В нашей жизни есть такие моменты, которые, по-видимому, раскрывают нашу суть. Моменты, которые мы вспоминаем снова и снова.
Цюрих, Женева
«Как часто всё с вами происходящее кажется лишь проекцией сознания, не позволяющей окончательно лишиться рассудка, путём побуждения к размышлениям и глубокому анализу? Или же, может, окружающие вещи видятся чем-то губительным? Незримым. Готовым в любой момент утащить в бездну…» «Никогда в жизни я не позволяла сомнительным обстоятельствам брать верх над привычной стабильностью и манией тотального контроля над своей жизнью. Мне хотелось чётко следовать ранее составленному плану и не отвлекаться на ненужные моменты. Но теперь…» — Если тебе не слишком хочется отвечать на поставленный мной вопрос, или если не знаешь правильного ответа — можешь просто сказать об этом, а не тянуть время, уставившись в тетрадь, — сообщает с деланной весёлостью, облокачивается на стол и прикусывает нижнюю губу с магнетизмом, присущим только ему. И не то, чтобы мне симпатизировал собственный учитель. И не то, чтобы я всматривалась в его мимику, выдирая отдельные жесты из концепции его лица. Нет. Никогда бы не позволила себе промышлять подобным. Но другие — да. Порой, окружающие меня нерадивые студентки и студенты, — которые не стесняясь признавались в собственном отношении к сексуальным меньшинствам, — подначивали меня предаваться пустым размышлениям и думать, будто мне посчастливилось очутиться в до безобразия клишированной романтической истории, главными действующими лицами которой представали молодой красавчик-учитель и толпы вопящих девиц, борющихся за краткий заинтересованный взгляд в их сторону. Как жаль, что я ненавидела сопливые мелодрамы и романтические комедии в первую очередь потому, что они — уж так повелось — слишком сильно врезались в память, не оставляя места ни для чего. Безо всяких исключительностей. Если бы после просмотров подобных кинолент, в моём сознание просачивались крупицы адекватности, а изо рта сочились высказывания, сквозившие логичностью, а не бессмысленные цитаты, — может быть, я не была бы столь критична, решая, похоже, навсегда отказаться от их просмотра. Но жизнь и без них слишком насыщена. В первую очередь — учёбой. Всегда сидевшая со мной Хлоя пихнула локтем в мой бок, в полной мере осознавая абсурдность сложившейся ситуации. Я в некотором изумлении обежала аудиторию взглядом, останавливаясь на преподавателе. Может быть, мне показалось? Зажмурилась и вновь раскрыла глаза, надеясь сморгнуть пелену иллюзий, надавила на глазные яблоки ладонями, но поняв, что изменений нет, мрачно свела брови, так, будто удостоилась чести пребывать в одном из самых главных ночных кошмаров. — Чего хлопаешь глазками? Ответишь, или нет? Я глубоко вздохнула раза три, потёрла грудину кулаком, — знала по опыту, что дыхательные упражнения помогают в успокоение, — и услышала саму себя: — Не могли бы Вы повторить вопрос, мистер Бальсано? Признаться честно, я немного отвлеклась. — Я заметил, — откровенная насмешка, пронзённая грубым голосом взрослого мужчины. — Невзначай мы вернулись к закону отрицания отрицания. Не могли бы Вы напомнить всем остальным студентам, в чём же заключается этот закон? Полагаю, Вы, Луна, ведь помните его с первого курса обучения, верно? Я всё ещё хмурилась, отказываясь верить собственным глазам, но привстала с места и вполголоса произнесла: — Если кратко, то закон отрицания отрицания заключается в том, что новое всегда отрицает старое и занимает его место, но постепенно само превращается в старое и отрицается уже более новым. Действие закона отрицания превращает узловую линию отношений меры в спираль, каждый виток которой лежит выше предыдущего, но в то же время над ним, отражая момент тождества прошлого и будущего. Развитие носит спиралеобразный характер. Для любого развития это обусловлено единством цикличности и необратимости, для прогрессивного развития — действием закона отрицания отрицания. — Очень хорошо, — Бальсано удовлетворённо покачал головой. — Впредь постарайтесь быть внимательнее и не отвлекайся на посторонние размышления на моём предмете. Думаю, ты сама прекрасно осознаёшь, что он тебе ещё очень пригодится. И не то, чтобы я не любила предмет учителя Бальсано. Философия давалась легко, а уроки проходили непринуждённо. Удобным было считать, что Маттео Бальсано имел исключительный дар к преподаванию. Но сейчас всё было другим… Я уселась на место, спрятав шею в плечи, ещё несколько раз зажмурилась и вновь посмотрела на учителя. На двух учителей, которые маячили перед глазами. Два одинаковых лица, выражающие совершенно разные эмоции. Учитель Бальсано что-то увлечённо писал на доске, пока его копия, уронив голову на грудь, удручённо рассматривала левую руку, периодически немо чертыхаясь и покачивая головой из стороны в сторону. Что это? Я взглянула на девушку в ряду перед собой. Она конспектировала слова Маттео, пока её копия буквально отплясывала рядом с ней, не сдерживая улыбки. Что происходит? Почему я наблюдаю за этим? Умом я понимала, что всё происходящее не являлось просто плодом дурных фантазий или обострённого восприятия. Ведь, явись всё именно таким — иллюзия развеялась столь же быстро, как и появилась. Потрепав себя по руке, пробегаю по лабиринту души, собираю остатки силы воли, заставляю себя проявить усилия и хотя бы попытаться оторваться от нового обстоятельства. Но через несколько минут сдаюсь. Разве можно спокойно наблюдать за тем, как каждый человек вокруг тебя имеет свою копию, отражающую иные порывы? Будто истинные эмоциональные мотивы. То, о чём кричит их душа. То, что действительно у них в голове сейчас. Ужасно странно! Быть может, я сплю? А через несколько мгновений вырвусь из обволакивающих оков сна и очнусь на кровати в своей комнате посреди ночи? Или за несколько минут до звонка будильника, который обычно завожу на семь утра, а каждый вечер выбираю мелодию (чтобы однообразие не вгоняло в ещё большую тоску)? И когда открою глаза, я пойму, что день вновь не предвещает ничего особенного, по своему обыкновению погружусь в ежедневную серую рутинность: умоюсь, составлю подходящий наряд — не слишком вычурный и броский, но не столь новомодный и запоминающийся, чтобы цеплять взгляды случайных прохожих, — намажу на тост масло и, запив всё чаем, чтобы не было так сухо, затороплюсь на занятия. В перерывах вновь увижу Симона и угощу его яблоком. Буду делать то, что делала до этого. Но как бы трепетно я не хранила в сердце надежду на благоприятный исход событий, периодически обращаясь к небесам с гневным упрёком и форменными оскорблениями, — ситуация оставалась неизменной. Всё те же люди и их копии. Всё та же рябь в глазах. Всё та же неизвестность, рождающая вполне явный страх. Ведь ещё утром всё было так, как всегда. Голова идёт кругом! — Луна, подождите. — Я приостановилась и повернулась к учителю Бальсано. Мне потребовалось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Настолько я низкая. Или он настолько высокий. — С Вами всё хорошо? Мне показалось, что Вы чем-то обеспокоены. — А Вы? Бросаю взгляд за спину учителя, тщательно вглядываюсь в то, от чего болит его душа. Ранение. Его копия рассматривает ранение на левой руке. Чуть выше локтя. Под джемпером. Так сразу и точно не понять, откуда оно могло взяться, но смею предположить, что травма напоминает пулевое ранение. «Когда же эти уроды оставят меня в покое?.. — Отяжелённо в выдохе. А после жадно втягивает воздух глубоко в лёгкие через ноздри и одёргивает рукав, прибавляя: — Луна странная. Почему она так смотрит на меня? Наверное, что-то произошло, раз её будто подменили. Скоро сессия. Растерянность и недостаточная концентрация могут сказаться на результатах экзаменов. Луна? Она мне ответит, или так и продолжит смотреть в пустоту?» Быстро поняв, что могло означать всё сказанное копией, я покашляла в кулак и поспешила разъяснить: — Простите, мистер Бальсано. Я и правда немного немного не в себе. Знаю, что скоро сессия, но я готова. Просто встала сегодня не с той ноги сегодня, вот и всё. Не беспокойтесь за меня. Я приду в норму. Со временем. Всё будет, как надо. «Разумная». Да, я такая. Иногда, наверное, слишком дотошная и правильная. Но не встревающая в неприятности по случайной неосторожности или глупости. Во времена подросткового максимализма и буйства эмоций я в полной мере ощутила на себе те самые качели жизни: то дух захватывает, то тошнит. Мама не один раз становилась свидетельницей моих табачных вечеринок, возвращаясь домой чуть раньше положенного и заставая меня с сигаретой. Получала я знатно. За каждый раз. Но так и не отлипла от табака. И мама, поняв, что воспитательные меры — бесполезнее, чем ей кажется, прекратила всякие попытки вразумления, что было мне в радость. Именно поэтому сейчас, получив немалую долю стресса из-за всех странностей, — первым делом после занятий я взялась за сигарету. Естественно, за территорией университета. Я не из тех смельчаков, которые слепо следуют за потребностью в никотине, игнорируя всякие риски. Ведь им экстрим доставляет определённое удовольствие. А мне нет. Я всегда старательно увиливала от шатких ситуаций, как от огня. Таких контрастных, непостоянных, где я не главенствовала. Таких, как верёвочный мост. Ненадёжных. Раз — и ты в непроглядной тьме; одно неверное движение — и ты потерян для окружающего мира. И для самого себя. Именно поэтому я хоть и была в некотором роде бунтаркой, но осмотрительной и осторожной. Иногда становилось тошно от самой себя, но что поделать? Лучше ощущать безопасность и уверенность, чем мимолётную эйфорию. По крайней мере, я находила это удобным. «Я хочу быть с тобой! Я люблю тебя всем сердцем!» — Вопит копия одной из девушек, хотя сама она всякие чувства к парню отрицает. «Мне и не хочется быть с тобой! Дай мне ночь секса, и разойдёмся», — скалится парень. Не могу так! Кидаю сигарету, тушу ботинком и хватаюсь за голову. Это всё странно! Я не хочу видеть истинную сущность людей! Не желаю становиться свидетельницей нежеланных подробностей! Это всё — чистое безумие! Прислоняюсь к дереву спиной и устало тру переносицу. Это сводит с ума! Размыкаю веки, ожидая увидеть улицу, каждая деталь которой успела набить оскомину. Но не вижу. Учитель Бальсано. Поворачивает на улицу, что в двух минутах ходьбы от университета. Оказывается в чьих-то мощных руках. Пистолет. Выстрел. НЕТ! Внутри всё будто обрывается, когда я особо остро ощущаю ответственность за его жизнь. В крови заиграло явственное беспокойство. Некая часть сознания всё ещё упорно отказывается верить, что я вправду могу оказаться наделённой этим навсегда. «Да не может быть, и всё тут!» Но другая часть сознания умоляла пойти на поводу у предчувствий. Что я и сделала. Поплелась по эмоциональному следу, мысленно наматывая пройденные шаги, словно нитки в клубок. Вообще, я редко доверялась предчувствиям, от которых внутри всё ходит ходуном. Для чего это нужно, если есть глаза и мозговые извилины? Есть ли хоть какой-то смысл в том, чтобы следовать безосновательным ощущениям? Оказалось, есть. — Неужели ты настолько прожжён жизнью, что прошлого раза тебе не хватило? — Басом. — Да брось ты, может мы были с ним излишне нежны во все предыдущие разы? — С хрипотцой. — Да кто вы такие, и КТО вас подослал? Чувствую себя ужасно, скрываясь за забором одного из домов. И, в общем-то, потихоньку начинала сожалеть о том, что позволила глупому предчувствию говорить на равных с разумом. Уж очень неожиданный ход принимали события, а я понятия не имела, как поступить. Броситься туда? Позвонить в полицию и надеяться на мнимую оперативность? Или просто смотреть, полагаясь на благоприятный исход событий и помощь Всевышнего? В конечном итоге, сощурив глаза, рассматриваю копий. «Просто глупый парнишка. Не поворачивается язык назвать создание вроде него — мужчиной. Ждать, пока он решит отплатить по счетам, — слишком долго. А вот прикончить здесь и сейчас — лучший выход!» «Лишь бы никто не просёк, что мы здесь! Нужно увести его подальше отсюда и грохнуть.» «Здесь слишком людно. Нужно покончить с этим!..» Пистолет у виска учителя и явные угрозы. Нет сил бездействовать. — Эй! Вы трое! Какого чёрта вы творите здесь? Всё ещё страшусь, что внезапная смелость обернётся чем-то губительным. «Луна! Что ты делаешь? Не впутывайся в это.» Тихое поддрагивание коленок неожиданно усилилось — чуть-чуть, еле заметно для окружающих — но сильно заметно для самой себя. Как такого разочарования на их лицах ещё нет, но оно уже явно проглядывается в искривлённых чертах их мерзких лиц, — и вправду мерзких! — выражающих истинное негодование. Их узкие глазёнки сверкнули неподдельной злобой и налились кровью. Выглядело более, чем зловеще. Во что же такое ввязался мистер Бальсано? — В этот раз тебе повезло!***
— Прошу, более не вмешивайся в подобные ситуации, — слова, слетающие с его губ, сумели превратиться из грубого утверждения в мольбу, пронзённую детской жалостью. — Луна, ты поступила крайне опрометчиво, бросившись геройствовать. Это могло стоить тебе жизни, в конце концов! Кто знает, что творится в головах этих людей?! Не то, чтобы я стремилась к всемирному признанию собственного героизма. Но простого «спасибо» было бы более, чем достаточно. Такого короткого, но точного. — Это могло стоить жизни Вам, мистер Бальсано. — Но это не твои проблемы, чтобы в них вмешиваться! И, с одной стороны, он прав. Не стоило тешить себя разборками в жизнях людей, в особенности, если меня это ни в коем разе не касалось. Но уж так повелось, что стать сторонним наблюдателем покушения на жизнь преподавателя я не умела. Да и, наверное, не слишком хотела. — Следует заявить в полицию. Нельзя же всё так оставлять! Пускать на самотёк. Спускать курок в надежде, что пистолет холост. Вам ли не знать. Мужчина осуждающе цокает языком. — А тебе ли не знать, Луна, что люди способны самостоятельно анализировать сложившиеся обстоятельства, давать оценочные суждения, а дальше уж решать, как поступать. Без посторонних вмешательств, понимаешь? «Напрасно я её отчитываю. Она лишь… вносит зерно адекватности и пытается помочь. Так бы поступил каждый на её месте… Наверное.» — Ладно, простой благодарности было бы достаточно. — Хорошо, — он кивает. — Спасибо, — вкрадчиво улыбнувшись, жадно втягивает воздух глубоко в лёгкие через ноздри и произносит: — Пообещай, что больше не станешь встревать в подобные ситуации. А могла ли я обещать? Когда речь невзначай заходила об обещаниях или клятвах, — я бесстыдно морщилась и давилась грудным смехом. Обещать. Как я вообще могла кому-то что-то обещать? В моей душе пропасть и лишь пара-тройка спасательных лестниц, я не имела представления о том, как могла развернуться моя жизнь дальше, не смотря на привычку планировать каждую секунду вдоль и поперёк. А я должна была скрепить себя с кем-то обещанием. Несусветная глупость. Тем более тогда, когда я не могла быть до конца уверена в том, что сумею сдержать слово, а не повести себя так, словно на рынке по мелочи торгуюсь. — К Вашему огорчению, мистер Бальсано, и собственному счастью хочу сообщить, что обещаю более не давать каких-либо обещаний. Тем более тогда, когда я не могу их сдержать. — Ты… — Он помедлил. Видела, что устыдился того, что собирался бросить в мою сторону. Но всё же перебрав добрую долю бранных и не очень слов, докончил: — Ступай. Иди домой и забудь о том, что только что произошло. Выпей чаю, почитай, ляг спать, забудь и живи, как раньше жила. Я примолкла. И некоторое время думала только о раненной руке Маттео, и гладившему по спине любопытству, что так нежно двигалось вдоль позвоночника, подбивая задать вопрос, который, вероятнее всего, Маттео не придётся по вкусу. Но всё же услышала саму себя: — Ранение. Пулевое. На левой руке. Чуть выше локтя, — Маттео изумлённо уставился на меня, кажется, переставая дышать, а я в полной мере поняла, как облажалась; какую громадную ошибку совершила, позволив языку трепать. — Это тоже их рук дела? Это же сделали они. И, может быть, совсем недавно, верно? Он совершает неопределённое движение рукой и хмурит брови, стараясь ничем не выдать, насколько он поражён моими познаниями: — Спасибо, что помогла мне, Луна. До свидания. «Как она сумела разузнать?..» Вижу, как тяжело даётся каждое слово. Как учитель старательно надевает маску, скрывающую истинные эмоциональные порывы, главенствующие в данный момент, но вечно предательски соскакивающую. И, признаться честно, не было абсолютно никакого желания мучить его посторонними расспросами. Тем более, он явно даёт понять, что на разговор по малой мере не настроен. Тем более со мной. Девчонкой, которой он преподаёт философию. Ведь, кто я в его глазах? Наверняка, очередная соплячка, которая жизни не видывала, а уже смеет заявлять о прорезавшемся голосе. Пять лет. Наша разница в возрасте всего пять лет. Нет смысла спорить, что за пять лет человек не сможет повидать чего-то, что изменит его жизнь и образ мышления кардинально! Но и нет никаких на то причин отрицать, что пять лет прошли так, как и предыдущие пять.***
«Как часто всё выглядит обманом? Как часто вы лжёте другим? А как часто лгут вам?» «Сегодня я в полной мере испытала на себе действие «вселенской лжи». Будто весь мир вокруг меня был в лучшем варианте — простым обманом; в худшем — жестокой ловушкой.» Немного помедлив, прикусываю кончик карандаша и продолжаю: «Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь… Мы определяем человека лишь в связи с его решением занять позицию, но что, если тебе открывается другая стороны внутриличностного конфликта, знать которую, по сути и не стоит, но ты знаешь?» «Как в таком случае следует расценивать человека? Если вдруг занимаемая им позиция окажется далёкой от истинности?» «Что, если человек и впрямь занимает промежуточную позицию между суетным внешним миром и царством абсолютного — трансценденцией?» «Сущность человека — в его экзистенции, представляет собой его Самость. Нечто уникальное. Своё. Единственное. Ничем не выразимое. Ничем не определяемое. Однократное и исключительное. Оно не проявляет себя в обыденной суете, но обнаруживается в самых неожиданных ситуациях. В «пограничные моменты», моменты глубокого самоанализа или размышлений. И через вспышку озарения человек познаёт свою невыразимую экзистенцию — сущность.» «Могло ли нечто подобное произойти и со мной?» «Могла ли я, может, познав свою сущность, теперь познавать и сущности окружающих меня людей, подталкивая их к тем или иным крайностям? И могло ли это считаться не пиком кретинизма или шизоидным расстройством личности?» «Чем больше об этом думаю — тем более чувствую себя сумасшедшей! Всё это — бред!» Закрыв излюбленный жёлтый блокнот, купленный с внушительный скидкой несколько недель назад, переворачиваюсь на спину и гляжу в разрисованный звёздной картой потолок. Наконец, выплеснув всё накипевшее на ни в чём неповинную бумагу, я могла почувствовать временное облегчение. По крайней мере, я могла расслабиться и не гадать: двоится ли перед глазами, или человека действительно два. Я могла оправиться от вечно звенящих голосов в голове и вторить аффирмации, толком не понимая их смысла, но зная, что они якобы помогают. Но было глупо полагать, будто мне удастся оторваться от размышлений и полежать в тишине, ничем себя не волнуя, хотя бы несколько минут. Потому что уже спустя секунд сорок в голове крутились мысли, обращённые в сторону моего преподавателя философии. И любопытство брало верх, как бы я не силилась препятствовать. Маттео, очевидно, не имеет представления о том, кем являются те мужчины, и почему выбрали именно его в качестве козла отпущения. Но почему тогда не осмеливается донести на них в полицию? Если ни в чём не виноват. А я уверена, что ни в чём не виноват. Снова чувствую, будто каждую клеточку обуздало безумие. И это ни капли не смешно или забавно! Быть может, подобной способностью — видеть истинные эмоции людей — можно было пользоваться в собственных целях, но… Я боюсь! Боюсь того, что происходит со мной. Почему? Почему это началось столь внезапно и не церемонясь? Почему именно я стала жертвой подобных обстоятельств, никак в мои планы не входивших? Стоит ли обратиться к психиатру?.. Определённо да! Быть может, это одно из проявлений шизофрении. Или других расстройств такого спектра. А я об этом не знала. Хватаюсь за подушку и, сосредоточив весь гнев, страх, скопившееся напряжение в кисти правой руке, швыряю её в противоположную стену. Телефон рядом со мной издаёт протяжный писк, мигая экраном.Чат с Симоном:
«Почему после занятий Вы столь скоропостижно покинули университет, не подождав лучшего друга у ворот, как это делали обычно?»«Прости, Симон, столько всего навалилось за один день. Честно, запамятовала»
«Я так и подумал. Мой отец сильно зверствовал?»«Не так, как он это делает обычно. Мне, каюсь, даже на секунду показалось, что по его губам заплясала улыбка! Неужели, сегодня у него было слишком хорошее настроение, и он решил пощадить несчастных студентов?»
«Не знаю, Луна. Но мама на завтрак приготовила его любимые блины. Может это как-то поспособствовало его расположению духа сегодня?»«Зная, какие блины готовит твоя мама — я готова за них душу отдать! — смею предположить, что волшебная сила пищи спасла меня от очередной неудовлетворительной оценки и несправедливо снятого балла»
«А что произошло-то? Почему убежала, раз даже мой папа не пересчитывал твои рёбра?»«Я как раз хотела рассказать тебе кое-что. Если придёшь ко мне сегодня, или если мы сможешь выбраться на прогулку завтра — непременно узнаешь. Мне надоело быть заложницей этого»
«Звучит страшно. Ты в порядке?» «Вроде как. Но очень сомнительно» «Буду через десять минут!» Я хочу открыться Симону. Рассказать всё, как есть, без утайки. Обнажить перед ним своё сердце, потому что знаю: ему я могла доверить все секреты в мире и быть абсолютно уверенной в том, что он их не выдаст. Теперь это будет не только моя тайна. У нас будет маленькое сумасшествие на двоих…