Ненавижу Вас

— Тебе бы уже невесту давно, а все девку никак не найдешь. Адель за восемнадцатилетнего отдали. А ты чего? Какой толк от твоей "девичьей комнаты", если ни одну из них ты так и не присмотрел себе. Всё развлекаешься.       Я сжимаю челюсть покрепче. Ненавижу разговоры о женитьбе. Достали уже. Ещё и к "девичьей" прикопался... В печонку пусть себе засунут этих девок. — Вот и распустите, раз я никак не связываю свою жизнь с прохвостками. Отец, позвольте, я сам разберусь.       Ответом мне послужил грохот от удара по столу. — Молчать, — мой рот закрывается сам собой. Надрессировали за всю жизнь, как собаку. — Сквернословишь мне тут, скотина?! Я тебя на престол ставить хочу, и это мне благодарность?! Какую же дрянь из тебя воспитали.       Подобное уже давно перестало быть чем-то обидным. Может быть, когда-то в тринадцать, когда я ещё был уязвимым и боялся слов отца, но не сейчас. Он просто старик, доказывающий свою власть и не осознающий, что плевать я хотел на его престол.       А Франция — тюрьма. Такая же, как и весь этот свет. — Какая уж вышла дрянь, такая и вышла. Ничего не поделаешь. В Вас пошёл.       Он проскрипел зубами и посмотрел на меня так ошалело, что я успел пожалеть, что перенял от него только тяжесть взгляда, а не вот эту ярость глаз. — Я прикажу повесить всех этих оторв из "девичьей" голышом, если ты не выберешь себе из них невесту.       Тоже мне угрозы. — Вешайте, папенька. Народу так нравится на голых девок на морозе смотреть.       Я ухожу, хлопнув золотыми краями дверей друг от друга.       Достали.       "Девичья комната" была созданна отцом к моему семнадцатилетию. Там просто жили дочери влиятельных людей страны, родители которых с радостью согласились отдать их как подстилок, лишь бы был шанс того, что они станут ближе к королевской семье и деньгам. Выбирали самых хорошеньких, чтобы мне понравилось, но они выглядели нелепо во всех своих красивых нарядах и были мне лишь на потеху. При этом они находились полностью в моем распоряжении. Их душа и тело принадлежали мне и давали опыта в делах постельных. Но жениться ни на одной не хотелось.       Они не были такими, какими мне надо было. А мне нужна была дикая, вольная и неподступная. Это было до тех пор, пока мне вообще нужна была какая-то девчонка. На деле же я понимал, что они все были одинаковыми. Все в этой дрянной Франции, а может даже и во всем мире.       Развлекаться я пошёл в комнату гвардейцев, надеясь согнать всю тяжесть после разговора с отцом.       Солдаты на вечернем отдыхе радостно заулюлюкали, стоило мне зайти. Но Ник, оказывается, в молитвеннике и мне пришлось направиться туда под разочарованные вздохи — к сожалению, шакалы, сегодня без публичных представлений.       Нахожу его. Хватаю больно за запястье, наверное, даже отчаянно, словно пытаясь сломать, и тяну к выходу в коридор подальше от их общей спальни, где всегда происходили издевательства. "Куда я его веду? Черт возьми, Блез, что ты творишь вообще? " Он не успевает бежать за мной, и его дыхание сбивается. Сжимаю ещё сильнее, до чужого писка. Всё в порядке. Звучание голоса в этой душащей тишине немного успокаивает. Среди пахнущих пылью лабиринтов из коридоров его кожа отдаёт ладаном. Несмотря на невероятно быстрый темп, сердечный ритм успокаивается и заставляет замедлиться немного. Меня отпускает окончательно, стоит остановиться около какой-то пустой гостевой комнаты.       Оборачиваюсь и с удивлением замечаю, что Ник ещё живой, потому что за все это время не проронил ни слова. — Вы оторвали меня от молитвы.       Вот лучше бы и дальше молчал.       Раздражает.       Само собой вырывается скорое и неуместное: "Извини". Он пару раз хлопает глазами непонятливо: — Что? "Такой же вопрос, если честно". — Можешь потом продолжить и на мою смерть ещё помолиться, — смотрит как-то ошарашенно и вообще не понимает смысла моих слов. На самом деле, я тоже.       Достаю нож и освобождаю чужую руку от одежды. Провожу по тыльной стороне в первый раз, оставляя лишь небольшой след. После немного глубже, до первой крови. Бордовым вывожу некрасивое французское "ненавижу". Словно ставлю клеймо. На самом деле на себе.       Ник, кажется, настолько привык к моим развлечениям, что уже даже не кричит, только жмурится да губы кусает. А я с большей ненавистью режу чужую кожу, грубую от ожогов и местами на ночное небо похожую от синяков. — На свою смерть сами помолитесь, — шипит злостно и тихо, потому что иначе станет слышно боль сквозь голос.       Ставлю рядом крест — самый жирный и глубокий порез, хочу чтобы надолго осталось. На память, так сказать. — Я атеист.       Почему-то он хрипло усмехается. — Были бы атеистом, Вас сожгли бы уже, пожалуй. — Пожалуй, — соглашаюсь спокойно.       Вижу на его лице непонимание и от этого тихое смирение. Даже ничего не отвечает на такое. Вот и поговорили.       На душе так паршиво, что не могу. Внутри все саднит и ноет. В глазах начинает щипать от чего-то настолько тяжёлого и неприятного на сердце. Все это ужасно странно и непривычно. Тошнотворно даже.       Хочу прогнать Ника вон, но вместо этого лишь указываю на гостевую ванную. — Можешь промыть рану, а потом уходи. Бинтов здесь нет. Побыстрее только, я...       Голос срывается и дрожит. Тут же закрываю лицо руками и представляю, насколько по-идиотски выгляжу со стороны. "Слабак. При служке рыдать будешь? Ничтожество".       Ник послушно уходит в ванную. Оттуда доносятся звуки воды, от которых чуть впадаешь в прострацию. Я смотрю на кинжал, а после провожу пальцем по ребру лезвия, пачкая себя чужой кровью. Пытаюсь нажать сильнее, но идеально заточенное острие не желает резать мою кожу, не оставляя и малейшего следа. Раздражённо откидываю его в сторону. Нож тут же звенит металлом и пачкает пол мелкими каплями.       Выходит Ник и, пережимая кровоточащую кожу, длинными шагами направляется прочь. "Не уходи хоть ты"       Подобное никак нельзя озвучить, хотя все органы тревожно сжимаются от таких мыслей, которых целый рой в голове. Мне одиноко. Прячу лицо в ладонях и пытаюсь успокоиться. На душе паршиво до невозможности, а я просто пытаюсь пережить и не разрыдаться здесь же.       Делаю глубокий вдох, убираю руку, собираясь с мыслями и нечаянно встречаюсь взглядом с Ником, пялящимся из проёма двери. Буквально на секунду обжигаюсь его синими цепкими глазами, обладатель которых тут же испуганно скрывается.       Сердце бешено колотится, заставляя дышать чаще и тяжелее от ещё сидящей где-то глубоко боли.       Хочется спросить, зачем он остался, но понимаю, что все слова засели в горле тугим комком. Жалобно смотрю на дверь, придумывая оправдания чужому поступку, и останавливаюсь на том, что выгляжу подобно побитой собаке, вызывая жалость даже у нищего солдатишки.       Обзываю себя всеми бранными и унизительными словами, лишь бы угомонить этот ненормальный темп бьющегося сердца, от которого ничуть не проще. "На тебя смотреть невозможно, вот он и потешается. Успокойся". Попытки пристыдить себя ничем не оканчиваются кроме появления ещё большей боли.       Становится тоскливее и тяжелее, но хотя бы во мне не находится больше ничего волнующего и трепещущего. Только тёмная сырая гниль из всех моих эмоций и мыслей. Без этих противоречий в голове было легче. Так ничего не осветляло мои страдания надеждой.       Я сползаю на пол и наконец даю волю слезам.

"Слабак"