Запах счастья

Терпковатый, пряный запах набухавших почек, прелой прошлогодней листвы и… ЕГО запах… Берна никогда не ощущала ничего приятнее. И даже помыслить не могла, что когда-либо ощутит не во сне, а наяву. Мужчина, точно такой же, как она. Разве можно придумать большее счастье? За сорок три года своей жизни (которых ей никто бы не дал) она отчаялась встретить того, кого не смущал бы её внешний вид и повадки, кто вот с таким же энтузиазмом принял бы её предложение поохотиться вместе, кто так смотрел бы на неё сейчас, точно выжидая момента, чтоб наброситься и… Берна и сама ощущала в себе это как никогда жгучее желание: накинуться на него и упиться сладостью дикого, необузданного запаха мужской силы. Дофамин* после удачной охоты и тестостерон… О, как же они ласкали и будоражили чуткие ноздри! Когтистая девушка много лет пыталась хоть как-то срастись с миром и обществом, в котором родилась, но так и не нашла способа. Родители и прочие близкие люди, конечно, принимали её такой, как есть, но она всё равно ощущала себя лишней среди обычных людей. Там она не находила ни должного понимания, ни возможностей полноценно вписаться в привычную для прочих жизнь. Да и к дикарству тянуло больше, чем к комфорту. Вот и ушла странствовать по дебрям родного северного края. С её природным чутьём на опасность бояться ей было нечего, случайные травмы заживали сами собой в считанные минуты, а где пережидать холода она как-то находила во все годы вольной жизни. И единственным, чего Берне не хватало, так это друга. Такого же, как она… Они с Виктором только что словили небольшого карибу, и мужчина, довольно поглядывая на неожиданно появившуюся в его жизни подругу, нёс теперь добычу на своих богатырских плечах к дому. А легконогая Берна бежала впереди, время от времени оглядываясь и бросая на него лукавые для приличия, но откровенно восхищённые взгляды. Вдруг она, приметив одну старую сосну, вспрыгнула на шершавый ствол и в мгновение ока, цепляясь когтями на руках и ногах, взобралась на высоту метров в пять. - Виктор! – понарошку дразня, позвала она сверху. Мужчина, оскалившись, сбросил с плеч оленью тушу и последовал за знакомкой. Прыжок его был мощным и таким, что он сразу преодолел половину той высоты ствола, что отделяла его от Берны. Огромные когти вонзились в кору, наверное, аж до самого луба, и он не торопясь стал карабкаться выше. Понимая, что сейчас будет поймана, дикая девушка спрыгнула с дерева, намереваясь мягко приземлиться на четвереньки (она хорошо умела это делать), но в полёте была поймана сильной мужской рукой, прижата к мощному телу и, в конце концов, упала вместе с ним. Прямо на него. Стряхнув с волос куски древесной коры, которые посыпались на них сверху, Берна встрепенулась и посмотрела на своего когтистого друга. Он лежал на спине, не шевелясь, и глядел на неё. О чём-то думал. В серых глазах, которые уже казались Берне самыми чудесными и родными на земле, отражалось что-то неясное, но такое, что звало не отрываться от этого взгляда, никогда и ни за что. И девушка не отрывалась. - Ты совсем дурак? – спросила она, упершись ладонями в широкую, твёрдую мужскую грудь. - От тебя одурел, - шепнул Виктор и, не думая, похоже о том, что коготки Берны могут ненароком впиться в него, порвать одежду и поранить кожу, резко прижал девицу к себе и поцеловал. *** Одурел. Да-да-да, Вик совсем одурел от этого запаха, и от сознания того, что женщина сама заигрывает с ним, восхищаясь. Не принимала в силу доброты, как жена младшего брата, а именно любовалась: и когтями, и зубами, и повадками – всем. Он и сам не сводил с неё глаз, не выпускал из рук гибкого тела, которого теперь хотелось, как ничего прежде. Кристи была красива, очень красива, просто прекрасна, но больше не влекла его ничем, кроме милой улыбки и добродушного взгляда. А всё его получеловеческое-полузвериное существо заполняла теперь эта странная гостья из ниоткуда: то ли из сна, столь смелого, что никогда и не грезился, то ли из другой реальности, где живут и горя не знают такие вот дикие когтистые люди, как они с Берной, то ли ещё откуда-то – Виктор не ведал. Но и не хотел, если честно. Хотел он только одного: обладать ею – этой проворной хищной бестией, маленькой и ловкой, как куница, и ласково-игривой, точно кошка с мягкими когтистыми лапами. Он гладил её по спине и бёдрам, изо всех сил стараясь не задевать когтями, а она выгибалась и жалась к нему в поисках ещё большей неги. Он, играя, дул на шелковистый пушок её тоненьких запястий, а ей было смешно от этого. Он целовал её губы и шею, искал в вырезе светлой шерстяной туники маленькие мягкие груди, а она тонко вскрикивала, дрожа и сдавливая бёдрами его бёдра. Он всё больше и больше пьянел от её аромата и стремился к его источнику под задранным, в налипших кусочках душистой сосновой коры, подолом, а она закрывала лицо руками и громко (стыдиться здесь было некого) стонала, не в силах стерпеть наслаждения. А потом он, порвав свою рубаху, расстелил её на земле, чтоб уложить на неё ту, что сводила его с ума. Но она, распалённая страстью весны и своего нежданного счастья, вдруг склонилась к нему и кое-как, не порвав, смогла расстегнуть пуговицу на штанах… *** Виктор в молчаливом исступлении царапал когтями ствол упавшего дерева, возле которого застала его безумная любовь дикой девицы. Собственно, ничего такого уж особенного она и не делала. Ничего из того, во всяком случае, в чём обычно большими мастерицами были продажные женщины. Неоткуда было взяться такому умению, ибо другими мужчинами Берна не пахла. Она просто тёрлась о его взбудораженную плоть щеками и губами и тихонько стонала от возбуждения. А Саблезубый и вовсе готов был взреветь от восторга – никто и никогда, никогда и никто не ласкал его по любви. Даже вспоминать теперь не хотелось, что когда-то покупал (вернее, пытался купить) всё это. Такого не получишь за все деньги этого мира, не заставишь сделать никакими угрозами. Ничто не сравнится с этим – с тем, чего не чаял и, наверное, не заслуживал, но оно пришло. Просто так. Спустя столько бестолковых лет. И не спросило даже: «А что ты сделал, Саблезубый, чтоб получить такую награду?». Взяло и пришло. Счастье… Счастье, которое теперь, мелко дрожа, вдыхало и вдыхало запах никому не нужного прежде одиночества.