Что ты будешь делать?

Пашин самолёт приземлялся практически в четыре утра, будильник на половину третьего Юра поставил сразу же, как получил от Личадеева сообщение с точным временем прибытия. Боялся, что из-за перманентного присутствия Ани рядом забудет и ляжет спать, как ни в чём не бывало, а уставший от перелёта Паша будет обрывать телефон и пытаться найти Юру. Снова придётся сбегать, как крысе, посреди ночи, а потом искать оправдание. Аня не глупая, Аня поймёт. Это же ради их блага, лучше встречаться так, чем не встречаться вовсе. Музыченко уже и не помнил, какого это, не встречаться с ней. До момента вынужденного расставания на неопределённый срок оставалось меньше двадцати четырёх часов, до Аниного будильника по его ощущениям и свету за окном — пять минут или даже меньше, пёс этажом выше уже вовсю носился по комнате, стучал когтями и лаем давал хозяевам понять, что хочет гулять. В Казахстане у Паши около десяти, он в последний день своего приезда с утра пораньше хотел навестить бабулю, а позже заехать-таки за коньяком для Музыченко. Юра жопой чувствовал, бабулины соленья они будут есть ещё очень и очень долго, чего стоили одни её посылки, которые Паша раз в два месяца приносил домой с такой рожей довольной, что Юра сразу понимал, голодовка закончилась. Тихо было, умиротворённо как-то, птички щебетали за окном, хорошо одним словом. С Аней было, как на лучшем оздоровительном курорте: подъём и отбой в нужное время, нормальное питание и какая-никакая физическая нагрузка. Девушка рядом тяжело вздохнула, медленно зашевелилась, сонно перевернулась на другой бок, подмяв под себя одеяло уже полностью и оставив Юру ни с чем, и закинула на него ногу. Типичная женская привычка, хоть что-нибудь, но она на него закинет. Припечатала его к дивану, Музыченко освобождает руку, чтобы та не затекла слишком быстро, и обнимает поверх растрепавшихся за ночь волос, Аня укладывается ему на ключицы. Не проснулась ещё до конца. В груди ускоренно стучало, по его замёрзшему от отсутствия одеяла плечу скользила её теплая ладошка, волосы щекотали нос. — Сколько? — лениво шепчет, спрашивая о времени, хотя могла запросто протянуть руку и посмотреть время, оставшееся до звонка будильника. Двигаться хотелось как можно меньше, утро было самым ленивым временем суток, особенно те считаные минуты или даже секунды, что оставались до будильника. — Скоро уже, собаки сверху проснулись, — касается лба губами и сам прикрывает глаза, смакуя каждую секунду. С Аней умиротворяюще спокойно и нежно, с Пашей же наоборот, а Юра привык быть где-то посередине и не мог определиться, где ему будет комфортнее, где перекраивать себя не придётся. С Аней он тоже мог гореть, проверили это и не раз, но и с Пашей были нежности и периоды затишья. Редко, но были. Что ему было дороже? Смотря с какой перспективы смотреть, если думать об этом, чувствуя под губами горячий Анин лоб, её мягкие волосы на своём плече и нагло закинутую на него ногу, то выбор был очевиден. До тех пор, пока он снова не вспоминал о Личадееве и его прилёте из Казахстана. Замкнутый круг, который в ближайшее время нужно было разомкнуть, чтобы не потерять всё. Он чувствовал, до этого оставалось совсем чуть-чуть, и от этого ощущения жутко становилось. Он привык самостоятельно распоряжаться своей жизнью, часто рубил с плеча, но сейчас не мог, хотелось оттянуть момент расплаты подальше. Анин телефон на подлокотнике дивана зазвенел, а его хозяйка тихонько захныкала Юре в шею, прошептав уже традиционное «не хочу». И Юра не хотел её никуда отпускать, в последний день хотелось как можно больше времени видеть и ощущать её рядом. Увы, невозможно. У Ани очередной спектакль на носу, со вчерашнего дня стали усердно репетировать, а не создавать иллюзию того, что они чем-то занимались в рабочее время. Билет ему даже принесла, решила таким образом приучать его к искусству. Раз уж они вместе, придётся вместе с ней и к театру любовью проникнуться, иначе никак. Планы спокойно провести вечер накрылись медным тазом в тот момент, когда спокойствие попивающего чаёк на балконе тату-студии Музыченко, наслаждающегося практически ночной майской теплотой и свежим воздухом, нарушил звонок с уже наизусть заученного номера, в телефоне до сих пор беспаливно забитого как «Кикирон мегафон». Погодка шептала встретить Аню с работы и пройтись до метро пешком вместо толкучки в автобусе, закралась мысль, что их мысли сошлись и Аня звонит, чтобы сообщить ему о своём желании сделать их отношения чуть более публичными, чем те являлись до этого. И он однозначно был не против, сигарету докурил почти, да и чаю в кружке оставалось буквально на два глотка. Вместо ее воодушевлённого голоса услышал тревожный и дрожащий, буквально мольбу поговорить с ней, тараторила, как будто за ней гнался кто-то. Она несла какую-то несуразицу, сбивалась, постоянно и очень громко, заглушая стук собственных каблуков, спрашивала, встретит ли он ее, постоянно называла по имени и «любимым», хотя ни разу до этого так не делала. Это прежде всего насторожило, очень уж было не похоже на Аню, у неё максимум иногда ответное «зай» проскакивало, какое уж «любимый», он не заслужил. Все его вопросы глухо игнорировала, будто вела разговор по своему сценарию, а он, как попугай, пытался достучаться до неё и выяснить, в чём дело. Хмурился, не понимал, в чем дело, но говорил с ней, говорил до тех пор, пока у Ани не сел телефон и она не отключилась, не оборвалась на полуслове. И тогда его буквально заколотило от тревоги и неизвестности, Юра мгновенно подорвался и стремглав умчал к ней домой. Транспорт шёл слишком медленно, хотелось подогнать водителя или вовсе выйти и побежать, почему-то складывалось ощущение, что так он быстрее доберётся. От её остановки до дома буквально бежал, все носы в кроссовках сбил. В ушах стоял её испуганный голос, в голове самые страшные картинки появлялись, как диафильмы, всё это подкреплялось его взбудораженной фантазией и новостями, которые Аня читала ему перед сном. Глупейшая привычка. — Ань, это я, — буквально на лету скидывает кроссовки и чуть не бегом залетает в комнату. Дверь открыта, уже хорошо, значит она добралась до дома, только не закрылась на ключ почему-то. В комнате пусто, всё так же, как они оставили утром: диван прикрыт сверху покрывалом, подушка не смята; на кухне тоже никого, чистые чашки на полотенце и забытая бутылка молока на столе, в ванне только вода шумит, горит свет и дверь не до конца закрыта. С мыслью, что, если он войдёт, она точно не прогонит с криками, потому что чего он там не видел, Юра медленно приоткрывает дверь и замирает на пороге. Запыхался, в груди резало от слишком жёсткого дыхания, сердце дрожало, несмотря на то, что видел, с Аней всё в порядке, по крайней мере снаружи. В висках стучала кровь, давило на глаза, ему следовало успокоиться, не хватало ещё, чтобы давление подскочило. Аня, ссутулившись и оперевшись на холодную плитку виском, сидела на бортике ванной и держала руки под струей воды, разбрызгивала воду вокруг и никак на это не реагировала. В обычный день педантичную Аню это довело бы до истерики, сейчас — ноль реакции. Ее не то, что трясло, ее колотило, зубы стучали, как будто в ознобе, в уже красных глазах стояли слёзы, а взгляд был таким пустым и испуганным, что в дрожь бросало даже Юру в метре от неё. Сглатывает, чтобы хоть немного горло смочить. — Анют, Ань, — она слегка дёргается от его голоса и медленно убирает руки из-под струи воды, одну перемещает на лоб и закрывает глаза. Это успокаивало, слабо, но успокаивало, замёрзшие от ледяной воды пальцы не так дрожали, от холода дыхание хоть немного, да выравнивалось, наконец задыхаться перестала. Она так перепугалась, что говорить связно и делать вид, что она не волнуется, стоило ей огромных усилий, и раз Юра примчался и так бешено смотрел на неё, пытаясь выровнять дыхание, значит вышло плохо и неправдоподобно. Испугала его. Ни разу в жизни ее так не колотило от страха за свою жизнь. После того, как телефон, будучи единственной надеждой на спасение в случае чего, разрядился и связь предательски оборвалась, Аня на онемевших ногах шла в сторону подъезда и тихо глотала слёзы. Оглядываться боялась, это могло сыграть против неё. Глаза жгло, горло сводило, в ушах звон каблуков стоял, буквально затылком чувствовала на себе чужой взгляд и от этого потели ладошки. Крепко сжимала в пальцах связку ключей, это было единственным, что хоть как-то помогло бы в случае, если преследовавший ее от остановки до дома мужчина прибавил шагу, ему ничего не стоило нагнать её, а Аня в своём состоянии даже вскрикнуть и оказать малейшее сопротивление не смогла бы. Считала секунды, метры до дома. В подъезд она буквально забежала, подвернула ногу на лестнице и силой захлопнула входную дверь. Всё кончилось, могла выдохнуть. Без сил опустилась на пол и заплакала во всю силу, как маленькая девочка, заревела так, что в груди болело. Руки дрожали. Она была в безопасности, в относительной безопасности, открытые жалюзи на кухне позволяли увидеть сидящую на скамейке выжидающую фигуру. Стакан воды успокоиться не помог, от страха кровь в венах стыла. Юра смотрел на неё в упор и не понимал, что происходит. Ему редко доводилось видеть женщин в таком состоянии, в какой-то затуп вгоняло. Аня подняла на него глаза и у него во рту пересохло. Темные пятна от растёкшейся туши под глазами и на щеках, глаза красные, губы все обкусанные, рвано дышит и сопит. Музыченко растерянно делает шаг к ней, слегка приседает на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне, аккуратно касается мокрого следа на щеке и стирает его. Очередной всхлип отразился от кафельного пола и стен, плечи затряслись, ладони снова потянулись к лицу. Она думала, что успокоилась. Увы. — Что случилось, Ань? Ты меня перепугала, — Аня, не дослушав, замотав головой, порывисто обнимает его за шею и буквально всем телом вжимается. Он едва не потерял равновесие, больно ударился о пол коленями, но смог удержать Аню, которая, судя по сумбурности своих движений, совсем не соображала, тело действовало так, как ему хотелось. Сидели теперь на полу, обхватил её руками, как только мог, чтобы максимально защитить. Слабая, она обмякла, едва почувствовала, что её держат. Юра к себе крепко-крепко прижимает, гладит по плечам, по спине, Аня стыдливо прячет мокрое от нового приступа лицо в его шее. Вся горячая, ладони ледяные и с пальцев буквально капает вода, пряди у лица влажные, дрожит, как осиновый лист, и Юра эту дрожь невольно перенимает. — Не уходи от меня никуда, пожалуйста, — лихорадочно сжимает его плечо, хватается из последних сил. Больно впилась ногтями. Она пребывала в каком-то отчаянном испуге, глаза безумные, мотает головой и цепляется, цепляется, цепляется. Пока сидела и смывала дрожь с пальцев потеряла счёт времени, она и не вспомнила, что банально не закрыла за собой дверь, только услышав Юрин голос, поняла свою оплошность. Из-за своей растерянности и испуга могла сама беду накликать, от которой так бежала. — Он сидит под подъездом, я в окно видела, не уходи, мне очень страшно. — Там никого нет, Ань, никто не сидит, — целует мокрые щеки, пальцами зарывается в волосы и успокаивающе на ухо шепчет своё «тише-тише». Душа за неё болела, не ожидал от неё такой слабости. — Я с тобой, моя девочка, я с тобой. Телефон в джинсах прозвонил в половину третьего ночи, а он и забыл. Будильник. Время. Тревожно спящая на боку, отвернувшись от него, Аня, у неё от слез заложило нос и подпухли глаза. Запах успокоительных капель, смешанный с запахом свежей пижамы, и всё это от одного человека. Сердце у него было не на месте, кошки скребли и ранили коготками буквально до крови, с мясом выдирали. От неудобного положения ныла спина, руку, на которой лежала Аня, совсем не чувствовал. Ему не следовало оставлять ее одну. Не сегодня, не после того, что с ней могло произойти и того, как сильно она перепугалась. Поделать ничего не мог, дал слово. Слово, которое давно уже ничего не значило и силы не имело. Пустой звук. Не знал, будить ее или нет, спала она тревожно, но хотя бы спала, убойная доза успокоительного исправно справлялась со своей задачей, Аню вырубило, едва она перестала плакать. До приезда такси было время освежить лицо и воды выпить. — Анют, — Аня сквозь сон чувствует, как со скрипом рядом прогибается диван. Юра склоняется над ней. Чувствует, как аккуратно убирает от ее лица прядь волос и мягко целует в щеку. Лениво ищет его ладонь и хватается, по привычке переплетая пальцы. Во сне выпустила. Руки мокрые. Он в рубашке и от него пахнет зубной пастой. Он снова оставляет ее одну посреди ночи, потому что временной лимит подошёл к концу. Аня каждый раз чувствовала себя как на чертовом катке, только раскатаешься, а время уже закончилось. Сегодня было сложнее всего его отпустить, вместе-то они практически и не побыли, все из-за ее истерики. Сама виновата, совсем контролировать себя разучилась, разревелась, как сопливая девчонка. — Нет, — выдыхает шепотом и шумно сглатывает, — нет, нет, пожалуйста, — сонно хнычет, сжимая пальцы крепче, а ответ ничего, молчит, даже взгляд отвёл. В груди болезненно пекло и скручивало в крепкий узел, причём сразу у обоих. Юра не мог, хотел остаться, быть рядом, понимал, как нужен ей, но не мог. Поворачивается на спину и с надеждой пытается вглядеться в глаза. В комнате слишком темно, до рассвета как минимум два часа. Достучаться до него так же трудно, как бросить курить с ее профессией, можно миллион раз пробовать и бесполезно. Только не сегодня, она не вынесет. — Пожалуйста, не уходи, побудь ещё со мной. До утра хотя бы, — приподнимается, руки совсем ослабли, держать спину было неимоверно сложно. В глазах едва не слёзы стоят, губы дрожат. Какая она жалкая. Чертовски устала от его приездов на час, от его следующих за приездами ночных исчезновений и мертвецки холодной постели по утрам, но сейчас от одной мысли, что он оставит не одну, когда ей так паршиво, когда ей как никогда нужен человек рядом, наизнанку выворачивало. — Анют, послушай, — ему не легче, уже жалел, что не сбежал молча, — ты дома, ты в безопасности, мне нужно ехать, — гладит по руке, вздыхает, его слова звучали, как дешёвое оправдание в мексиканском сериале, самому стыдно было такие речи толкать, она же весь фарс чувствует. Разговаривал с ней, как с маленьким ребёнком, она часто-часто хлопала ресницами. — Ань, такси простаивает, я уже опаздываю, Паша через час приземлится, — Аня с затухающей надеждой глядит ему прямо в глаза и мучительно молчит, а после взгляд опускает и медленно вытягивает свои пальцы из его крепкой хватки. Поняла, услышала. Она готова была раздробиться прямо сейчас на мелкие песчинки, лишь бы так хреново себя не чувствовать. Как будто все из-за неё, будто она сама виновата в том, что он снова ее оставляет, что они провели так мало времени вместе.  — Ань, — он чуть склонил голову набок, пробуя заглянуть в глаза. Нежно касается щеки пальцами и едва ощутимо к себе поворачивает. Обжег, дёрнулась, поджала губы. Неприятно, обидно, даже больно в какой-то степени. — Паша, — горько ухмыляется, дергает плечами и небрежно отворачивается к стенке. Спряталась в одеяле, натянула по самую макушку. На кой черт это все, если его ждёт Паша? Если что бы ни происходило, он возвращается к долбанному Паше? Глаза жгло, в носу покалывало, дыхание перекрывало. Поджала ноги к груди, закусила кулак. Музыченко вздохнул и без слов все понял. Обиделась. Совершил ещё несколько попыток поговорить и объясниться. Безуспешно, Аня даже не оборачивалась в его сторону. Он не видел, а у неё уже были мокрые щеки и яркий след от зубов на ладони, что так сильно зажала между зубов, лишь бы ни звука не выпустить. Не в ее принципах было манипулировать мужчиной. Внутри болело, будто выдрали кусок и даже не зашили. Если ему очень нужно, пусть уходит. Она потерпит. Побочное, пройдёт, нужно перетерпеть. Она ведь сама ввязалась в такие отношения, никто ей дуло к виску не приставлял, все было более, чем добровольно. Знала, на что идёт, теперь отдувалась за необдуманность своих поступков. Ну кто мог подумать, что спустя чуть больше, чем два месяца, ей впервые за много лет захочется постоянства, а ее мужчина будет трахать в задницу другого мужчину с ее молчаливого согласия? Захлопнул дверь снаружи. Ушёл. Аня наконец позволила себе тихонько всхлипнуть в мокрую ладонь и перестала перекрывать себе дыхание. Внимание, дамы и господа, сцена один дубль два. Контрольный, артистка ведь так отлично справляется с ролью, позавидовать можно. Декорации всё те же, тот же реквизит. До звона пустая квартира, мокрая подушка, заплаканные глаза, рюмка со сладковатыми коричневыми мутными каплями, разбавленными водой. Аня снова осталась одна и блядски от этого устала.