Лис в лунном свете

      Люмин проводит ладонью по пушистому рыжему меху и нарочито медленно поднимает взгляд. Чайльд смотрит на нее через плечо, его глаза – темно-синие, почти черные от возбуждения – шало блестят в полумраке. Он стоит на коленях, уперевшись локтями в матрас и прогнувшись в спине, закусывает-облизывает припухшие губы и нетерпеливо перебирает в пальцах ткань простыни.       Нагретый теплом рук металл анальной пробки, щедро смазанной лубрикантом, тускло мерцает в лунном свете, проникающим сквозь шторы. К широкому основанию прицеплен пушистый длинный хвост – рыжий с темными шерстинками и светлым кончиком. Такие же рыжие уши виднеются на голове у Чайльда, и некоторое время Люмин внимательно изучает их взглядом. Чайльд игриво улыбается, замечая ее внимание, и тянет томное мурлыкающее:       – Госпожа?       Люмин чувствует, как по позвоночнику и пояснице проходится волна дрожи. Чайльд знает, насколько привлекательным может быть, и привлекательностью этой пользуется на всю катушку, особенно будучи осведомленным о слабых местах Люмин. Вот и сейчас он, склоняя голову чуть ниже, нахально сверкает своими невозможными глазищами, чуть ведет узкими бедрами из стороны в сторону и выжидающе вскидывает брови, а Люмин ощущает, как у нее все увлажняется между ног.       Чайльд вздрагивает от неожиданности, когда тонкий кончик пробки касается колечка мышц, блестящего от лубриканта, и чуть надавливает вперед и вниз, под углом по направлению к животу. Люмин предельно осторожна – она тщательно контролирует ситуацию и следит за тем, чтобы Чайльду не было больно. Пусть пробка совсем небольшая, но последнее, чего хочет Люмин – это доставить партнеру дискомфорт.       Миллиметр за миллиметром она продвигает пробку глубже – до тех пор, пока та не пропадает внутри целиком, а Чайльд не издает фыркающий звук, зарываясь носом в подушку. Теперь он реально почти как лис – не только рыжий и хитрый, но еще ушастый и хвостатый. Люмин приглаживает наэлектризовавшуюся шерсть почти машинально и кладет ладонь Чайльду на бедро.       – Порядок? – осведомляется она.       – Да, моя госпожа, – выдыхает Чайльд и снова улыбается – кокетливо и игриво. Люмин думает: точно порядок, раз на его лице снова появляется выражение беззаботности. – Хотя на Вас эти уши и хвост смотрелись бы гора-а-аздо лучше.       – Рыжий к лицу тебе, а не мне, – ровно сообщает ему Люмин. Чайльд приподнимается на руках, принимает вертикальное положение, не вставая с колен, и оборачивается, краем глаза рассматривая творение ее рук. Люмин залипает на раскачивающийся из стороны в сторону кончик хвоста, пока Чайльд шаловливо ведет бедрами, и упускает момент, когда он сгребает ее в охапку и стремительно подминает под себя.       – Я рад, что Вам понравилось, госпожа, – соблазнительно мурлычет он, щуря темно-синие глаза, ловит Люмин за руку и целует каждый пальчик поочередно. Люмин вскидывает брови, когда он притирается щекой и подбородком к ладони, легко касается губами ее центра и спускается ниже, прихватывая губами тонкую кожу на внутренней стороне запястья.       Чайльд ждет, что же Люмин сделает дальше, и она не смеет его разочаровывать. Люмин ведет рукой по плечу Чайльда, пока второй притягивает его за шею ближе к себе и шепчет прямо в губы:       – Встань лицом к подоконнику.       Чайльд застывает над ней в напряжении – Люмин чуть ли не кожей чувствует, как тяжело ему отстраниться. Он делает себе поблажку – бегло касается поцелуем подбородка и одним текучим движением поднимается на ноги, грациозно спрыгивает с кровати и, демонстративно повиливая бедрами, идет к окну. Люмин провожает его заинтересованным взглядом – Чайльд сложен как бог, пусть под привычной одеждой этого практически не разглядеть. Даже его тело, по сути своей, является частью продуманного образа – не каждый ведь додумается, что под маской миловидного парня скрывается смертельно опасный Одиннадцатый Предвестник Фатуи.       – Не боишься осквернить святую святых? – поддевает его Люмин и обводит рукой пространство вокруг себя, намекая на весь дом. – Приехал домой впервые за долгое время, прихватил с собой свою девушку и теперь творишь здесь бесчинства?       – Но ведь лис сегодня я, – мурлычет Чайльд и прислоняется животом к подоконнику, а руки кладет на его края. – Это Вы развращаете меня, моя госпожа. Сотворили со мной такое, забрали мою мужскую честь… Вам придется взять на себя ответственность.       Люмин вспоминает, что Чайльд приобрел лисью атрибутику непосредственно перед их отбытием в Снежную и, решив повеселиться, вручил чуть ли не перед порогом родного дома – она едва успела спрятать уши и хвост в карманы огромного пальто, в котором она выглядела больше раза в три, чем обычно, и нервно улыбнуться матери Чайльда, вышедшей их встречать. Все то время, пока они сидели за столом, Чайльд бросал в нее игривые взгляды и добавлял в слова двусмысленности, которые могла понять только Люмин, доходившая до точки кипения.       Когда уже ночью Люмин попросила не позорить ее перед семьей, Чайльд заявил, что не успокоится, пока не опробует подарок в действии. Тогда Люмин на полном серьезе предложила ему самому стать лисой, и Чайльд, заставив ее опешить, не менее серьезно ответил, что намеревался так сделать с самого начала.       И вот теперь он стоит у окна, что-то негромко напевая себе под нос. По ягодицам, едва задевая бедра, скользит пушистый рыжий хвост, когда Чайльд покачивается из стороны в сторону, лунный свет обрисовывает взъерошенные пряди волос, лисьи уши, плечи и шею, оседая на них серебристой пылью. Люмин знает – если Чайльд сейчас обернется, на его губах стопроцентно будет излюбленная тонкая улыбка.       Даже в полумраке Люмин видит рельеф мышц сильной спины – это завораживает ее и заводит; она проходится взглядом по утопающим в полумраке очертаниям и неосознанно облизывает нижнюю губу. Преодолеть разделяющее их расстояние кажется делом первоочередной важности – Чайльд ойкает, будто от неожиданности, и хихикает, когда Люмин прижимается к нему грудью сзади.       – Госпожа изволила посетить своего верного лиса? – низким голосом спрашивает он, перехватывает руку, лежащую у него на животе, подносит к своим губам и оставляет на каждой костяшке по долгому поцелую. Несмотря на то, что Чайльд даже не смотрит на нее, Люмин чувствует, как по позвоночнику проносится волна дрожи от одного лишь его вопроса.       Чайльд голоден. Люмин, безусловно, тоже.       Дверь комнаты надежно заперта – нет никаких шансов, что кто-то зайдет в самый неподходящий момент. Люмин все еще немного неуютно от мыслей о том, что они делают в доме, где живет вся семья Чайльда, и уж тем более – о том, что будет, если кто-то каким-то образом прознает.       Люмин знает, как высоко Чайльд ценит свою семью и что он готов сделать ради них. Чайльд не выглядит взволнованным, он не оглядывается, не прислушивается – значит, все держит под контролем. Люмин тоже успокаивается – по венам растекается томное тепло, а в голове вспыхивает идея.       Она сжимает в пальцах крепкую ягодицу, затем невесомо проводит по ней пальцами, скользит к хвосту и поглаживает низ спины. Тихое пение Чайльда сменяется приглушенным смехом, когда Люмин резко разворачивает его к себе лицом и снова льнет всем телом.       – Чего изволите, госпожа? – томно мурлычет он; его член упирается Люмин в живот. Она обхватывает Чайльда за шею одной рукой, заставляя наклониться, и целует – он отвечает ей с жадностью, стискивая в капкане объятий. Чайльд всегда целуется так, будто ему все время мало, – буквально сминает ее губы, врывается языком в рот и даже иногда, забываясь, внаглую кусается. Но Люмин не дает Чайльду такой власти – вплетает пальцы в его волосы и с силой оттягивает голову назад.       Тот удивленно распахивает глаза и приоткрывает рот, и выглядит совершенно обиженным. Люмин щелкает его по носу и улыбается, когда Чайльд жмурится. Она говорит:       – Руки на подоконник, лисеныш.       – Как грубо, – шутливо ворчит Чайльд, но в его голосе звучит соблазнительная хрипотца. Люмин прослеживает за тем, как дергается кадык, стоит только Чайльду гулко сглотнуть. Он поджимает губы, с видимым усилием расцепляет кольцо рук и медленно отводит их назад – кладет на подоконник и цепляется пальцами за его край.       – Хороший мальчик, – воркует Люмин и треплет его по волосам, нарочито задевая лисьи уши. Чайльд склоняет голову вбок и соблазнительно улыбается, мол, вот он я весь твой, с макушки до самого кончика хвоста, и Люмин мягко улыбается в ответ – да, я знаю, что ты с головой принадлежишь мне.       Она обхватывает ладонью зажатый между их телами член и касается большим пальцем головки, обводя ее по кругу. Одновременно Люмин целует Чайльда за ухом, скользит губами по линии челюсти и оставляет влажный след на выступающем кадыке, мимолетно чмокает ключицы и соскальзывает ниже – проводит языком по каменно-твердому прессу и нарочно задевает напряженным соском член.       Чайльда встряхивает дрожью, и Люмин, поднимая взгляд, улыбается еще мягче.       – Можешь умолять, лисеныш, – милостиво разрешает она, опускаясь на колени. Глаза Чайльда в полумраке кажутся черными, но он все равно растягивает губы в усмешке и хрипло произносит:       – Ах, что Вы такое говорите, госпожа! Вы так жестоки со мной!       Люмин ничего не отвечает на этот выпад – лишь трется щекой о член и глядит на Чайльда снизу вверх. Она дует на блестящую от смазки головку, а после на пробу проводит по ней языком и накрывает губами. Пальцы невесомо, нежно скользят по стволу вверх и вниз; Люмин отстраняется и лижет уздечку, сначала едва уловимо, затем – щекоча кончиком языка, а после целует член у основания и вновь поднимается выше, возвращаясь к головке.       Она покрывает член неуловимыми поцелуями и время от времени широко проходится по стволу языком, щедро сдабривая кожу слюной. Стоит только Чайльду попытаться положить руки ей на голову, Люмин останавливается и отстраняется, намекающе приподнимая брови.       – Госпожа, – якобы разочарованно тянет Чайльд, но Люмин неумолима – даже с места не двигается, пока он не кладет руки обратно на край подоконника.       Желание поддразнить бурлит в Люмин – и она с радостью ему подчиняется.       Она щекочет щелочку уретры языком, а после неожиданно берет член в рот примерно наполовину, срывая с губ Чайльда удивленный вздох. Когда Люмин только начинает двигаться, то вбирая член в рот, то выпуская его почти целиком и обласкивая чувствительную головку, слышится жалобный скрежет досок, – Чайльд вцепляется в подоконник с такой силой, что тот надсадно трещит.       Люмин непредсказуема – в один момент она целует основание члена и языком проходится до уздечки, а спустя мгновение уже усердно сосет, следуя заданному темпу и помогая себе рукой. Любые старания Чайльда изменить ритм караются незамедлительной остановкой и укоризненным взглядом, и он прекращает попытки влезть не в свое дело.       Когда член под ласками Люмин напрягается, а сам Чайльд запрокидывает голову и бьется затылком о стекло, подходя к пику, она сжимает в кольце пальцев основание члена и отстраняется, довольно улыбаясь.       Находящийся на грани Чайльд моментально переводит на нее взгляд, когда понимает, что что-то не так. Люмин демонстративно целует низ его живота и чуть постукивает членом по раскаленной щеке.       – Плохие лисята должны быть наказаны, – надменно тянет она. Между ног у нее мокро и жарко, и Люмин переминается с колена на колено, тщетно стараясь унять возбуждение. Чайльд замечает ее телодвижения и подается вперед, но Люмин опасно щурится и говорит: – Руки, Чайльд. Госпожа недовольна твоим поведением, маленький непослушный звереныш.       Чайльд шумно выдыхает, на его лице отражается почти что мука – Люмин не ведется, потому что знает, насколько тот хорош в актерской игре, – но все же послушно возвращает руки на место и вновь притирается поясницей к подоконнику. Он кусает губы и шумно дышит, сжимая и разжимая кулаки. Люмин хмыкает, когда взгляд Чайльда вновь прикипает к ее лицу, и смело проводит губами от основания к головке, а после вновь захватывает член в плен влажного рта.       Она доводит его до грани второй раз, но снова отступает, не закончив дело. Глаза у Чайльда становятся совершенно дикими, и даже сквозь пелену похоти Люмин кажется, что он готов ее придушить, но почему-то до сих пор сдерживается. Подоконник не скрипит даже – стонет, и Люмин кажется, что скоро она застонет с ним в унисон.       – Что же Вы делаете со мной, госпожа? – хрипит Чайльд. На его руках проступают вены, пальцы, вцепившиеся в древесину, мелко дрожат, а сам он шумно втягивает носом воздух и низко рычит на выдохе.       – Будь благодарен своей госпоже за то, что она взялась дрессировать тебя, нахального лисеныша, – урчит Люмин, ощущая, как пульсирует плоть, зажатая в ее ладони. – Тебе нравится наказание, Чайльд?       – Да, госпожа, – сквозь плотно сжатые зубы выдыхает он.       – Ты хочешь кончить?       – Да, госпожа!       – Какой хороший мальчик, – шепчет Люмин и разжимает кольцо пальцев. Она целует одно отяжелевшее яичко, втягивает его в рот, пока двигает рукой по стволу, затем второе; отстраняется, осторожно взвешивает их в руке и снова касается губами головки.       Чайльд выгибается в спине, вновь бьется затылком о стекло, когда Люмин, заглотив член наполовину, втягивает щеки. На этот раз, предчувствуя скорую разрядку, она не пережимает основание и не снижает интенсивность ласк, наоборот – только увеличивает ее, перекатывая в пальцах яички и усердно работая ртом и языком.       Он кончает с протяжным стоном, с грохотом ломая несчастный подоконник и с трудом удерживаясь на ногах. Люмин отшатывается и прикрывает рот рукой – после длительного контроля оргазма семени необычайно много, оно горчит на языке, но этот вкус для нее привычен. Проглотить все сразу не получается, но за несколько подходов – вполне. Люмин отнимает от лица ладонь, перепачканную спермой, и облизывает пальцы, скорее, машинально, нежели реально об этом задумываясь.       Тем неожиданнее для нее становится, когда Чайльд без особых усилий подхватывает ее в кольцо объятий, укладывает на кровать и неотвратимой катастрофой нависает сверху. По его черным от возбуждения глазам видно, что он уже вышел из роли – даже с пушистыми лисьими ушами и не менее пушистым хвостом Чайльд умудряется выглядеть как демон похоти, пришедший по ее, Люмин, душу.       – Хочешь знать, что я думаю, когда вижу, как ты с наслаждением слизываешь мою сперму со своих рук? Хочешь знать, что я хочу сделать с тобой, гос-по-жа? Как тебе нравится больше всего, так? – шепчет Чайльд, когда прихватывает зубами твердый сосок, и Люмин подкидывает на кровати; руки сами собой цепляются за его спину и плечи. – Или, может быть, так?       Шершавая ладонь оглаживает лобок и задевает клитор; один палец без проблем проникает во влагалище, затем второй, третий, и Люмин всхлипывает, разводит ноги шире, неосознанно вскидывая бедра навстречу уверенной руке и прогибаясь в спине.       Взгляд Чайльда – шальной и пьяный, и Люмин широко распахнутыми глазами смотрит на него в ответ, отчаянно цепляясь за крепкие плечи. Длинные пальцы проникают глубоко и достают докуда надо – Чайльд выучил все ее слабости наизусть и теперь умело ими пользуется. Люмин ведет; она непрерывно всхлипывает, закусывая губы и стараясь задавить стоны. Чайльд шепчет ей на ухо змеем-искусителем:       – Я хочу тебя слышать, Люмин.       И Люмин стонет, отдаваясь его контролю. Когда она уже подходит к пику, чувствуя надвигающуюся волну оргазма, раздается громкий стук в дверь и звонкое:       – Братик? У вас все хорошо? Я слышал, как кто-то плакал!       У Люмин внутри все обмирает. Она со скоростью света шарахается в сторону, чуть не сваливаясь на пол, заворачивается в простынь и с совершенно круглыми глазами обшаривает комнату взглядом, не зная, куда себя деть. Чайльд фыркает, натягивая штаны, и Люмин смотрит на него с испугом и осуждением одновременно.       Все время, пока Чайльд что-то тихо объясняет Тьюсеру, Люмин стоит ни жива ни мертва, даже шевельнуться боится; только когда щелкает дверной замок, она валится на кровать, словно из нее высосали все силы.       – Моя госпожа такая трусишка, – с нежностью произносит Чайльд, откидывая прядь волос с ее лба. Люмин поворачивает голову и видит торчащий из-за пояса штанов пушистый кончик хвоста. Почему-то ей внезапно становится невероятно стыдно, когда возбуждение постепенно истаивает, испуганное внезапным ночным визитом.       – Любой бы на моем месте испугался, – отвечает Люмин дрожащим голосом, ластясь к теплой ладони. – Ты совсем избаловал Тьюсера, раз он ходит по ночам в чужие комнаты.       – О, это его дом, он имеет право ходить где хочет, – не соглашается с ней Чайльд, поднимает Люмин на руки и вытряхивает ее из простыней. Люмин давится визгом – раз уже ее услышал Тьюсер, значит, запросто могут услышать и все остальные. В темных глазах Чайльда ее мольбы не находят ответа, и с ужасом Люмин осознает, что вся ситуация его завела еще сильнее. – Обычно мы не запираемся на замки, но мне пришлось поступиться всеми правилами. Тьюсер был возмущен, но согласился – только ради тебя.       – Да завтра все будут знать, что в твоей комнате кто-то всхлипывал, и это точно был не ты! – хнычет Люмин, представляя, как будут завтра полыхать ее уши под взглядами всех членов семьи Чайльда. – Тьюсер совсем не умеет держать язык за зубами!       – О, в этом мы с ним похожи, – деловито кивает Чайльд, разводит ее ноги и поудобнее укладывается между ними, обхватывая бедра руками, а после высовывает пресловутый язык. Люмин сглатывает и чувствует, как краснеет, когда Чайльд игриво ей улыбается. – Так на чем мы остановились, госпожа? Кажется, Вы продемонстрировали мне все свое мастерство наказаний, верно? Так позвольте же Вашему верному лису отплатить Вам той же монетой!       Когда губы Чайльда касаются низа живота, Люмин неожиданно вспоминает, что Чайльд – невероятно мстительный засранец, а до утра еще очень далеко.       Правда, совсем скоро все это становится совершенно неважным.