Что ты будешь делать?

Однушка-студия на первом этаже слева, больше ничего не запомнил. Едва тяжёлая дверь захлопнулась и щёлкнул замок, она снова прильнула к таким желанным и нужным сейчас губам. Пальто осталось валяться на табуретке у двери, в сапогах чуть было не запуталась, но с горем пополам сбросила их где-то там же. Разберётся утром. В груди жгло, губы покалывало, словно она сперва их обкусала, а после слизала лимон вместе с солью. Губы требовали мёда, сладкого, тягучего, приторного. Поздно было давать заднюю. Если бы не хотел, оборвал бы всё ещё в дворике бара. Сосредоточился на ощущениях, ближе некуда, вжалась в него грудью, как в бреду скользила с мокрых губ на колючие щёки и обратно. С ней работало не так, как с Пашей. Паша был как минимум наполовину тяжелее и выше, с Пашей можно было быть грубым и резким, наматывать волосы на кулак и тянуть вниз, жадно сдавливать глотку и кусать шею и за ухом, можно было не беспокоиться о его болезненных ощущениях, Личадеев с ума сходил, когда Юра не нежничал, а действовал согласно своей роли в их отношениях. В коридоре пахло сладким цитрусом, хвоей и неизбежным случайным сексом. Ключи звякнули, ударившись о старенькое трюмо. Ладони на широкие округлые бёдра, бесцеремонно прижимает к стенке, холодная. Аня сдавленно шипит и хмурится. Ударилась об острый краешек полки, завтра будет синяк. Юра опешил на доли секунды, шепнул «прости». Аня рассеянно качает головой, мол, всё в порядке, и притягивает к себе за шею, чувствуя, как у Юры через раз обрывается дыхание и руки меняют своё положение слишком часто, как будто бы не знал, куда деть. Ему нужно было время, голова совсем не варила. Перестроиться, просто перестроиться, понять, что в его руках нежное и податливое женское тело, на которое его собственное очень охотно реагирует. Она снова потянулась к его ширинке, он по привычке убрал её руки и завёл за спину. Прикусила губу и улыбнулась. Темно, тихо, жарко. Сбитое дыхание грохотало на всю квартиру, подгоняя к действиям тикали часы. Аня перемещает руку на воротник, хватается за цветастую ткань и тянет за собой в комнату. Наспех расстёгнутое на спине платье сползло и теперь полностью оголяло плечи и частично грудь. Свернули аккуратно стоящую в прихожей обувь, тапочек был отфутболен к батарее. Свежее постельное бельё сладковато пахло ополаскивателем и от него чесался нос. Юре не нравилось, он зарывался носом в волосы лежащей под ним Ани, шершаво проводил языком по мраморной шее, целовал кремовую кожу и не мог надышаться. Её запах нравился ему гораздо больше. Оказавшись прижатой к прохладной хлопковой ткани, отлипает от его губ и, придерживая за подбородок, заглядывает в глаза. Зачем? Чёрт его знает, на доли секунды всё происходящее сном показалось, хотелось убедиться, что это не так, что он настоящий, что у неё не очередный алкогольный эротические грёзы. Глаза глубоко чёрные, соблазнительно и пугающе чёрные, чернее ночи, зрачок от желания слился с радужкой, Юра хмурился из-под растрёпанных широких бровей и моргал как-то заторможено, будто под веществами. Выдохнул, прикрыл глаза и коснулся её носа своим, у неё уголки губ поползли вверх. Нежный, кисло-сладкий с остринкой. Лизнула его губы. Диван тревожно скрипнул, когда он приподнял её, чтобы снять ограничивавшее движения платье. До самых кончиков пальцев покрылась мурашками, когда коснулся её бледной кожи на груди языком и снова вернулся к издевательству над её губами. Нежные, пухлые, до крови стёртые и искусанные. Втягивает и победно скалится. Наконец ему удаётся хоть немного, но эту чёртову помаду смазать. Цепляет на талии и медленно тянет вниз колготки, случайно задевает ногтем, с характерным звуком по чёрному капрону ползёт стрелка. Поцелуи в шею мешают дышать. Он невесомо проводит рукой по промежности, понимая, что ее полупрозрачные трусики совсем не спасают ситуацию и толку от них было ровно столько же, сколько от Юриных водительских прав, которые он за неимением машины носил в бумажнике уже лет пять. На пальцах, едва её касается, остаётся её липкая влага. Мокрая. Безбожно мокрая. — Пожалуйста, — шумно сглатывает, на выдохе пробивает на дрожь. Он шипит и смыкает губы на соске, она мычит и выгибается, хватается за его руки и оставляет следы от ногтей. Жарко, постельное прилипло к вспотевшей спине, терпеть не было сил, таяла, как мороженое. Кнопки трещат, и рубашка с шорохом опускается на пол. Пуговицы на месте, Паша ничего не заподозрит. Дай бог, не заподозрит. Лишь бы следов не оставила. Восторженно выдыхает, потому что ни разу вживую такого количества татуировок не видела. Разглядывает, проводит пальцами по каждому незамысловатому рисунку, Юра был готов спорить, что боролась с желанием спросить, было ли ему больно. Музыченко терпеливо ждёт, от её пальцев было до мурашек щекотно и по позвоночнику бежал холодок. Раскаляет взглядом, глядя прямо в глаза спускается к давно расстегнутому ремню и расстёгивает пуговицу на джинсах. Сама не стянет, пальцы не слушались. Лифчик сняли даже раньше платья, оставили на полу в коридоре. Губами от острых ключиц по аккуратной небольшой груди, выступающим рёбрам, мягкому животу, жалить её поцелуями, подбираясь к развратно раздвинутым бёдрам. Казалось, что только-только её коснётся и та мелко задрожит, задохнётся, что все волосы ему повыдирает, опьянев от желания посильнее, чем от рома. Из-под отбрасывающих лёгкую тень на щеки ресниц умоляюще глядит на него, в голове ни одной здравой мысли не было, только горящее желание как можно скорее его губы внизу почувствовать. — О Господи, — Юра мусолил её настолько долго, что, когда тот наконец обжигающе провёл языком по мокрой тонкой ткани, резко и шумно выдохнула, тут же сорвалась на громкий несдержанный стон и закусила ладонь, чтобы не перебудить весь подъезд. Справа за стенкой молодая пара с грудным младенцем, слева — многодетная семья, стенка с детской смежная, сверху — пенсионеры с острым слухом. Аня вспомнить не могла, когда в последний раз кусала пальцы, лишь бы не проронить ни звука. Сама от себя не ожидала, голос будто чужой, слишком высокий. Стащил трусики, припал губами и языком, выжимая из неё череду громких и грудных стонов. Одной рукой держал ее подрагивающие мокрые от собственной смазки бёдра, крепко, лишь бы не норовила их свести. Чувствовал её ледяную стопу на своей спине, ее губы замерли в немой артикуляции «а», пальцы крепче сжали простынь, ногти больно впились в ладонь. Грань, тонюсенькая. Юра свободной рукой тянется груди и смыкает пальцы на розовом соске. Вздрогнула, руки отчего-то были холодные. Позволил себе немного больше, чем минуту назад, провёл языком чуть выше и задержался на секунду дольше, Аня снова замычала и громко захныкала, закрыв лицо руками. Несмотря на ноющий и рвущий трусы стояк, хотелось довести её до оргазма именно так. Часто-часто дышит, стоны изо рта бесконтрольно сыплются. Сжимает его плечо и чувствует тягучую, как мёд, горячую дрожь по всему телу. — Боже-а, — отпускает и мягко ведёт ладонью по плечам. У Юры от её тихого, иногда срывающегося на едва уловимый стон, восстанавливающегося дыхания бежали мурашки по спине. Опустился на постель рядом, от Ани веяло жаром и теперь пахло духами ещё сильнее. Он снова слышал стучащий ход часов в коридоре, слышал, как спустился лифт и как у соседей сверху проснулась собака и стучала когтями по старому паркету. Руки тряслись, в висках стучала кровь, он на несколько минут будто протрезвел и уже был готов сбежать, едва поймёт, что удовлетворённая девушка рядом уснула. Она кончила, получила то, что хотела, возможно даже больше, у Юры от того, куда он ввязался, кошки скребли на душе. Мягкая, нежная, дурманяще вкусно пахнущая. В реальность вернули скрип дивана, горячие мокрые губы и вспотевшая ладошка, которой Аня упёрлась в его грудь. И мысль о побеге тут же показалась ему сущим бредом. Она снова была готова, сквозь прикрытые жалюзи пробивался свет фонаря, опускает ладонь на его напряжённый член и легонько сжимает. Мычит сквозь сомкнутые зубы. Хитро улыбается и садится на его бёдра, мокро трётся и облизывает пальцы. Щёки румяные, как после мороза, у Юры во рту пересыхает от одного открывшегося вида на её сливочную кожу, покрытую мелкими родинками, и ниспадающие атласные кудри, прикрывшие грудь. Ласкал как умел, как делал это раньше, только гораздо нежнее. Плавно покачивалась на нём, опускалась до упора и неровно выдыхала сквозь свои аппетитно припухшие губы. Чужие пальцы сжимались на бедрах, внутри неё было так узко и мокро, что Юра кусал губы и сдерживался изо всех сил, лишь бы не прервать этот штиль. Теперь она была главной, направляла темп, шептала, если хотела глубже и быстрее, задерживалась, когда чувствовала, что вот-вот и конец, а заканчивать не хотелось. Чувствовал каждой клеточкой кожи, как ей хорошо, как она плавится от его прикосновений, даже не подозревая, что ещё вчера ночью он оттачивал мастерство соблазнения на своём патлатом бойфренде. Она кончила ещё дважды. Второй раз вместе с ним, слюняво впечатавшись и вцеловав громкий несдержданный стон ему в губы. Музыченко до красноты сжимает её ягодицы, насаживая на пульсирующий член до упора и кончая внутрь. Аня без сил опустилась на его грудь. Жарко дышала ему на ухо и водила кончиками пальцев по рукам. Нос у неё холодный, губы горячие. Пальцы медленно переплетались в её спутанных, Аня ресницами щекотала его ключицы и тягуче сладко отходила от оргазмов. По взмокшей спине пробежал холодок, в квартире снова не было ни одного лишнего звука. Уснула. Вымоталась, девочка. Прижал поближе и перекатился на бок, укрыл одеялом и закрыл глаза. Выдохнул ей в макушку. В животе шипело чувство вины, а в его руках впервые за десять лет безмятежно спала женщина. Роскошная, зубодробительно привлекательная и обжигающе сексуальная. Ещё ни разу женщина не вызывала у него такое сильное желание целовать, ласкать до потери пульса. Ещё ни разу у него от стонов не бежали мурашки по коже. Он хотел её полностью и без остатка. Если уж падать вниз с обрыва, то с такой силой, чтобы по косточкам собрать не удалось, чтобы в пыль рассыпаться и ни о чём не жалеть. Он клялся, что девушки его не интересуют и он гей до мозга костей, но больше себе не верил.