Ненавижу Вас

— Принц Блез, письма, — слуга передает стопку конвертов, предназначенных для нашей семьи. — Там в конце Шерро. Как Вы и просили, перехватываем.       От звука этой фамилии становится ясно, что меня опять ждёт некоторое веселье. Слегка киваю прислуге в сторону двери. Он удаляется.       Небрежным жестом кидаю чужие письма на стол, оставляя в руке лишь одно и замечая, как остальные скользят по гладкой поверхности и, кажется, падают на пол. Как же мне всё равно на весь этот фарс, изложенный формальными словами на качественных листах...       Перевожу равнодушный взгляд на конверт и открываю ножницами, любезно оставленными слугой вместе с почтой.       Достаю и, развернув сероватый дешёвый лист, читаю. Почерк корявый и непривычно неразборчивый. А те слова, что удаётся прочесть, полны глухой по-детски наивной тоски. Это странно. Обычно послания полны рассказов о многочисленных праздниках в семье или гостях в доме адресата, и я готов уже к этому, но в этом... " Мама не хотела писать об этом, но она уже неделю не поднималась с кровати после обработки полей — осень в этом году холодная, а работы от этого не меньше было. А с утра не проснулась, когда я её позвала выпить отвар с утра. Сегодня Андромеда плачет без конца и ничего не отвечает. Я сижу с братьями, пока она готовит нам поесть. Сама отказывается. Это из-за нас, я знаю. Возвращайся домой поскорее и забери нас, Ник. Здесь теперь плохо..."       Закрываю глаза ладонью и тяжело вздыхаю.       Теперь хоть понемногу проясняется картина: их мать померла, сейчас писала какая-то очередная сестра, безграмотная до ужаса. Об упомянутой Андромеде я помню лишь, что она самая старшая из оставшихся в доме детей.       Это было уже в других конвертах, так же не дошедших до адресата. Никогда Ник уже не получил бы их и не прочёл — каждое являлось пеплом в камине сразу же после моих рук. Потому что ему не нужно знать, что происходит.       Но меня все равно накрывает тенью сомнений, что стоило бы сказать. Всё же смерть близкого ему человека... Черт. — Слуга! — кричу со сбивающимся от странных чувств ритмом сердца, пока колебания и страхи за свою шкуру еще не лишили меня появляющихся проблесков гребаной благодетели. — Да, мой господин. — Николаса Шерро ко мне.

***

      Дверь открывается, и комнату начинает наполнять запах металлической ненависти. Является он до невозможного нахохлившийся: в глазах нескрываемая неприязнь к моей персоне, а рука сомкнута на мече. Заранее готов меня проткнуть и изрезать, хотя ещё не знает, что буквально через пару минут будет сломлен моей новостью. — Вы звали меня, — стоит гордо и прямо, а смотрит с вызовом. Даже как-то жаль становится, что такой самоуверенный и сильный, но с такой огромной слабостью, как семья.       Пытаюсь сбавить его гонор ледяным взглядом, а он лишь поджимает губы и глаз не отводит. Как обычно, смелый. Сообщаю: — У тебя мать умерла.       Смотрит непонимающе, будто я просто грязно шучу. — Я серьёзно, — верчу письмом перед его глазами и тут же отнимаю, стоит ему только потянуться. — Не смешно, — его пальцы мелко дрожат, а я понимаю, что передо мной начинает открываться жалкое зрелище. Он сжимает руки в кулаки и просит: — Зачитайте хоть строку.       Расщедриваюсь на первых шесть, умалчивая просьбу вернуть единственно оставшегося мужчину в семье. Почти хладнокровно смотрю за его реакцией. А она открытая и явная — такие никогда не могут скрыть своих эмоций.       Ник прислоняется к стене и хватается за неё ладонями, пытаясь не упасть. А потом все же обессиленно сползает вниз и поджимает колени, пряча голову в руках. Тошно на него смотреть. Никогда не понимал, как можно любить семью настолько, чтобы ронять из-за неё слезы. — Пожалуйста, дайте мне письмо. Прошу Вас, господин, — он тоскливо взвывает, вызывая своей просьбой отвращение к себе. — Не наглей. Я не трогаю его и оставляю в покое на время. Только лишь скидываю это чёртово письмо в высокий камин. "Он не должен скучать по дому и семье", — бьётся в голове навязчиво. — Это все, что я хотел от тебя. Проваливай.       Всё внутри тревожно сжимается, стоит ему поднять глаза. Почему-то этот колючий взгляд прожигает насквозь. Сейчас — с неимоверной тоской и болью. Я не понимаю причин его страданий. Как избитая собака, ей богу. Горько пахнет сожженными листами.       Вижу в нем неблагодарность, словно я зря унижался перед ним и зачитывал эти глупые строки. А ведь я мог с лёгкостью сжечь эту ерунду ещё до его прихода.       Начинает бесить такое отношение. Словно я ему что-то вообще должен. — Пошёл отсюда, пока я не засунул тебе руку в камин, чтобы мог дотянуться до весточки от любимой сестрёнки.       На меня снова смотрят с неудержимой яростью. Лишь слезы на щеках показывают его уязвимость и беспомощность. Он поспешно стирает их и говорит: — Вы не имеете никакого права говорить хоть что-то о моей семье.       Он меня словно провоцирует. Он знает, как я отношусь к нему. И знает, что я имею права на все в этом замке. Точно провоцирует, дрянь. Не сдерживаюсь и хватаю его за волосы. Чтобы лучше о своих правах не забывал. — Повторяю: пошёл отсюда. И чтобы на службе тебя, бабу сопливую, не было.       Отворяю дверь и вышвыриваю парня в коридор.       Остаюсь с собой наедине и под треск брёвен в камине думаю о том, что сказал слишком странную вещь — будто откровение.       Я освободил его от службы, чтобы он смог нарыдаться о своей глупой семейке вдоволь. "Что вообще? " "Совсем с головой уже не в ладах?" Чёртов Ник