***
Крошечный костерок едва чадил. Караульные бесшумными тенями разбрелись по периметру лагеря, и не было ни одного, кто не следил бы за пленником. Их, вооруженных воинов, едва насчитывалось два десятка, и вряд ли они несли серьезную опасность для имперской армии. Они косо посматривали не только на Чую, но и на сидящего у огня принца. Это не его страна, не его война, и пусть Юкичи и генерал Мори разбираются с лазутчиками сами. Рюноске весь вечер тщательно избегал военной темы, зато охотно рассказывал о совместном прошлом с Чоном. Они впервые повстречались, когда были подростками: принцу исполнилось двенадцать, а пришедший на землю Речных драконов чужак был на два года старше. Несмотря на знатное происхождение, Рюноске никогда не жил в отцовском дворце, а провел детство и отрочество в нищей деревне под неусыпным надзором воспитателей, которые не знали иного метода воздействия, кроме кнута. Четвертого ребенка в королевской семье не щадили — он не подавал надежд и не наследовал ни клочка земли. Рюноске, как часто случалось, сидел в землянке, обитой железными листами, и наблюдал за миром сквозь крошечную щель в низкой крыше. Тогда он и заметил гуляющего по деревне и весело уплетающего пирог мальчишку с открытым взором ярко-синих глаз и необычными, похожими на гриву заморского степного кота, рыжими волосами. Незнакомцу стало любопытно, за что наказан принц, но тому нечего было ответить — единственная его вина заключалась в том, что он родился. Странный чужак отдал принцу еду и сказал, что себе еще украдет. Чон, сам того не зная, незаметно для себя и для принца, стал искрой, которая породила пожар в сердце Рюноске. Он бродяжничал, не имел родни, крыши над головой или средств к существованию, и всё равно отдавал то, что сумел добыть, новому другу. Но Чон давал что-то важнее еды — надежду, веру в собственные силы и желание жить. — И ты влюбился в того миленького омежку, который тебе приносил поесть и развлекал разговорами? — Чуя перебил монотонный задумчивый рассказ принца. — Это не просто еда и беседы! — возмутился Рюноске. — После встречи с ним я открыл в себе воина, научился использовать дар, потому что он дал мне стимул. Как я мог упиваться собственными страданиями, когда такие как Чон, не обладающие сверхсилой, не имеющие способностей и клыков для достойной битвы, не ломаются перед трудностями? — И после ты утверждаешь, будто я это Чон? Я одаренный, и в наличии клыков ты тоже успел убедиться, — Чуя коротко рыкнул и нарочито хищно оскалился. — Это не дар, а одержимость, — заупрямился Рюноске. — Демон. Я видел… То есть видел не самого демона, а то, в кого ты превращался, когда тот преобладал. Если показать тебя нашему шаману, тот подскажет, как изгнать страшную сущность и вернуть тебе истинный облик. Он желал отнять у Чуи способность, сделать слабым и зависимым, удобным для альфы-собственника. Жаль Чона. Неужели вправду любил того, кто помешан лишь на собственных интересах? — То, что ты видел в лесу, и есть я, а даже если ты прав… — Чуя на мгновение призадумался. — Почему Чон исчез два года назад и почему ты оплакивал его? — Это было нападение, — Рюноске сник. — Подлое, исподтишка, когда не представлялось никакого шанса предотвратить трагедию и защититься. Его смертельно ранили, и он пропал. Но случилось чудо, и ты оказался жив! — он протянул было руку к Чуе, но тот отшатнулся. — Я — жив. Чон мертв. Знаешь, почему? Благодаря способности или, как ты выразился, одержимости демоном. Рюноске не выдержал злобного тона и осуждающего взгляда, которым одарил его Чуя, и уставился на костерок. Наверное, сам осознавал, как абсурдна вера в невозможное. — И отказываться от одержимости, если ты не ошибаешься на сей счет, я не намерен. И встречаться с вашим Драконьим шаманом тоже не собираюсь. Я не твой погибший старший брат Чон, как бы тебе ни хотелось в это верить и убедить себя и меня. — Ты просто забыл, — не отворачиваясь от костра, буркнул Рюноске. Он не шевелился, но плащ пришел в движение. В полутьме дрожали черные ленты. — Когда увидишь земли Речных драконов, нашу речку, где мы гуляли, то обязательно вспомнишь. — Не тяни ко мне эти отростки, — прошипел Чуя. — Я их с корнем вырву. Так-то лучше, — он довольно кивнул, когда плащ замер. — Ты обещал рассказать о Чоне, а не о ваших с ним добрых светлых чувствах. Пока я всё крепче убеждаюсь, что я и он два разных человека. Он был чужеземцем. Как очутился в твоей стране? Чуя сосредоточил внимание на ленте, которую держал в руке с первой минуты их разговора. Вышитый на атласе цветок выбран неспроста. Ликорис не распространился на весь архипелаг, оставшись диковинкой Запада. — Пятнадцать лет назад, — хмуро начал Рюноске, — предыдущий император совершал набеги на Западные земли Джоян, и одна из деревень была полностью уничтожена. Все жители, все дома, даже скот — сгорело абсолютно всё. Всё, — повторил он глухо. — Кроме одного ребенка, который каким-то чудом сбежал из лап врага. Его подобрал случайный путник, и вместе они добрались до земель Речных драконов, где впоследствии разминулись. Чон бродяжничал в одиночестве, пока судьба не привела его в поселение, где находился я. И эта лента, — он осмелился-таки взглянуть на Чую, — с гербом Запада единственный отголосок его прошлого. Их было всего две, две ленты — одна для меня, другая для него, как символ, что мы связаны. — Но у меня тоже была, так что наверняка не две, а больше, — беззаботно заявил Чуя и вмиг прикусил язык, когда Рюноске вскинул голову и чернота его глубоких глаз воспламенилась. — Нет, как ты не понимаешь, Чон? — в лихорадочном возбуждении зашептал тот. — Их было две. Ты сам вышивал цветы на лентах! Только для нас. Чуя мотнул головой, уже не так уверенно, как раньше. Слишком аккуратные стежки, а он так не умел. Однако, что, если прежние навыки исчезли вместе с памятью? — Расскажи о нем еще, — Чуя потер виски. От мыслей, сомнений, попыток восстановить прошлое голова начинала беспощадно гудеть, как кипящий чайник. — Что-нибудь, что сочтешь нужным. Всё равно, какой окажется история, хоть о ваших свиданиях. — Завтра, — отрезал Рюноске. — Сегодня слишком поздно. Оборвать сказку на половине — хитрая уловка, чтобы задержать Чую еще на один день? Или вожак не хотел рисковать и настраивать против себя солдат, которые в течение вечера с неодобрением поглядывали на того, кого считали врагом? Место для ночлега пленнику выделили особое: не возле костра на валежнике, как остальным в лагере, не в шатре, как принцу, не в повозке, а у старого толстого дерева и в колодках на лодыжках. — Прости, — Рюноске виновато опустил взгляд, провернув ключ в кандалах. — Я не могу не учитывать мнение большинства. Все, кроме меня, считают тебя опасным шпионом, и никто не верит, что ты исчезнувший два года назад Чон. Да и ты тоже не веришь, — добавил он со вздохом. Слишком много странностей и несостыковок прослеживалось в словах драконьего принца, каким был Чон, и тем, кем ощущал себя Чуя. Они разные, не похожи ни в чем, полные противоположности. Или Чуя просто боялся допустить, что на самом деле ничего из себя не представляет без одержимости? Даже умение драться, возможно, принадлежит не ему, а демону. В глубине души он знал, что Рандо лгал насчет пристрастия к вину, буйного нрава и настойчивого завоевания принца. Он догадывался, что не способен на решительные поступки, и тем не менее поверил. Это был самообман. Такой же, как любовь супруга. Казалось, если память не вернется, он сойдет с ума. Лента привела его к драконьему принцу и таинственному Чону, которому та принадлежала. Но кем был тот милый, спокойный, правильный и оттого всем удобный омега? Он — Чуя? Как примириться с тем, что ты — тот, кого можешь лишь презирать за слабость? Сон не шел. От костра слабо тянулось тепло, но до дерева, к которому приковали пленника, не долетало ни крупицы. Отблески искр, увы, не грели. Земля, напротив, источала холод и сырость — поздняя осень завладела природой и прогнала лето. Непросто было уснуть, когда тело пробирала дрожь, а разум терзали мысли одна мрачнее другой, и тишина совсем не помогала забыться. Последние разговоры в лагере смолкли. Караульные обратились в беззвучные силуэты. Одна из фигур, осторожно и боясь быть замеченной, подкрадывалась к Чуе. Что они задумали? Убить пленника? Если бы не стремление докопаться до правды, тот не сомневаясь пустил бы в ход клыки, которые едва ли не в кровь царапали губы — благо в полутьме не видно. Черный силуэт присел рядом. Его окружал дрожащий ореол, словно плащ растрепался в лохмотья и трепетал на ветру. Живая одежда выдавала хозяина — драконьего принца. Похоже, нахал, мнящий себя благородным альфой, не отказался от намерения обладать Чуей. Или Чоном. Что на уме у безумца? Мрак его разберет. Надругательства над загнанным омегой в лесу им, видимо, было не достаточно. Чуя зажмурился, вдыхая тяжелый смолистый запах. Если Рюноске посмеет к нему притронуться… Да, пусть своим бесчестием даст повод разнести их лагерь и убьет невольное сочувствие, которое проникло в сердце Чуи. Ведь нельзя жалеть того, кто причиняет лишь зло. Он почти хотел, чтобы Рюноске набросился на него, подобно изголодавшемуся зверю, чтобы опутал живыми лентами плаща, чтобы снова попытался поцеловать. Этого хватит, чтобы преисполниться ненавистью, переломить врагу хребет и вбить его окровавленные останки в промерзшую землю. Он хотел ненавидеть, а не жалеть драконьего принца. Чуя вздрогнул от теплого прикосновения. Нет, не чужих рук и не ожившей одежды, а чего-то очень мягкого и воздушного, что пахло отнюдь не смолой, а лесным зверем. Рюноске поднялся и так же медленно побрел обратно. Чуя смотрел ему вслед. Он сжимал в кулаках меховую шкуру, которой укрыл его драконий принц.***
К утру лагерь почти опустел. Несколько оставшихся воинов, поглощенные разговорами между собой, ходили туда-сюда, грузили снаряжение в повозки и не обращали внимание, как подозрительно Чуя громыхает цепью. Снимать кандалы, само собой, никто не планировал. Его решили не брать в дальнейший путь или ключи находились при драконьем принце, которого в лагере не было? Рюноске вместе с большей частью подчиненных куда-то уехал. Должно ли это обеспокоить Чую? Не всё ли равно, чем заняты представители враждующего племени на территории Империи? Может, готовят восстание? Какая разница, если Чуя такой же чужак в этой стране? Он просто хотел вернуться домой, убраться подальше от королевских интриг и нелюбящего мужа. — Плевать, что они замышляют, — буркнул он, разрывая металлический обруч, сковавший лодыжку. У Чуи иные планы. Он не собирался раскрывать чужие заговоры, даже направленные против его императорского величества. Совершенно точно не собирался. А если интриги плелись против Рандо? Чуя замер, когда уже выбрался с поляны, выбранной вчера для стоянки. Он почти врезался в широкую сосну, возникшую на пути. Если козни коснутся Рандо, его истинного, его любимого супруга? Дерево хрустнуло, и половина ствола разлетелась щепками под кулаком Чуи. Руку обожгло огнем, которое прокатилось вдоль тела. — Глупости, — усмехнулся Чуя, мотнув головой. Рандо навсегда потерян для него. Из-за них. Он оглянулся на лагерь. Из-за врагов из драконьего народа. И он убьет их. Сразу после того, как отомстит Сизому. Чуя втянул чистый лесной запах, в глубине души надеясь ощутить что-нибудь знакомое. Пудры, конечно, не было и в помине, как и смолы. Не было и земляники — самого желанного запаха, самого недостижимого. Разумеется, Рандо не придет за ним, а может, уже занят поиском более красивого и послушного омеги. Старая сосна рухнула, разнесенная почти в пыль, не выдержав второго удара. Какой же Чуя дурак, если до сих пор на что-то надеется! Жаль, что ничего не изменить, что слишком поздно искать другую судьбу и счастье. Нужно было уходить раньше. Но он не ушел и теперь должен нести груз до конца. До трагичного конца, потому что, что бы ни говорил Рандо, у их сказки не будет счастливого финала. Чуя уверенно зашагал вглубь леса. Его манило слабыми раскатами бегущей воды — неподалеку текла речка. Если перебраться через нее, то даже лучшие ищейки потеряют след и не определят, в какую сторону двинулся пленник. — Я не желаю быть Чоном, — бубнил себе под нос Чуя, — не хочу возвращать прошлое. Пусть остается как есть. Хочу умереть собой настоящим, а не тем подобием волка. Он всё шел и шел, брызги свежести щекотали обоняние, но речка так и не появлялась. Зато он понял, что за ним таки наблюдали. Впечатление, что за пленником никто не следил, оказалось ошибочным — в нос ударил усилившийся грушевый аромат. Ацуши — грубо оскорбивший его омега — спрятался поблизости, а шум бегущей воды привел к высокому каменистому обрыву. Чуя замер у самой кромки ущелья, на дне которого змеиной чешуей блестела горная река, и глянул вниз. Прыгнуть или нет? Мало кто решится броситься с огромной высоты прямиком на пороги. Острые камни и бурлящий поток раскроют объятия любому смельчаку или глупцу, что будет означать почти неминуемую смерть. — Не следовало покидать лагерь! Чуя развернулся кругом на оклик. Ацуши уже не скрывался среди деревьев и остановился в полусотне шагов. Вряд ли он планировал подбираться ближе. — Я отправил птицу, — продолжил он с вызовом в голосе и взоре, — так что Рюноске уже известно о твоем побеге. Лучше бы тебе вернуться добровольно, пока я не применил силу. — Силу? — переспросил Чуя. Он улыбнулся, и брови невольно приподнялись. — Видел, что случилось с деревом? Хочешь, сделаю с тобой то же самое? Или ты, как и твой хозяин, путаешь меня с неким убогим Чоном? — Мне всё равно, кто ты, но не обольщайся, ты не единственный зверь, — Ацуши оскалился, и даже с приличного расстояния было заметно, как его двухцветные глаза залил желтый свет. — Увы, Рюноске не поверит в совпадение, когда обнаружит следы когтей на твоем трупе. Поэтому я поступлю по-другому. Он выхватил из-за плеча лук и через миг спустил тетиву. Чуя отклонился вбок, и стрела промелькнула мимо. Следом полетели еще две, одновременно. Отбитая ладонью, первая упала под ноги, а вторая ударила в плечо и тоже упала, не поцарапав. Чуя шагнул вперед. Под его ступнями земля трескалась и рассыпалась в крошки, но он не оборачивался — за спиной ширился обрыв, но гул в ушах заглушал грохот катящихся валунов. Этот обнаглевший молокосос вздумал тягаться с Чуей? С помощью примитивного человеческого оружия? Не пора ли преподать ему урок и поставить на место? Чуя поймал новую стрелу, сжал в кулаке и переломил древко. Он продолжал медленно надвигаться на противника, который упрямо стоял, как истукан, и не собирался отступать. Глаза горели ярче прежнего. Ногти на пальцах удлинились, став похожими на когти огромного кота. Ацуши тоже был зверем, в прямом смысле. Он был одаренным. Тетива щелкнула еще раз, и Ацуши накрыла черная пелена. На него словно опустился магический непроницаемый купол, который через секунду разрезали когти и превратили в множество лент. Те завились спиралями и атаковали. Десятки острых плетей пронзили плоть Ацуши, проходя насквозь и отрубая пальцы. Кровь брызнула фонтаном, и Чуя моргнул — ему почудились теплые брызги на лице. Пара секунд тянулась бесконечно, пока он не опомнился и не кинулся к остолбеневшему неподалеку Рюноске. Плащ извивался, терзая и кромсая несчастную жертву, а в темных невидящих глазах не отражалось ни злобы, ни жалости. Он обезумел. С рычанием Чуя ударил Рюноске кулаком в челюсть, и тот не успел среагировать и закрыться способностью. — Свихнулся? — Чуя приподнял откатившегося кубарем Рюноске и встряхнул за грудки. — Сто демонов тебе в зад, драконий принц! — он проскрежетал клыками. — Ты потрошишь своих же! Ацуши валялся бесформенной алой кучей, в которой угадывалось шевеление. Зато над ним больше не кружились черные ленты. Плащ обвис мертвым полотном, да и сам Рюноске напоминал обмякшую тряпку, когда перевел взгляд на Чую и промямлил окровавленными губами: — Он пытался убить тебя, Чон. Я обещал защищать тебя и должен сдержать клятву. — Ему не нужна твоя защита, — послышался слабый голос из той груды, которой был Ацуши. Надо же, жив! — Не спас Чона, а этому не нужен. Раскрой глаза… Разве не видишь? Он сбежал из лагеря, чтобы предать. А Чон ненавидел бы тебя за свою смерть и вряд ли простил. — Ненавидишь меня? — глухо спросил Рюноске. Да, должен был. Чуя мотнул головой, отпуская. — Нет. Я ненавижу только двоих, и ты не в их числе. — Сизого? Чуя снова качнул головой и направился прочь, стараясь не смотреть на говорящие останки Ацуши. Он остановился у края ущелья — его удержал за руку подоспевший Рюноске. — Отойди, — укоризненно проговорил тот. — Здесь опасно бродить. Хотя, — Рюноске едва уловимо улыбнулся, — ты всегда любил сидеть у обрыва и на берегу горных рек. Но теперь я боюсь за твою жизнь, после… — он замялся и неловко, будто смущаясь, достал из-под плаща венок из поздних одуванчиков. Посомневавшись еще мгновение, надел его на голову Чуе. — Я обещал кое-что рассказать о твоем прошлом. Я готов говорить о чем пожелаешь. — Как он умер? — ледяным тоном спросил Чуя. — После ранения, — помрачнел Рюноске, — он исчез, но позже его нашли. Его растерзал дикий зверь. Слишком много ран от когтей и зубов… Его можно было узнать лишь по одежде и волосам редкого рыжего цвета. Я не верил… — он глубоко и хрипло вздохнул. — Никогда не верил в смерть Чона, знал, что он спасся, что это был обман. И вижу, что сердце не обмануло. — Губы тронула тень улыбки. — Ты вернулся, и я больше никому не позволю встать между нами. А теперь мне хотелось бы вспомнить о чем-то не столь драматичном. — Прогуляемся? — Чуя махнул рукой, указывая вперед и приглашая Рюноске идти вдоль ущелья. Сам он зашагал следом. — Мне правда нравятся горные реки. — Можно вопрос? — Рюноске не обернулся, но, судя по тону, приободрился. — Если не меня и не Сизого, то кого ненавидишь и за что? — Я не буду о них говорить, — понуро отозвался Чуя, стягивая с головы венок. — Одного за любовь, а другого, — он швырнул обруч из переплетенных цветов в обрыв, — за нелюбовь. Ярко-желтые одуванчики, так похожие на глаза любимого и нелюбящего супруга, упали в бурную реку и скрылись из вида, унесенные потоком воды, неумолимо бежащей вдаль.