Звенья одной цепи

      — Не отпускать тебя? Ты действительно просишь не отпускать тебя? — тихо спросил Маттео, всё ещё касаясь личика Луны кончиками пальцев, словно страшась, что она вот-вот раствориться в сумраке зябкого вечера, оставив за собой шлейф свежих духов, лишит тепла тела, от которого делалось хорошо. И потеря покажется Бальсано столь огромной — да как мир вообще сумеет вместить её?       «Прошу, произнеси это снова. Позволь словам слететь с уст, незамедлительно попасть в самое сердце, разжечь огонь надежды под каркасом рёбер, из которого я сумею соткать спасательную лестницу. Спаси меня от сумасводящий тьмы. Ты одна способна исцелить мои раны.»       Признаться — прогуляться по лезвию ножа, балансируя между безумством и здравым смыслом. Опаснее огня, при условии, что ты деревяшка, которую как следует искупали в бензине.       Луне требуется собрать остатки воли в кулак и запрокинуть голову, чтобы твердо встретить взгляд Маттео:       — Сколько раз мне нужно повторить? — улыбнулась, но, услышав себя, испугалась сказанного и зажмурилась. — Не отпускай меня, Маттео Бальсано. Не отпускай, слышишь? Я не знаю, что ты делаешь со мной, но определённо что-то странное. Мне полагалось спокойствие, умиротворение и знакомая размеренность. Но ты перевернул всё с ног на голову. И… И в какой-то момент… Возможно, только что… Я поняла, что мне это нравится. Ты мне нравишься.       — Луна…       — Я знаю, что нравлюсь тебе тоже. И гораздо больнее молчать. Я знаю, — тон голоса изменился. Зрачки без остатков былого стеснения облюбовывали друг друга. «Но я не знаю, какого любить…»       — Господи, если ты только допустишь мысль о том, что можем существовать «мы»…       — Это сложно для меня, — мотает головой. — Я не знаю, как я должна любить кого-то. Что я должна чувствовать. Я не хочу ранить тебя. И себя заодно.       Детская жалоба, скользнувшая в секундном отяжелённом вздохе, ощущается, как гром среди ясного неба. Пальцы, ухватившиеся за футболку Маттео, сжимаются сильнее от переполнявшего волнения. Ощущение чего-то неправильного запускало грубые персты с глотку, расцарапывая стенки и оставляя неприятное першение, добиралось до сердца, цепляясь за рёбра. Истинность чувств прорывалась наружу, разрывала грудную клетку; но прорвать пелену страха, обволакивающую коконом, сложнее всех задач.       Бальсано обращается к небесам сначала с гневным упрёком, но осознав абсурдность мольбы, чертыхается и поджимает губы.       — Ругаться плохо, мистер Бальсано.       — Я обещаю, — неожиданно для себя обратился он к Луне. — Что не обижу тебя. Я дам тебе столько времени, сколько тебе потребуется. Я буду рядом с тобой, если ты дашь мне шанс. Нет чётких инструкций для любви. Нет формул или гарантий. Самое важное — слушать себя, мисс Валенте. И позволять себе чувствовать здесь и сейчас, а не по расписанию. И… Если только…       «Ты скажешь мне да…»       — Да, — Луна приподнимается на носочках, чтобы её глаза были на уровне глаз мужчины. — Я говорю тебе «да», Маттео.       «Клянусь, моё сердце почти разорвалось! Она дала мне шанс. Черты её лица отпечатались фейерверком на подкорке памяти. Горло взяла лёгкая судорога.»       — Я чувствую примерно то же, что и ты, Маттео.       Ладонь мужчины стремится к спине и прижимает тело возлюбленной ближе к своему. Жизненно необходимо ощущать Луну так близко, как это только возможно.