не сможет проводить с Йесоном так много времени. Необходимость и невозможность выбора… Угнетала. Поэтому Кюхен оставил все как есть. Не стал более внимательным и нежным. Но и перестал каждый день порываться поехать на работу, чтобы только не видеть маячившего туда-сюда старшего. Йесон вернулся с работы несколько минут назад и уже набирал для себя ванну, чтобы отогреть промерзшее до костей тело. Эта зима была какой-то не правильной. Какой-то особенно холодной, с первого своего дня. Оставалось только надеяться, что это скоро пройдет и станет хоть немного теплее. - Ты не хочешь сначала поесть? – спросил Кюхен, остановившись на пороге ванной. Йесон водил рукой по воде, постепенно согреваясь. Плитка на стенах уже запотела, а сам старший в этих клубах пара казался каким-то таинственным созданием. Инопланетянин. - Я не голоден, - мотнув головой, отозвался Йесон. Кюхен пожал плечами. Этого следовало ожидать, но он почему-то не переставал спрашивать. Каждый раз, каждый день, с удовольствием отмечая, что эта деталь в Йесоне оставалась неизменной. Он довольно мало ел, легко отказывался от еды ради диеты или забывал о ней вовсе, погрузившись в мир манги или дорам. Йесон начал раздеваться, и Кюхен предпочел бы просто выйти, но не смог. Жадно впивался взглядом в шею, немного острые плечи, худую спину, остановился на пояснице, пока старший еще не успел стянуть домашние штаны, и посмотрел на аккуратно уложенные волосы на затылке. Не хватало только появления выпрямителя и кучи средств для ухода за кожей и волосами, чтобы поверить, что прежний Йесон никуда не делся, просто заснул на время. Не хватало его причуд, странных фраз и какой-то безрассудности. Этот Йесон стоял на ногах тверже, чем раньше, и не улетал в какую-то свою вселенную, не плыл по волнам собственной задумчивости, вместо этого с неожиданной внимательностью замечал все изменения в окружающем мире. О том Йесоне, несмотря на его внутреннюю силу, хотелось заботиться, пусть он сам и окружал заботой других. Этот Йесон… Стал настолько неземным и земным одновременно, что, казалось, ему вообще не требовалось ничего человеческого. Или же он нуждался в этом намного больше, чем другие. - Иди ко мне. Кюхен сомневался. До последнего момента, пока не оказался в горячей воде, сидящим с Йесоном плечом к плечу. Пока не обрадовался – впервые за все проведенное здесь время - размерам своей ванны. Можно было представить, что им все еще легко, несмотря на дурацкие внутренние противоречия. Что они все еще могут просто улыбаться, не складывая друг на друга груз невыраженных чувств. Так бывает, когда любишь человека слишком сильно. Когда больше никого не любишь. Любовь нужно делить. Создавать цветок, помещать в центр большую ее часть, а остальное распределять по лепесткам. Даже если лепестков будет немного. Даже если лепесток будет один. Кюхен понимал, что слишком часто забывал о своей семье, окончательно отдалившись от нее после переезда. Кюхен понимал, что стоит изредка звонить матери или сестре, только чтобы буркнуть, что у него все хорошо, и что да, он тоже скучает – иногда. Кюхен понимал, что нужно больше общаться с коллегами по работе, не отстраняя их от себя высокомерием и ехидными комментариями. Кюхен понимал, что было бы неплохо приходить в бар и по воскресеньям, чтобы ненадолго пропитаться теплом и доброжелательностью Шивона, пообщаться с ним и признать, что за все это время без Йесона тот все-таки успел стать достаточно значимым человеком. Кюхен понимал… Что все это не имело никакого значения сейчас, когда капли воды стекали с волос на бледную шею, задерживались на ключицах и, сбежав по груди, терялись в слое пены, и от этого невозможно было оторваться. Все это не имело значения сейчас, когда любовь, словно ударившая камнем по голове, разрасталась практически до размеров пустоты. Все это не имело значения сейчас, когда Кюхен стер пену с щеки и, ухватив пальцами острый подбородок, повернул голову Йесона к себе, чтобы впервые за последнее время проявить инициативу и поцеловал его первым. Все это не имело значения сейчас, когда вода была такой горячей, а поцелуй – таким нежным, что пустота начинала плавиться и постепенно сдавалась, отходя на второй план. Все это не имело значения. Совершенно никакого. Но, когда наступало утро на ледяной подушке… Кюхен просыпался с мыслью, что понятия не имеет о том, как жить дальше. День начался со звонка, самого желанного и нежеланного одновременно. Новая секретарша начальника отдела, обладательница невыносимо писклявого голоса, сообщила о каком-то важном совещании и заверила, что без Кюхена оно просто не состоится. Кюхен долго надеялся, что это сон, подсунутый манией величия, и пронадеялся вплоть до следующего звонка от кого-то более адекватного. Вставать первым он не любил. Было намного легче, когда квартира наполнялась запахом кофе, создававшим какой-то особый уют, и когда с кухни доносился шум, подтверждавший, что прошло уже три недели, а Кюхен все еще не остался один. Больше всего на свете Кюхен не хотел привыкнуть. Хотя понимал, что привык еще восемь лет назад. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Кюхен укрыл Йесона одеялом почти с головой, после чего снова включил обогрев на максимум, прекрасно понимая, что просыпаться в тепле было бы намного приятнее. Не было ничего плохого в таком маленьком проявлении заботы. Но что-то другое – было. Что-то совершенно обыденное и уже почти привычное. Кюхен собирался медленно, отчаянно отказываясь признавать, что через неделю придется вставать каждое утро, делая над собой титаническое усилие, и снова отдавать работе по восемь или десять часов своего бесполезного времени. Это и успокаивало, и раздражало попеременно. Пальто было холодным, как и черный шарф, найденный вчера на одной из бесконечно глубоких полок в шкафу, и тело отказывалось согреваться в них. Кюхен бросил последний взгляд на все еще не проснувшегося Йесона и, обувшись, вышел за дверь. Этот дом нравился Кюхену. Действительно нравился – с того момента, как пришел сюда с матерью и риэлтором. Впервые за два года почувствовал себя по-настоящему спокойно, когда посмотрел в большое окно в единственной комнате. И понял, что это то место, в которое он готов возвращаться. Пусть даже маленькое, так и не ставшее уютным. Но – свое. Кюхен всегда чувствовал себя здесь в безопасности. Обретал какое-то умиротворение. Этот дом действительно был его крепостью, последней и самой большой точкой опоры. До тех пор, пока он не вышел на парковку и не дошел до своей машины. Все это напоминало песню с приятным, мелодичным началом, к середине которой подключались электрогитары и кто-то начинал петь о несчастной любви очаровательным гроулом. Кюхен закрыл глаза. Открыл их снова. И снова закрыл. Зажмурился, досчитал до пяти, проклиная этот день с первого звука писклявого голоса. И снова открыл, пообещав себе попробовать принять реальность такой, какая она есть. В плакате на двери больше не было надобности. Слово «сдохни» теперь кричало на него практически с каждого сантиметра, когда-то покрытого черной краской. До этого Кюхен почти гордился тем, что проездил на этой машине полгода без единой царапины. Только спустя пару минут он обнаружил, что посадка была неестественно низкой, после чего, наконец, посмотрел вниз и увидел спущенные колеса. Все машины вокруг были абсолютно целыми и невредимыми, что наталкивало на определенные мысли. Кюхен немного походил вокруг, высматривая хотя бы одну живую душу и размышляя, стоит ли пойти к охране сейчас или лучше не опаздывать на совещание. Он заметил под дворником плотный белый конверт и, удивляясь своему ледяному спокойствию, открыл его. И выдохнул, понимая, что когда-то Хичоль все-таки оказался прав. В конверте были три фотографии. На первой – Йесон и какой-то незнакомый парень, закрывший его глаза руками. Судя по дате в углу, это был Хекдже. На второй – Йесон, стоявший у дверей бара напротив недовольного Реука. На третьей… На третьей был поцелуй. Тот поцелуй, первый и самый невероятный из всех, в коридоре дома, который Кюхен так долго считал своей крепостью. Он перевернул фотографию и усмехнулся, увидев слова на обороте. «Я убью тебя, если что-то подобное повторится». Подумав о том, что уже давно должен был умереть, Кюхен достал из кармана телефон и вызвал единственного человека, который мог хоть что-то сейчас сделать. Сонный голос Шивона в трубке в очередной раз доказал, что он был не таким святым, каким казался. Но, когда Кюхен напомнил о своем существовании, поток брани прекратился. Они звонили друг другу только в самых крайних случаях. - Мне кажется, у нас проблемы.