Что ты будешь делать?

Стоит ли упоминать, что уснуть у неё после его ухода не получилось? Лежала пластом, периодически стирая ускользавшие из глаз слезинки глядела в потолок, а за час до своего будильника, едва на улице окончательно посветлело, скрутила что-то непонятное из волос, умылась и вышла из дома. Себе сказала, что за сигаретами, на деле пошла, куда глаза глядят, будто напрочь забыв о произошедшем с ней вечером. Ни страха, ни опаски, ничего. Пугающе пусто, постоянно держала в руках телефон, всё надеялась на что-то. Прохладно было, дышала глубоко-глубоко, в дрожь от свежести бросало, хотелось идти, идти, идти и не останавливаться, так себя менее тревожно, менее загнанно чувствовала. Проветрить голову ей стоило гораздо раньше, может и не наломала бы столько дров. Когда дошла до ближайшего открытого магазина было уже восемь, на работу однозначно опоздает, а значит спешить было незачем. Медленно мерила пустынную улицу шагами, затягивалась, куталась в плащ. Думала набрать Юру, но вовремя одумалась. Она старше и должна быть выше этого, а то расчувствовалась, как подросток, совсем голову потеряла. Насильно мил не будешь. С ней поступили ровно так же, как поступала она. Поигрались и попросили на выход, только сделали это изощрённо и жестоко, лучше бы словами сказал, как есть, а не терпение её испытывал. Он, может, и не хотел этого, всё само собой разрешилось. Впереди её ждал миллион попыток со стороны Юры исправить ситуацию, и как всё это вынести Аня не знала. Потому что любая нежность с его стороны топила её лёд, её наигранную жесткость и безразличие и превращала в наивную дурочку. А Аня не такая, никогда такой не была и из-за одного мужчины, который задержался в её жизни подольше других и смог разжечь в ней чувства, менять стойкость своего характера не собиралась. Происходящее было ничем иным, как кармой, платой за свои пороки. Заслужила. Заботливо купленная ей десять дней назад зубная щетка полетела в мусорное ведро, чашку, из которой он пил, до скрипа натерла содой и спрятала в самый дальний угол шкафчика, чтобы глаза не мозолила. Сменила постельное бельё и убрала в шкаф вторую подушку. Дышать дома стало полегче, хотя его запах всё равно ниоткуда возникал в воздухе, и Аня снова рвалась открыть окно и проветрить. Железобетонно решила, мол, всё, хватит, наигралась. Она кремень, она взрослая самостоятельная женщина, способная контролировать свои эмоции и держать слово, данное пусть и самой себе. Жила же без него как-то, вполне счастливо жила. Он свой выбор сделал, а она его со скрипом, но приняла. Попытки всё вернуть начались вечером того же дня, и хорошо, что Аня оставила телефон в гримёрке, иначе нагоняй она получила бы знатный за то, что сорвала репетицию. У неё никогда не было привычки ставить телефон на беззвучный режим, но иначе она бы не смогла спокойно жить. Он буквально донимал, у Ани сдавали нервы. Список того, чем помимо работы Аня занимала себя, чтобы не отвечать на его звонки, сообщения и в целом игнорировать телефон, был бесконечно длинным и его перечисление заняло бы неделю как минимум. Новые способы развлечения все добавлялись и добавлялись, вариант завести собаку уже не казался таким абсурдным, она даже стала просматривать сайты вроде авито, где разводчики выкладывали объявления о продаже. Бесконечная лента пёсиков успокаивала и отвлекала, окончательное спасение от сумасшествия нашла в «Сексе в большом городе», который посмотрела за выходные, и шоколадном торте, который впервые в жизни съела полностью, ложкой, не нарезая на куски, без малейших угрызений совести и страха за лишние сантиметры в бедрах. Юра названивал и делал это пугающе часто, Аня боялась брать в руки телефон, казалось, что тот либо загорится, либо взорвётся. Хотела уже взять трубку и накричать, чтобы оставил ее наконец в покое, но не могла, какой-то барьер стоял и перепрыгнуть его не смогла бы, даже хорошенько разбежавшись. Ей надоело быть запасным аэродромом, который всегда с огромным удовольствием давал разрешение на посадку и ждал этой посадки, будто ничего лучшего и не заслуживал. Скольких перспективных мужиков она отшила, пока Юра легко и непринуждённо играл с её чувствами! Могла раз десять влюбиться, завести здоровые полноценные отношения и с лёгкой руки выйти замуж через полгода, а не позволять мужчине играть у неё на нервах. Теперь, проведя достаточно времени один на один в бесконечной рефлексии, с реальным положением дел в голове, а не её грёзами и красивой картинкой за розовым стеклом влюблённости и гормонов, понимала, какой откровенной хернёй она занималась, как тупо повелась на его слова. На деле ей стоило давно поднять тему его двойных отношений и поставить ультиматум, но никак решиться не могла, боялась задеть, сказать что-то не так, показаться слишком эгоистичной и грубой, чувства его ранить. Все же она сама когда-то дала добро, согласилась быть по факту любовницей, хоть себе этот термин и не приписывала никогда, а теперь давала заднюю, вела себя, как слабачка, как трусиха. Она влюбилась, как подросток, и принимала всю ту нежность и любовь, которую отдавал ей Юра. И ей было хорошо, только до поры до времени. За два месяца она устала так, что сил делить его с другим не осталось. Ей резко и одномоментно захотелось постоянства, захотелось мужчину рядом круглосуточно, чтобы засыпать и просыпаться, чтобы дома ждали, а он не мог всего этого дать, как бы ни старался. В итоге Юра сам довёл ее до состояния, когда все, чего она требовала, была определённость: с ней или с Пашей. И никак иначе. У Ани будто глаза открылись, он неаккуратным движением смахнул с ее носа розовые очки, и она с ужасом поняла, какой пиздец происходил вокруг неё, пока она в облаках витала. Когда он приходил, старалась не думать о том, от кого он пришёл и к кому уйдёт, и до вчерашнего вечера это вполне успешно удавалось. А его ночной и будто безразличных уход стал катализатором. Железное терпение лопнуло. Он долбился в дверь уже практически полчаса, комбинируя стук с непрерывным давлением на звонок, Аня звонила соседка по площадке и грозилась вызвать полицию, если этот беспредел не прекратиться в ближайшее время. Притвориться мёртвой не получилось, соседка видела, как Аня вернулась с работы и знала, что та сидит дома и специально не открывает дверь. Угомонить настойчивого визитёра сама не рискнула, решила сперва призвать к совести Никитину. До нервного срыва оставалось совсем чуть-чуть, уши закладывало, снизу или сверху, понять Аня не могла, уже стучали по батарее. Не хватало ещё, чтобы из-за этого идиота ей с полицией разбираться пришлось. Дверь открывает, когда он в очередной раз заносит руку для того, чтобы постучать. Музыченко подпирал стенку, на лице крайнее беспокойство сменилось облегчением. По крайней мере она жива и ничего с собой не сделала, он же все нервы себе вытрепал, все ногти сгрыз, курил так много, что снова кашлять начал. Аня неприступна, сложила руки на груди, поджала губы и сделала два шага назад, пропуская его в квартиру. Она бы с радостью поскандалила, чтобы весь подъезд слышал, но ей ещё здесь жить и ловить на себе косые взгляды или менять квартиру очень уж не хотелось. Внутри закипало, Аня старалась держать себя в руках, насколько это было возможно. Ей стоило просто начать, она нашла бы ответ на любую её неосторожную фразу, остановить её будет трудно, выскажет всё, что накопилось. — Ты бы хоть трубку брала, чтобы я не волновался, — закрывает за собой и теперь подпирает плечом дверной проём. Руки в карманы, в глазах напротив отблески от желтого света в коридоре, обида и жестокость. Она сделала выводы, она приняла решение, она хотела обрубить все концы, сжечь все мосты, уничтожить все улики, чтобы ни малейшего напоминания не осталось. Сделать это можно скорее, пока она не передумала. — С чего тебе волноваться, — хмыкает и дёргает плечами. Нарочито резко, аж шея хрустнула, всем видом своё недовольство показывала, язвила изо всех сил, хотелось как можно больнее сделать, а он, кажется, готов был. — У тебя же Паша, — мерзко тянет имя, ядовито, будто жгло язык. Юра закатил глаза и рвано выдохнул. Он знал, куда идёт, знал, в каком она состоянии, где-то в начале боялся попасть под горячую руку, получить по лицу, по голове, боялся, что его пинком под зад вышвырнут, но всё равно пришёл и намеревался объясниться. Терять Аню не хотел, слишком глубоко засела в сердце, слишком много стала значить для него и слишком больно делала своими слезами. Он готов был потерять всё, лишь бы она осталась. — Вот и волнуйся за него, я девочка взрослая, могу сама себе сопли подтереть. — Только что-то я этой взрослой девочки не заметил, когда ты в истерике билась полночи, — бьёт в ответ, понимая, что зря. Аня меняется в лице, поджимает губы, набирает полную грудь воздуха и с ухмылкой медленно выдыхает, мотая головой. Такого насмехательства над её слабостью точно не ожидала, он сам рыл себе яму и ронял песок с лопаты на голову. — Ань, я люблю тебя. — Замолчи, — закрывает руками уши и отворачивается, прерывая зрительный контакт. Не хотела дослушивать, что бы ни сказал. Было невыносимо, у неё разрывалось сердце, она будто шла против чего-то естественного. Выть хотелось, что-то громко выкрикивать, лишь бы не слышать эту сладкую и липкую ложь. Он врал, он несомненно врал, не краснея, глядя прямо в глаза. — Я не хочу это слышать! — А я хочу, чтобы ты меня выслушала, — в пару шагов сокращает расстояние между ними, грубо хватает за плечо и разворачивает к себе лицом. Ане больно, она шипит и отталкивает, на руке остаётся красноватый след. — Пожалуйста, давай поговорим спокойно, давай решим, что нам делать дальше, — снова разворачивает её к себе лицом и уже аккуратнее, гораздо аккуратнее, чем секунду назад, держит её за плечи. — Убери руки, иначе я закричу, — освободившись, делает шаг назад и потирает ушибленное место. У Музыченко в глазах раскаяние, у него в глазах безвыходность и желание сделать хоть что-то, чтобы исправить ситуацию. Он не узнавал Аню. Холодная, равнодушная, с напускной уверенностью в себе и болью во взгляде. — Невозможно любить двоих одновременно, — на выдохе, гораздо тише всех своих предыдущих реплик, поднимает на него глаза, ресницы слабо дрожат. — Не-воз-мож-но, я не верю тебе, — начинает теребить волосы, земля из-под ног уходила. Молилась, чтобы он всё понял с первого раза, смирился и ушёл. Было трудно противостоять, с его искренне сожалеющими глазами напротив не хотелось ругаться, не хотелось идти на крайности. Объясниться и разойтись, главное, чтобы без ненависти. — Это не любовь, Юр, это какое-то издевательство. Тебе с самого начала нравилось меня мучить. Ты видел, что я влюбилась, ты в душу залез, знал, что я не смогу отказать, потому что люблю, — закрывает глаза, запрокидывает голову и сглатывает. Плакать сейчас было совсем не к месту, пусть и очень хотелось. Потом, всё потом, едва дверь закроется. — Блять, да ты мной просто пользовался, потому что тебе было удобно! — всплеснула руками и больно ударила себя по бёдрам. — Паша тебе не даёт! Паша занят, а тут я как раз, всегда готовая, всегда с радостью, всегда «Добро пожаловать, Юрочка»! — истерично смеялась, голос снова стал выше, она уже явно не соображала, что несёт. — Так давай тройничок замутим, мм? — хохочет, зарывается пальцами в волосы, у неё едва не искры из глаз летят. — Давай, потрахаемся на прощание! Это же просто секс, для меня это ничего не значит! — без сомнения ссылается на брошенную ей фразу после их первой ночи. Знала бы, во что перерастёт этот ничего не значащий секс. — Может это тебе поможет определиться, кого ты любишь? — перестаёт кричать, на губах разочарованная улыбка, внутри всё рушится. — И любишь ли вообще? Музыченко хотелось схватить её за плечи и растрясти так сильно, чтобы она заткнулась и пришла в себя. В ней говорила обиженная, оскорблённая, оставленная в одиночестве женщина, которая разорвётся с оглушительным звоном, разобьёт стёкла, едва её коснёшься. Замолкла. Шумно дышала, периодически срываясь на смех. Мерила шагами коридор, в конце концов остановилась у стенки, оперлась о неё лбом и закрыла лицо руками. Стены звенели, соседи замерли в предвкушении развязки, завтра начнут шептаться за спиной. Всё пошло не по плану. — Послушай, Ань, — подходит и на свой страх и риск снова касается плеча, легонько разворачивает, держит, чтобы никуда не рыпалась. — Послушай, не горячись, — выдыхает в сторону, собирает мысли в кучу, чтобы лишнего не сказать на эмоциях, он, как и Аня, был на пределе, нервы сдавали, она не краснея и не думая сыпала обвинениями, каждая фраза тянула за собой ещё три более обидные. Поглаживал по плечу, чувствовал, как её колотит изнутри, дышала сбивчиво и не отнимала ладоней от лица. — Я поговорю с Пашей, сегодня же вернусь и поговорю, если нам это нужно, если Паша это единственное, что нам мешает, Ань. — Не надо, — мотает головой. Слишком большая жертва ради её одной. Юра знает её всего ничего, Пашу же знает много лет, знает его слабости, страхи, знает его прошлое, их слишком много связывает, чтобы в одночасье всё разрушить из-за случайной девушки из клуба, которая по бабской глупости влюбилась и нырнула слишком глубоко. Сил вырываться не было, он заставлял её сделать выбор, оставалась лишь фраза «если ты этого хочешь», от которой Аню расплющило бы окончательно. Его руки неизменно успокаивали. Она хотела, чтобы он остался с тем, кого любит. И, по её мнению, любил он только Пашу. — Не надо, не порть хотя бы там все. Юра молчит, Юра понимает, что обратного пути нет, как раньше с Пашей уже не будет. Они всё испортили, он просто так не сотрёт из памяти, не выкинет из головы то, что было, несмотря на все её еле слухом уловимые «забудь меня». Он чувствовал, как она напряжена, она боялась каждого его движения, боялась сказать что-то ещё, когда он находился так опасно близко, боялась, что поступит подобно другим и грима завтра на спектакле понадобиться больше обычного. Она всё решила. У него был единственный из всех возможных вариантов, который его совсем не устраивал, который его душил. Согласиться и отпустить. Сильная, гордая, слишком ревнивая и эгоистичная, чтобы делить его ещё с кем-то. Жаль, что сразу не разглядел и позволил себе влюбиться. — Уходи, Юр, прошу, — она делает шаг назад, Юра расслабил пальцы и отпустил. Бросила слишком блестящий взгляд, медленно втянула воздух носом и с дрожью натянуто улыбнулась. И всё. На улице пахло сиренью и сигаретами, запах которых шёл от Аниного балкона, в темноте огонёк подрагивал и пепел летел прямо на ухоженные клумбы. Это конец. И с Аней всё закончилось, и с Пашей из-за Ани уже никак не мог продолжать, заврался. Оба стула, на которых он так долго пытался усидеть одновременно, предательски обвалились. Музыченко приземлился своей прекрасной задницей прямиком в самую грязную лужу и остался ни с чем.