Крик светлой, но измученной души

2012       Австрия играл, когда это случилось. Его фортепианный зал в настоящее время находится в ужасном беспорядке, о чём он прекрасно знал. Но едва он закончил исполнять Шестую симфонию Бетховена, как случилась беда- коробка с его старыми нотами упала с полки сверху прямо на его руки, заставив прекратить игру на фортепиано. Австрия сразу же подскочил, убирая упавшие бумаги, когда еще одна коробка, подстегнутая первой, обрушилась на него, как водопад, пока он не оказался в море старой музыки. С покорным вздохом Австрия встал на колени и начала собирать упавшие ноты, останавливаясь, вопреки здравому смыслу, чтобы прочитать несколько строк здесь и там. О, но ведь он знал эту пьесу! Он написал ее давным-давно, после того как особенно красивый закат запечатлелся в его памяти. А вон ту тоже; он написал её для Елизаветы, но побоялся показать ей, когда закончит. Австрия чуть не упал со смеху. Было довольно забавно, как он писал музыку так давно. Тогда он был молод, наивен. В то время он не казался таким, но по сравнению с тем, какой он сейчас, он был действительно юн. Так глупо. Как нелепо теперь думать о себе, как о старике. Покачав головой и насмешливо фыркнув, Австрия бросил пьесу для Елизаветы на свою стопку и заглянул поглубже. О, дальше это был просто ужас. Вещи, которым более ста пятидесяти лет. Все без сомнения искренние в чувствах, но плоские и скучные по композиции. У него была эта нелепая благосклонность к мажорным аккордам… он думал, что они звучат утончённо или что-то в этом роде. Ухмылка появилась на его лице, когда он листал эти детские каракули прошлых лет. Но потом… он добрался до самого низа кучи. Улыбка сползла с его лица, когда он провел пальцами по этим пожелтевшим от времени композициям. Это был не его почерк, не его подпись. Это были не его записи. Все это принадлежало…       Его лицо запечатлелось в памяти Австрии. Гордый, смелый, дерзкий. Его золотисто-каштановые волосы были слегка длинноваты, передние концы едва касались плеч. Глаза зеленые, темные, но яркие, выжидающие чего-то. Он сидел за роялем, его ноты были точными, решительными, интригующими. То, что когда-то было слабым стуком клавиш только по указке Австрии, теперь превратилось в поток звуков, нот и переживаний. Заметки Дражена... Удивительно, как его мелодии больше не всплывали в памяти Австрии. Они находились здесь долгое время после того, как в его отсутствие в доме стало пусто и холодно. И теперь они вернулись. Австрия помнил, как в начале, в самых ранних его сочинениях, музыка была медленной, протяжной, нерешительной. Когда Дражену стало комфортнее, эта застенчивость исчезла, оставив музыку, под которую кто-то будет медленно танцевать. У него была замечательная склонность к почти невозможным для игры сочетаниям нот, которые каким-то образом могли звучать связно, когда их играл сам Дражен. Что-то, чем Австрия, вопреки его личным предпочтениям, должным образом восхищался, но никогда бы не признался в этом. По мере того как шли годы, музыка становилась все быстрее. Быстрее, менее вялой, менее точной. Пальцы Дражена уже не были такими осторожными, как раньше. Его музыка стала больше походить на очерки. В конце концов, ноты, казалось, вырывались из каждой трещины и щели. Некоторые едва успевали попасть на бумагу. Это был ре-минор или ми-минор? Австрия не мог сказать. Но он знал. Он видел эмоции Дражена в его музыке, и они не были многообещающими. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже, его разум трещал по швам. Но Австрия предпочёл ничего не делать. Теперь он сожалел об этом, что пренебрег криком светлой, но измученной души, на первый взгляд блестящей, но страдающей, если копнуть глубже. Музыка была чистым мастерством, даже без сознательности. Но Бог знает, как Австрия ненавидел прекращать игру. Что-то снаружи вернуло его к реальности. Он вздрогнул. В комнате, где раньше была довольно комфортная температура, теперь стало холодно. Его пальцы дрожали, когда он снова провел ими по записям. Он почти чувствовал, как ручка Дражена яростно царапает бумагу, оставляя едва различимые пометки. Он почти чувствовал яростный взгляд Дражена, как будто ноты просто не могли играться достаточно быстро. Или, возможно, что они не могли достаточно быстро выйти из его сознания. Австрия выдохнул. Он даже не заметил, что задержал дыхание. Воздух, казалось, создавал маленькие морозные облачка. Господи, неужели сейчас так холодно? Австрия встал. Небольшая кучка бумаг упала с его колен, но он никак не отреагировал. Он смахнул еще немного с табурета и сел как робот. Австрия положил листок на подставку, но его пальцы застыли над клавишами. Это было неправильно. Он не мог так играть. Это был Дражен. Это не принадлежало Австрии, никогда не могло принадлежать. Это не было обычным отношением Австрии к музыке. Музыка- это то, чем можно поделиться. Музыку мог играть каждый. Только не эту музыку. Это было самое меньшее, что Австрия мог сделать для Дражена, после всего. Никто не играл эту композицию, кроме Дражена. Было неправильно так делать, да еще без его разрешения. Но даже со всеми этими мыслями, проносящимся в голове Австрии, он не мог сдержать непреодолимого желания играть. И так он, наконец, сделал это; почти по собственной воле его пальцы начали играть ноты. Это была одна из поздних работ Дражена- на тот момент почти ни одна из них даже не имела названий, что по какой-то необъяснимой причине разочаровало Австрию. Он не мог отдать должное этому произведению. Дело было не в том, кто играл лучше или быстрее. Австрия просто не мог воспроизвести те эмоции, которые испытывал Дражен, когда играл именно эту пьесу. Австрия играл слишком... медленно, слишком задумчиво, как-то странно. Пальцы Дражена порхали по клавишам, как бабочка. Австрия не потрудился повторить стиль Дражена, но произведение… Австрии чего-то не хватало, чтобы сыграть его. Как забавно. Ученик действительно иногда превосходит учителя. Австрия не мог заставить себя закончить играть пьесу. Он остановился меньше чем на полпути и отложил ее в сторону, поджав губы. Австрия понимал, что он не может больше держать ни эту композицию, ни любую другую. Он знал, что музыка может быть не только убежищем, но и тюрьмой. Пришло время вернуться к реальности.