Руби Айлен Скотт

             Белла слишком часто не понимает Руби...       Её манеру речи, странные жесты и огромную нелюбовь к фисташковому мороженому. Белла не понимает, почему каждый раз, когда в Форксе начинается сезон дождей, который обычно длится около недели, Руби практически не выходит из дома. А ещё Белла не понимает, почему Руби боится остаться в дождливую погоду одна.       Поэтому, когда в очередной ноябрьский день в Форксе начинается эта самая неделя проливных дождей, и Белла в очередной раз остаётся ночевать в небольшом домике Руби, девушка не выдерживает. Она всё так же собирает свои волосы в неаккуратную шишку, берёт своё любимое фисташковое мороженое и падает на диван рядом со своей бледной от страха подругой. Только в этот раз она не молчит.       По телевизору идёт какая-то несмешная комедия, от которой хочется скорее впасть в уныние подобно Руби, а не смеяться до боли в животе. Белла зачерпывает себе мороженое и медленно подносит ложку ко рту, наблюдая за Руби, которая делает вид, что внимательно смотрит фильм.       — Почему ты так сильно не любишь дожди? — вырывается у Беллы прежде, чем она успевает как следует обдумать вопрос. Руби роняет из рук пульт, который взяла пару секунд назад, чтобы переключить канал. Белла опускает голову, чувствуя свою вину, а Руби лишь горько усмехается и молчит.       Никто из них точно не знает, сколько длится эта напряжённая тишина. Белле хочется вернуться во времени, ударить саму себя по губам, чтобы та, прошлая Белла, не задавала этого вопроса.       — Знаешь, все важные события, что случались за мою короткую жизнь, произошли именно в дождь, — Руби надеется, что Белле этого хватит. Что она лишь кивнёт, а после они вновь продолжат сидеть в тишине, смотря какие-то скучные комедии по телевизору. Но Белле этого недостаточно. Она аккуратно ставит на пол ведёрко с мороженым, выключает телевизор и, поворачиваясь к Руби, уверенно, слишком уверенно спрашивает:       — Что ты имеешь в виду? — и Скотт смеётся. Смеётся так громко, так болезненно, что на секунду Белле вновь становится стыдно за свой длинный язык. Руби замолкает только тогда, когда весь воздух в лёгких заканчивается. Она откидывается на диван, закрывает глаза и молчит, собираясь с мыслями.       Белла её не торопит.       Двухэтажный дом девушки резко начинает казаться ещё меньше, чем он есть. Все окна закрыты и зашторены, от чего голова Беллы начинает кружиться. Ей кажется, что в доме слишком душно, слишком мало места, слишком людно.       Девушка буквально подбегает к окну, открывает его и начинает резко и глубоко дышать. Руби же сидит на месте, всё так же с закрытыми глазами, будто бы даже не обращая внимания на замешкавшуюся Беллу, которую вот-вот стошнит.       — Ты в порядке? — неуверенно спрашивает Руби, подходя к осевшей на пол Белле.       — Всё хорошо, — несколько хрипло шепчет она. — Просто голова закружилась и тошнота подступила. Не пойму, из-за чего.       — Духота на улице страшная, а мы окна позакрывали. Быть может, в этом всё дело? — Руби напряжена. Её рука то и дело теребит футболку, затирая её до дыр.       — Наверное, — отвечает Белла, вставая с пола и отходя от окна, которое так и остаётся распахнутым.       Дождь сильно барабанит по крыше, заполняя дом этим неприятным звуком. Руби так и не включает телевизор, а Белла не поднимает ведерко с мороженым. Они сидят на одном диване в паре сантиметров друг от друга и молчат. Белла боится сказать лишнего, а Руби боится рассказать правду, которая, скорее всего, оттолкнёт Беллу от неё.       Однако спустя несколько минут... хотя, кажется, что часов, она решается. Девушка встряхивает своими фиолетовыми волосами, хватает Беллу за руку и, опуская голову, начинает свой рассказ о дожде.       — Честно, когда была маленькой, я обожала дождь. Мы вместе с сестрой Оливией бегали по двору, пачкая новые платья, играли в догонялки или рассматривали дождевых червей. В дожде я видела умиротворение, а не как сейчас — какую-то тоску, боль и горечь. Тогда дождь был для меня спасением от суеты, а не проклятием.       — И что изменилось? — Белла не стала задавать другой вопрос, который был готов сорваться с языка. Руби никогда не говорила о своей сестре, а сейчас говорит о ней в прошедшем времени.       — Мы похоронили Оливию, когда мне исполнилось десять, — с нескрываемой болью на лице шепчет Руби. — Ей было пять, если тебе это интересно. Когда её не стало, тоже шёл дождь. И в день похорон он не прекращался ни на минуту, и в день, когда врач с такими квадратными большими очками сообщил нам, что Оливии пару месяцев осталось. Рак четвёртой стадии. Помню жалость врача, боже… Его слова, дрожь в голосе. Знаешь, после похорон я больше не играла под дождём.       — Причина только в этом?       — Если ты не будешь перебивать, то узнаешь, — огрызнулась Руби. — Мой отец тоже ушёл в дождь. Он жив. Он не умер для людей, но погиб для меня. После смерти Оливии их отношения с мамой стали такими натянутыми, что он просто собрал вещи, поцеловал меня на прощание и ушёл. Я не знаю ни где он, ни что с ним, ни есть ли у него новая семья. В тот день он для меня исчез. Я осталась вдвоём с матерью в огромном доме, состоящем из трёх этажей и пяти спален.       — Руби… — Свон тянет к ней руки, чтобы обнять, утешить, извиниться за то, что заставила вспомнить. Но девушка лишь отмахивается, отсаживается на самый край дивана и крайне недовольно, можно сказать, даже злобно, говорит:       — Не надо меня жалеть, Белла, — эти слова ранят. Руби и сама понимает это, поэтому подсаживается обратно и, с извинением наклонив голову, объясняет:       — Я уже привыкла, правда. А моя мать… Ты когда-то спросила у меня, почему я живу одна. Так вот… Мы в аварию попали. Мне тогда только исполнилось шестнадцать, ехали к нашей родне отмечать Рождество. В машине было множество подарков, запечённая мамой индейка и ещё небольшая сумка с нашими вещами. Мы планировали остаться на неделю или около того. Тогда зима была тёплая, бесснежная. Град начался ужасный. Я предлагала остановиться, переждать, опоздать на день, но доехать целыми. Мама лишь смеялась, говорила, что ничего не будет, дороги пустые. И, хоть они и скользкие, она нестись не будет. Она и не ехала быстро. Неслась другая машина — грузовая. Секунда… и мы переворачиваемся. Меня спасли, её — нет. Я в коме до августа провалялась, а когда очнулась, начался сезон проливных дождей. Маму я тоже хоронила в дождь.       Руби не стала говорить, что и она не спаслась в той аварии. Что она стала живым трупом. И ей просто повезло, что её успел обратить какой-то кочевник, услышавший издали запах её сладкой крови. Белле незачем знать о вампирах, так же как и незачем знать, почему Руби отличается от них всех. Её дар должен остаться в секрете.       — Иди сюда. Прости, что заставила вспомнить, — в который раз извиняется Белла, сжимая в своих объятиях Руби. Та лишь доверчиво ластится ближе, однако не перестаёт шептать:        — Всё хорошо, Белла.       Спустя некоторое время обеих девушек отпускает. Они отстраняются друг от друга. Руби вновь включает телевизор, а Белла поднимает с пола своё растаявшее мороженое. По телевизору заканчивается очередная комедия, которую ни одна из девушек не смотрит, предпочитая витать в собственных мыслях.       И эту идиллию прерывает лишь уверенный голос Руби, разрубающий тишину:       — Знаешь, мне стало легче, — признаётся она, потому что накипело, потому что больше нет смысла скрывать эти глупые детские страхи. — Ведь я и тебя встретила в дождь. Если бы мой рейс не задержали, и я прилетела бы на день раньше тебя, как думаешь, мы бы стали друзьями?       — Конечно, Руби. Даже если бы ты никогда не приезжала в Форкс, а оставалась в своей дождливой деревушке, мы бы всё равно стали друзьями. Просто потому, что так суждено.       — Я не боялась дождя до приезда в Форкс, — перебивает Беллу девушка. — Он только навевал тоску, грусть, вводил в меланхолию, но страха как такового я не ощущала.       — И что же изменилось? — осторожно спрашивает подруга, боясь вновь задеть острую тему.       — Все люди уходили от меня в дождь, — повторяет как мантру Руби. — Я боюсь, что ты уйдёшь точно так же.       — Боже, Руби! — Белла заливисто смеётся и впервые за этот вечер чувствует самое настоящее счастье. — Это слишком мило!       — Свон! — в ответ смеётся Руби, более не отстраняясь от Беллы.       По телевизору начинается «Титаник», который и Руби, и Белла смотрят с огромным удовольствием, больше не вспоминая об этом разговоре.       И лишь на некоторых моментах Свон позволяет себе выпасть из реальности, чтобы подумать.       Белла слишком часто не понимает Руби.       Не понимает её манеру речи, странные жесты и огромную нелюбовь к фисташковому мороженому.       Однако теперь Белла понимает, почему каждый раз, когда в Форксе начинается сезон дождей, который обычно длится около недели, Руби практически не выходит из дома. А ещё Белла понимает, почему Руби боится остаться в дождливую погоду одна.       И она даёт себе обещание, что ни за что не позволит этому случиться. Она не бросит Руби.       Ни в проливной дождь, ни в ясный солнечный день.