Что ты будешь делать?

В «Станции» ближе к полуночи было как всегда многолюдно, шумно и накурено. Чёрт бы побрал этих любителей кальяна, Музыченко от сладкого дыма горло сводило в таком кашле, что едва сдерживался. Вокруг то и дело шныряли знакомые лица, столиков свободных не было, за стойкой оставалась лишь пара свободных стульев и примерно полчаса до начала грандиозного шоу, ради которого все здесь и собирались. Юра стоял, оперевшись плечом на стойку, разглядывал присутствующих в поисках молоденького парнишки, с которым через пару часов будет самозабвенно сосаться на курилке и чьи руки будет убирать от собственной ширинки в ожидании такси или Кикира, выполняющего роль его личного водителя. Глаз ни на кого не падал, стакан с низкосортным, вероятнее всего разбавленным виски пустел, от льда тот стал ещё более мерзким, сплюнуть хотелось прям на пол, но до такого уровня не мог опуститься. Администрации клуба стоило сменить и репертуар, и контингент фильтровать получше, потому что от истинного гей-бара, которым когда-то являлась «Станция» остались только вечерние шоу и парочка лобызающихся на танцполе мужиков. Всё больше было девушек, всё чаще те появлялись одни, без свиты своих подруг. И оно правильно, в гей-барах, где мужчин они совсем не интересуют, если только как интересный собеседник, не более, они хотя бы чувствовали себя защищёнными. Хотя и в этом нельзя было быть на сто процентов уверенной. Бармен был тот же, что и на прошлый выходных. Видимо решил отомстить за его выходки недельной давности, подкреплённые поцелуями с пьяным Личадеевым, на которого тот явно положил глаз, поэтому, несмотря на богатейшую коллекцию хорошего алкоголя за своей спиной, и плеснул ему этой жижи, напоминающей виски только цветом. — Повтори, — щёлкает пальцами, привлекая внимание щеголявшего с голым торсом бармена, — только нормально, пить невозможно. Бармен ехидно хихикает, хочется начистить ему рожу. На этот раз, к счастью, наливает из нормальной бутылки за баром, а не откуда-то из-под стойки. Настроение медленно ползёт вверх, вечер уже не казался таким безнадёжно испорченным, как когда он только вошёл в бар и почувствовал на языке разбавленный виски неизвестного происхождения. — Дайкири, персиковый, — раздаётся где-то за спиной и Музыченко невольно оборачивается. Тут же глазами встречается с девушкой. Брюнетка. Стучит красными ноготками по стойке в ожидании своего напитка и подмигивает, Юре аж жарко становится, пальцы лезут, чтобы расстегнуть ещё одну пуговицу на рубашке. Тому, как ловко она спустя минуту забралась на барный стул рядом с ним, можно было только позавидовать. — Виски здесь паршивый, я бы не брала на твоём месте, — улыбается и буквально мочит идеально-красные губы коктейлем. — Я Аня. Юра ухмыляется и снова тянет ко рту стакан. Он слишком брутален для женских коктейлей, вроде «Дайкири», «Космоплитена» и «Секса на пляже», а водку здесь пить он не рискнёт, вместо неё вполне может какой технический спирт оказаться и всё, пиши пропало. Забавная бы вышла статья в одной из местных жёлтых газетёнок. «Смерть от палёной водки в самом знаменитом гей-баре Питера. А от водки ли?». Аня. Аня с роскошной смоляной шевелюрой и ярко-красными губами, которыми в любом ночном клубе она определённо произвела бы фурор среди мужчин. Здесь все оценивали лишь то, каким ровным вышел контур и как удачно она завила сегодня волосы. — Юра, — ставит стакан на стойку и проводит по усам. На сцене вдалеке появилась парочка полуобнажённых парней, те мгновенно приковали к себе всеобщее внимание и на баре стало посвободнее. Новая знакомая никуда уходить и не собиралась, с характерным постукиванием от длинных ногтей печатала кому-то сообщение и растягивала губы в улыбке. — Как Шевчук? — ведёт бровью, откровенно с ним заигрывает, явно не подозревая, что Музыченко не просто так в этот бар забрёл. Сперва думал осадить её, мол, зай, ловить здесь нечего, я по мальчикам, но решил подождать. Всё равно один. — Да, и как Гагарин, — так с ним разговор ещё никто не завязывал, видимо поэтому ему и завершить его в самом начале не хотелось. Аня, отвлекшаяся на телефон, снова перевела на него взгляд и ловко добавила объёма своим волнистым волосам. Теперь помимо табака и чьего-то чересчур сладкого кальяна запахло её духами. — Но сравнение с Шевчуком мне нравится гораздо больше. Юре двадцать восемь, и вот уже десять лет он трахает и целует исключительно парней. С тех пор, как в семнадцать расстался с последней из-за того, что у него в очередной раз просто не встал, а орудовать языком и пальцами, лишь бы она кончила, надоело, ни одной ночи не провёл в постели с девушкой. В один момент просто принял для себя тот факт, что не возбуждает его женское тело, каким бы шикарным, ухоженным и соблазнительным оно ни было. Внутри ничего не загоралось, сердце билось в обычном режиме, а чтобы вызвать хоть какие-то движения в паху приходилось представлять отнюдь не женские тонкие пальцы и стройные ноги, а крепкое мужское подкачанное тело. Ему говорили, что на гея в его классическом понимании тот ни капли не похож. Ни голосом, ни поведением, ни манерой одеваться. И Юра в целом разделял эту точку зрения. Кикир сперва даже не верил, когда Юра ему рассказал о своей ориентации, думал, что это всё юношеский максимализм и желание отличаться от остальных. И только когда у товарища появился его первый бойфренд, старше его лет на пять как минимум, опекающий так, будто это его младший брат, и оставляющий на шее Юры синющие засосы и следы от пальцев, сомнений не осталось. Музыченко затянуло, чувствовал себя собой, будто всегда следовало заглядываться на мужчин, а не тратить время на самовлюблённых инфантильных особ. Особенно доставляло, когда партнёры попадались младше и неопытнее и тот, как в случае с Пашей, учил их всему, что прежде всего нравилось самому Юре, лепил себе идеального партнёра. Они долго-долго трепались, сидя за стойкой и потягивая единственный на сегодня для каждого из них коктейль. Обсуждали дождливую погоду в Питере и то, какие мерзко грязные в клубе туалеты. Она совсем не походила на тех девчонок, что пытались познакомиться, когда Юра в гордом одиночестве или со своими гетеросексуальными друзьями захаживал в обычные бары. Аня разговаривала с ним так, будто они знакомы тысячу лет, практически не называла его по имени, как делали это другие, складывалось впечатление, что просто не запомнила. Не начала судорожно извиняться, когда ей кто-то позвонил, спокойно взяла трубку, бросила что-то, что Музыченко из-за грохочущей музыки не расслышал, и как ни в чём не бывало продолжила разговор. Юра спокойно отвечал взволнованному Паше, когда тот вдруг стал написывать в телеге с дурацкими вопросами, а Аня даже бровью не повела, понимая, что он всё равно её слушает и, дописав сообщение, поддержит разговор. Бар пустел на глазах, время перевалило за четыре часа, Аня заказала себе такси и оставила на барной стойке под бокалом со следами персиковой мякоти на стенках пару тройку сотен. Её убер задерживался, как будто давал им время довести разговор до логического завершения. За три с небольшим часа они обсудили смертную казнь в Беларуси, поправки в конституции, чайлдфри и то, как хорошо было жить пять лет назад, когда сигареты стоили дешевле. Юра прикурил ей винстон с ментолом, отписал Личадееву, что едет к Кикиру, и получил его довольную мордашку в ответ. Тот похвастался, что практически выучил половину. Юра хмыкнул. Могли бы спокойно съездить вместе и по итогу прекрасно потрахаться, приправленные алкоголем и распалённые атмосферкой клуба. Нет, угораздило же его отложить подготовку. Асфальт подмёрз и покрылся инеем, снега, к счастью, не было. — А виски здесь всё равно отвратительный, ты меня не переубедил, — усмехается, выпускает дым через уголок рта и откровенно его разглядывает. Тушь слегка отпечаталась под бровью, слишком душно было в баре, а на улице слишком сыро. Аня стряхнула пепел на асфальт, случайно попала на свои замшевые сапоги, но вовремя сориентировалась и следа не осталось. Затушила сигарету о кирпичную стенку, облизнула губы и уверенно притянула его к себе за подбородок. Жадно впилась в тёплые губы, ногтем слегка задела кожу на щеке, борода приятно кольнула пальцы. Давненько она с усатыми не целовалась, даже забыла, каково это. Поцелуй вышел неожиданным. Мягкий, мокрый, сладковатый из-за персика, который магическим образом остался у Ани на губах и с приятным холодком от ментола в сигаретах. Со стороны Музыченко правильным было бы прервать поцелуй, и он бы несомненно это сделал, если бы не одно «но»: сбившееся дыхание, которое можно было списать на всю противоречивость ситуации и тот пыл, с которым девушка его целовала, то оправдание разливающемуся внутри желанию найти не мог. Чёрт с ангелом за его плечами сцепились в жесткой драке, чёрт пока выигрывал и ехидно посмеивался. Целовать её было убийственно приятно. Крепко сжал талию. Ладонь как-то машинально опустилась на бедро и так, будто он делал это каждый день, а не раз в десятилетие, забралась под платье. Короткое, длинное пальто скрывало то, как неприлично оно задралось, Аня укусила за губу и выдохнула ему в рот. Рядом с баром с треском погасла вывеска, внутри за дверью загремели стулья, кто-то громко заржал на повороте на Думскую. Машина наконец подъехала, телефон в кармане розового пальто завибрировал, оповещая о том, что водитель на месте, и они наконец отлипли друг от друга. — Поехали? — глаза тёмные, красная помада с губ совсем не смазалась, дорогая, видимо. Дыхание сбилось, зрачки бегали туда-сюда, голос охрип. Она ждала, не делала поспешных выводов из его молчания, мягко улыбалась, обнажая зубы, будто заранее чувствовала, что как бы ему ни было морально трудно признать факт своего поражения, ей он отказать просто не в состоянии. — Здесь недалеко, поехали. Ведьма. Одним взглядом хитрым голову ему отключила, заворожила, заколдовала. Музыченко кивает. Понимал, что с ним творится какой-то пиздец, какой-то приворот или любая другая незаконная магическая хуйня, и ничего не мог с собой поделать. Не было объяснения своим действиям. В голове ледяным холодом билось «Паша, Паша, Паша», кожа буквально пылала от ощущения тонкой женской талии под ладонями. Сдерживаться в такси было труднее всего, особенно, когда новая знакомая отрешённо смотрела на пролетающие за окном пейзажи ночного Петербурга и походила на средневековую барышню, с которой в самый раз картины писать и которой посвящают поэмы, а её ладонь вразрез шла с её образом, едва ли не ширинку ему расстёгивала. Темно, водителю было абсолютно наплевать на то, что творилось на заднем сидении. На экране снова три уведомления от Паши. Ничего особенного, смахивает, даже не прочитав. «Кик, мне пиздец, если что, я у тебя» «Звони во все колокола, если Паша будет искать!!!» Она снова будто невзначай задела натянувшиеся в районе паха джинсы и улыбнулась в кулак, когда Юра прерывисто выдохнул. Ресницы подрагивали, глаза лихорадочно блестели. Кикир прочёл сообщение и тут же стал звонить, видимо «мне пиздец» напрягло его ещё сильнее, чем просьба отмазать Юру перед его же парнем. Сбросил, пальцы не слушались, удалось с третьей попытки, надеясь на т9 и их понимание с полуслова, написал, что объяснит всё потом. Лежащая на его ремне изящная ладошка с ума сводила, член стоял, как каменный, как в первые разы с Пашей, когда с ума сходил, едва видел его блядскую рожу, умоляющий взгляд и задницу, которой тот вертел, как ужаленный. А здесь из-за женщины. Из-за охуительной женщины, едва не подрочившей ему прямо в такси. — Здесь остановите, будьте добры.