Ебучий случай

      — Стоп, снято!       Антон весь в какой-то жидкой каше из мороженого, апельсинового сока и попкорне в волосах, смеясь, убегает за кулисы вместе с Матвиенко, где съемочная группа спешно переодевает актеров в чистое для финального выхода.       Гримеры наносят последние штрихи, в то время как Шастун листает ленту инстаграма. Во всплывающем окне вверху экрана мелькает сообщение от Иры, которое он благополучно смахивает и блокирует телефон, небрежно кидая его на кресло. Он потом прочитает. Совсем скоро объявят конец съемочного дня, и Антон сможет своей девушке позвонить, узнать, как прошел ее день, а сейчас нужно срочно бежать на сцену.       — Прощаемся по одному слову для наших зрителей. Шастун, начинай, — чересчур энергично вещает Воля, размахивая своими карточками.       Антон делает неуклюжий шаг вперед, разводя руками, и лучезарно улыбается.       — Любви!       — Денег! — ухмыляется Матвиенко.       Паша наигранно щурится и закатывает глаза, глядя на Антона. Он тоже хотел пожелать любви. Антон смеется, зал рукоплещет и вторит смеху актеров.       Спустя минут сорок декорации окончательно пустеют, как и зрительный зал. Ребята разбредаются по своим гримерным.       Попов с Матвиенко, о чем-то громко переговариваясь, только что прошли мимо Димы, махнув рукой на прощание. Позов уже давно переоделся и собрался выходить следом, он ждет только Антона, который почему-то вышел покурить и до сих пор не вернулся.       Шастун стоит возле урны и выкуривает уже четвертую, раз за разом водя глазами по строчкам сообщения от Кузнецовой, в котором она его бросает ради какой-то девицы с потока. С архитектурного факультета, если быть точнее. Неизвестно, зачем эта информация Антону. Они, видите ли, в Грецию собрались через полгода, как только дипломы получат. Исторические памятники смотреть. Как-то так вышло, что Антон больше не вписывается в ее планы, да и приоритеты у Иры поменялись. К Москве больше не тянет, да и к Антону тоже.       Позов гремит дверью за спиной Шастуна, когда тот подкуривает пятую, в очередной раз что-то набирая в ответ теперь уже бывшей девушке. Снова стирает сообщение, делает глубокую затяжку, бросает окурок в урну и прячет телефон в карман.       — Решил устроить похороны своим легким в этой курилке?       Дима, уже вконец потерявший всякое терпение, наспех побросал вещи Антона тому в рюкзак и вышел, хлопнув дверью так, что в косяке покрошилась штукатурка. Шастун фирменно улыбается до лучистых морщин вокруг глаз и с благодарностью в глазах берет рюкзак, водружая его себе на плечо.       — Всего лишь предварительная репетиция поминальной речи. Пошли, нельзя же оставлять твою Катьку без подарка на годовщину.       Антон с трудом перебарывает желание достать мобильник из кармана и с размаху впечатать в асфальт, чтобы его размозжило на осколки так же, как около пятнадцати минут назад разлетелось его сердце. Пришлось бы Позову объяснять такой порыв, а огласки Антон сейчас хочет меньше всего на свете.       Остаток дня Дима с Антоном проводят в торговом центре неподалеку от студии. Любимый позовский ювелир как раз сегодня работает и с радостью принимается выполнять заказ друга. Каллиграфическая гравировка «К+Д» на внутренней стороне кольца сияет, а вместе с тем сияет довольный работой Димка. Они с Антоном находят подходящую бархатную коробочку в форме сердца, около часа еще сидят в кофейне, а затем прощаются. Шастун излюблено сминает фильтр сигареты губами, пожимая Позову руку, затем, подкурив, вызывает себе такси.       Он позволяет себе расслабиться только оказавшись в теплом салоне черной тонированной Тойоты. Из-за затемнения на окнах окружающий пейзаж резко теряет все свои краски поздней московской осени. Или это только Антону так кажется. Причем еще с момента третьей выкуренной сигареты у заднего входа в студию.       Спустя час простоя в пробке, Антон отстегивает свой ремень, вручает водителю несколько смятых купюр и гулко хлопает дверью с обратной стороны. Широкополосная трасса похожа на огромное животное, едва передвигающее свое массивное тело по разлинованному асфальту. Под аккомпанемент многочисленных гудков нервных водителей Антон, неторопливо лавируя между автомобилями, преспокойно переходит от правой крайней полосы к противоположной и достает из пачки последнюю сигарету.       Закуривает.       Нервы, натянутые как струна, постепенно расслабляются.       Но это ненадолго. Ровно до того момента, как сойдет никотиновая эйфория.       До дома остается не больше трех кварталов, но в этой пробке Антон простоял бы еще час ради того, чтобы доехать до поворота на главной улице и еще метров триста до подъезда. Поэтому Антон, натянув тонкий капюшон и поглубже засунув руки в карманы, сворачивает в знакомый переулок. Делает два поворота и останавливается возле небольшого магазинчика с весьма оригинальным названием «Продукты». Из продуктов здесь разве что хлеб, молоко и какая-то пожухлая картошка. В остальном — то, что отравляет. Антон легко достает до верхней полки стеллажа с алкоголем. Тяжелая бутылка с толстым стеклом и наклейкой с изображением идеализированного пирата сразу бросается в глаза. На ней слой пыли, и золотистый цвет жидкости кажется коричневатым в тусклом свете освещения. Антон берет ее, несколько банок пива и просит у продавщицы в перманентно скверном настроении две пачки синего винстона. Расплачивается и выходит, забывая про сдачу.       Резкий порыв ветра словно пытается еще больше испортить этот день, срывая капюшон с головы Шастуна. Как будто это возможно. Антон не торопится вынимать руки из карманов, чтобы вернуть капюшон на место. Все равно знакомый подъезд уже маячит в обозримом пространстве среднестатистического московского дворика. Сломанная качеля, горка и какая-то непонятная карусель, тоже, к слову, сломанная — вот и вся детская площадка. Справа и слева жилые дома. Район, в котором живет Шастун, нельзя назвать хорошим или плохим. Здесь не убивают и не насилуют детей. Но, возможно, это потому что дети попросту давно уже не выходят играть на улицу. Да и некуда, в общем-то.       Переключатель в прихожей отказывается работать, напоминая Антону о том, что лампа перегорела сегодня утром.       Он мимолетно вспоминает, как хотел зайти в универмаг на первом этаже торгового центра.       Рюкзак летит на мешковатый пуф, пока Шастун, кряхтя, разувается и вешает куртку на крючок. Его однокомнатная квартира раньше казалась уютной: с ее извечным беспорядком, в котором один Антон знал, где и что находится, да Ирка, которую он лично привозил к себе на ее каникулах между семестрами. Кузнецова всегда ворчала по поводу его лени. Незаправленная кровать, кучка вещей на стуле возле гардероба, постоянно заваленный чем-то кухонный стол.       — Пойдем убираться в твоей квартире, Шастун. Поднимай свою задницу! — голос на том конце провода веселый и строгий одновременно. Каждый вечер после съемок один и тот же разговор. Антон смеялся, говорил, что уже собрал с пола разбросанные утром в спешке вещи и отнес в стиралку, на деле даже не пошевелившись. — Врешь ведь! — Слышно, что дуется. А через секунду уже смеется.       Шастун валится на свой любимый пуф, вскидывает ноги на рядом стоящее кресло, достает из-за спины рюкзак. В вечерних сумерках комнату окутывает почти непроглядная темнота: видны лишь очертания кровати, рабочего стола с компьютером в углу, блики на зеркальной дверце большого шкафа. С треском слетает акцизная марка на горлышке выуженной из рюкзака бутылки рома. Антон делает большой глоток и морщится. Все-таки безо льда он его пить не может.       Вздыхает. Встает и идет на кухню, по пути хватая пепельницу. Да, он курит дома. Это ведь всего лишь съемная квартира. Да и хозяйка в курсе. Он, когда въезжал, сразу предупредил: пьет, курит, матерится, но никогда не шумит и мебель окурками не дырявит. Анна Сергевна с полминуты помолчала тогда, что-то обдумывая, затем пригрозила чуть что — Шастуну уши повыкручивает и в Икею тут же потащит связанного в багажнике своей белой Волги. Шаст шутку юмора оценил, согласился. Два года здесь живет, ни разу слова не нарушил. Разве что шумно в его квартире бывало по два раза в год — когда Ирка в гости приезжала. Но соседи не жаловались.       В холодильнике у Антона разве что майонез и остатки пиццы. Он не любит готовить, просто потому что не умеет. Да и зачем теперь, когда существует доставка? Зато палетка с кубиками льда в морозилке — стабильно полная.       Шастун закуривает прямо на кухне и, не выключив свет, идет обратно. В комнате по-прежнему темно. Только потрепанная восьмерка с битым защитным стеклом где-то в складках импровизированного кресла отсвечивает уведомлениями о пришедших сообщениях в инстаграме и одном пропущенном вызове. Антон совершенно забыл о телефоне, как только поставил его на беззвучный режим еще тогда, в студии. Меланхолично пролистав кучу уведомлений, он поставил несколько будильников на завтра, а сам телефон — на зарядку. Он потом перезвонит матери. А сейчас ром в его стакане уже достаточно охладился. Залпом осушив добрую сотню, Антон делает очередную затяжку. Рука дрожит, и пепел падает на темные джинсы. Сизый дым клубится под потолком, в пепельнице тлеет почти до фильтра скуренный бычок.       Антон устало прикрывает глаза, не забыв перед этим заполнить стакан до краев.       Ежится. ЖКХ в их стране по-прежнему на уровне нулевых, хотя, казалось бы, уже и небоскребы давно научились строить.       В голове роится тысяча вопросов, главным из которых остается почему. И ни одного ответа. Чего тогда не хватило? Ира ясно дала понять, что звонить и писать бесполезно. Она все решила. Но руки все равно чешутся — взять этот никчемный кусок металла и узнать, почему спустя четыре года отношений Антон не удостоен быть посланным хотя бы словесно. Конечно он понимает, что пары расстаются даже при большем сроке. Да и вскрываться он сейчас точно не пойдет.       Раньше он думал, что урвал себе кусочек хэппи энда.       А теперь в три больших глотка Антон осушает содержимое стакана под рукой, доставая очередную сигарету. Его уже ведет. Он чувствует, как согревается изнутри, несмотря на пятнадцать градусов в квартире. Чувствует, как краснеют его щеки и в кончиках пальцев пульсирует тепло. Лед на дне уже почти растаял. Антон бросает туда еще пару кубиков и заливает их новой порцией алкоголя.       — Поздравляют, Антоша. Пить в одного — первый признак алкоголика.       Голос срывается. В глазах нещадно щиплет.       — А еще ты говоришь с самим собой, — последние слова Антон произносит едва различимым шепотом, разом глотает еще теплый ром. Жмурится. Прикрывает глаза, не давая позорной влаге просочиться за пределы век. Запрокидывает голову.       Постепенно его собственный голос в голове прекращает разрывать черепную коробку изнутри. На его смену приходит сплошной шум как от доисторического телевизора с широкой «задницей», когда тот перестает принимать сигнал спутника. Неподкуренная сигарета падает на паркет из расслабленных пальцев, откатываясь в сторону пепельницы.       И даже дурацкая сигнализация какой-то машины за окном затихает.