Запах счастья

В лесу до одури пахло весной: об этом пищали, свистели и трещали на все лады большие и малые птицы, об этом возвещало солнце, ярко светившее и пригревавшее, об этом, наконец, пел ветер, разнося пыльцу от одного влюблённого дерева к другому. И всякому было хорошо, кто имел пару или хотя бы надеялся её встретить. Безуспешно стараясь не вдыхать пьянящих запахов, которые доносились отовсюду, через лес к своей одинокой «усадьбе» брёл высокий, крупный мужчина. Волосы и борода у него были тёмными, а глаза – светлыми, серыми, как пересохшая в зной земля. Несмотря на то, что в этих северных краях тёплое время года приходило довольно поздно и ненадолго, а почва под ногами, особенно в непрогретом лесу, оставалась довольно сырой и холодной, он был бос. Ну а что поделать, если когти на пальцах ног сильно затрудняли ношение обуви? Конечно, у него имелись две пары ботинок на два размера больше, чем требовала длина стопы, но носил он их редко – лишь тогда, когда требовалось выйти в люди. А тут, в глуши, на кой ляд они сдались – только подошву рвать попусту, да и неудобно было когтистым пальцам в тюрьме из вонючих подошв и тесных мысков. Словом, не шибко-то дружил сероглазый человек с тем миром, в котором довелось родиться и жить. Да и человеком ли он был? Он и сам не знал – уверенности не было. Люди ведь не носят украшений в виде огромных звериных когтей на руках и ногах, не могут похвастаться хищным оскалом с большими, крепкими и острыми клыками и не чуют всего того, что всю жизнь щекочет его чуткие ноздри. Хотел ли он быть таким, как они? Если честно, то нет, но и жить в одиночестве было невыносимо. Вот и слонялся человек-зверь по окрестным лесам без дела: только без толку портил когтями кору на деревьях, иногда зверьё драл ради пропитания да пугал редких туристов, чтоб не мешали ему размышлять о жизни. Единственным, кто походил на него и хоть сколько-то понимал, был его младший брат, да и тот имел в своей природе больше человеческого и тяготел к людям. Он же, старший, избегал общества, особенно теперь, когда поклялся не тешить свою животную суть убийствами. Да и вообще, этот мир никогда не принимал его. Породил, но не принял. Или прав был отец, когда называл его исчадьем ада? Когтистый много думал об этом. Если в аду и впрямь все были такими же, как он, то он охотно туда вернулся бы. Или нет? По брату бы скучал сильно. Вот как сейчас скучает… Хочется увидеть лохматого засранца, да никак не отважиться. А виною всему невестка… Мужчина вздохнул на ходу, не в силах забыть прекрасную женщину, ту, которая по-своему, похоже, любила его (во всяком случае, хорошо относилась), но принадлежала брату. Он уважал её выбор и даже считал его самым лучшим из всех возможных, но… тосковал. Он никогда не относился серьёзно к женщинам. Ровно до тех пор, пока не встретил её. Время и разлука не стёрли из памяти желанного образа, не уняли потребность в чём-то, о чём раньше и не подозревал. Ему хотелось её манящего тела, доброты в её светло-карих глазах и тепла от ласковых пальцев. Хотелось знать, чувствовать, что его не оттолкнут с презрением, как было всегда, а примут таким, как есть. Мужчина знал, что жена брата так и поступит, но боялся себя. Что взглянет не так, как подобает родственнику, или скажет, сделает что-то, о чём вновь придётся сожалеть, что причинит расстройство тем, кто единственно близок в этой жизни. Невестка усыпляла в нём чудовище, желавшее крови, но пробуждала того, кто со всей своей звериной страстью хотел – нестерпимо хотел – жаркой плоти, нежной и мягкой. Она снилась ему, и там, в мире грёз, отдавалась, целуя и шепча его имя: Виктор, Виктор, Виктор… Но он не заслуживал счастья, никогда не заслуживал. Его никто никогда не хотел. А потому тела женщин он всегда лишь покупал или брал силой. Сперва в их глазах отражалось отвращение к его внешности, а потом и страх. И Виктор делал всё, чтобы страха становилось больше, чем отвращения, считал, что лучше пусть боятся, чем презирают. А невестка как будто открыла для него Америку… Но нет, она женщина брата, а брат важнее, чем все, будь то низменные или возвышенные, потребности. Да и сама невестка деверя не желала. По доброте своей просто приручила дикого зверя… А его ж только за ухом потрепать, разве что. Поэтому-то Виктор Крид по прозвищу Саблезубый и маялся в одиночестве, не ведая, что делать с самим собой. Он искренне не понимал, зачем появился на свет, если не сходился с его законами, если не было здесь никого, кто мог бы составить компанию его нелепой судьбе. *** Виктор возвращался домой пустым, так как мысли, бестолково забивавшие голову, не давали сосредоточиться на охоте, и тем больше поразил его аромат запечённой зайчатины, доносившийся из его холостяцкого жилища. Неужто Джейми приехал навестить, а Кристи приготовила обед? Взбудораженный и заинтригованный сверх всякой меры, Саблезубый прибавил шагу. Однако ещё метров за пятьдесят до ступеньки крыльца догадался, что предположение его ошибочно. Помимо запаха приготовленного заячьего мяса, от которого рот наполнился слюной, а пустой с вечера желудок взвыл ненасытным чудовищем, он уловил ещё кое-что, и так не пахла ни жена брата, ни уж тем более сам Джейми. От незнакомого невидимого следа, частички которого витали в весеннем воздухе и заполняли пазухи чуткого носа, внутри у Вика всё как будто свело мучительной судорогой, и он, не в силах сдержать себя, в несколько звериных прыжков достиг входа в дом, едва не сорвав с петель крепкую деревянную дверь.