Трансгрессия

— Тебе до сих пор видится в нём живой человек? Никита кивнул, апатично глядя на дрожащий труп в открытом гробу. Родственники — плачущие либо ошеломлённые — обкладывали тело цветами, прикасались к скованным цепями рукам, смотрели в налитые кровью глаза с любовью и тоской. Труп мычал не в силах сплюнуть повязку, обтянувшую рот, спазматически дёргался, рыдал, заливая лицо слезами и соплями. — Он жив. Почему-то в моих глазах он до сих пор жив. Может, надо убрать цепи, отпустить? Он жив, святой отец, он жив! Священник глядел сурово. — Я не буду утверждать, что это Сатана говорит в тебе, но всё же ты грешишь, сын мой, ведь не хочешь отпускать. Подойди поближе. Возьми. С пояса, обтянувшего золотистую епитрахиль, священник открепил булавку, вручил Никите. Подошёл к ногам мертвеца, пинающим гроб. Слегка отдёрнул саван и штанину, открыв волосатую щиколотку. — Кольни. — Нет! — Кольни, пока здесь мало людей. Убедись в том, что он мёртв. Никита задыхался от густого ладана и панического ужаса. — Кольни! Быстро воткнул иглу в щиколотку. Труп вздрогнул, вскрикнул сквозь ткань, Никита одёрнул руку. Булавка осталась торчать в коже. — Убедился? — спросил священник и осторожно выдернул иглу. Труп вздрогнул ещё раз. Из крохотной дырочки потекла кровь. Никита заплакал. Священник протёр булавку лепестком розы, воткнул в пояс. — Прости меня, конечно, но дурной ты. Либо слабый, — сказал он; смотрел всё так же сурово. В зал вошли мать и бабушка. Первая, спокойная, вела за руку. Вторая, рыдая, на дрожащих ногах плелась к внуку. Оказавшись у гроба, припала к нему, чуть ли не рухнула внутрь, почти уронила поминальную кутью. Завопила. — За что?! За что-о-о-о?! От горя перешла в звериный визг. Родственники и гости смотрели кто с сочувствием, кто с любопытством. Священник глянул сурово поверх Требника в золотой обложке. Мать попыталась успокоить старуху, труп же, невнятно мыча: «Спасите! Освободите! Я жив! Я жив!», — потянулся к матери. Никита выбежал на улицу. Некоторое время бродил у припаркованных машин, среди подгнивающих кустов шиповника, всё время повторял: «Он мёртв, мне просто кажется, он мёртв». Вернулся в зал лишь тогда, когда высохли слёзы. Замученная мать вручила ему свечу, бабушка уже не визжала и не наваливалась на гроб, но стояла рядом, покачиваясь, готовая в любую секунду вернуться к истерии. Священник взял кадило, дымящее маслянистым фимиамом, миниатюрную книжку и приступил к напевному чтению стихир. Труп уже не дёргался — тихо плакал, как будто смирившись, водил головой по сторонам. Соломенная подушка сбилась, бабушка тут же припала к гробу, чтобы поправить её. Завыла: — За что-о-о-о-о?! Священник скрежетнул зубами, но продолжил читать. Воск свечи обжигал Никите руки. Мир перед глазами исказился, чувство омерзения появилось неожиданно — настолько насыщенное, что почти довело до обморока. К счастью, повторённое двенадцатый раз: «Господи, помилуй!» — пробудило от кошмара наяву. Священник накрыл лицо трупа саваном. Всё тело тут же задрожало с новой силой, крик рвался из глотки. Бабушка наконец-то обмякла. Никита, лишённый эмоций, ждал. — Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней, — сказал священник, крестообразно насыпав на саван песок. Помощники взяли гвозди и молотки, закрыли гроб крышкой, тут же её приколотили. Никита всё ещё ждал, мать с бабушкой улыбались. Труп, видимо, освободившись от повязки, орал в полную силу, царапал цепями — или собственными ногтями — необитые стенки, рвал подложку и цветы. Под пение Трисвятого гроб понесли на кладбище. Никита пристроился к родственникам трупа с венками. — СПАСИТЕ МЕНЯ! — прорывался заглушенный деревом крик. — ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ! Бабушка подошла к Никите, фамильярно схватила за руку, чтобы он помогал ей идти. Вздохнула: — Мне кажется, он счастлив. На том свете внучок счастлив. Никита не ответил, но и не отстранился. Гроб поместили на верёвках в могилу так, чтобы ногами труп был повёрнут к западу и, следовательно, всегда лицом был обращён к восходящему солнцу — всегда был готов ко Второму пришествию Христа. Никита вздрогнул всем телом, когда первая горсть земли была брошена в могилу, но со следующими ощущение присутствия смерти прошло. Труп не кричал, но можно было слышать затихающие с ростом «холмика» рыдания, бессмысленный стук по крышке, звон цепей. — Он счастлив, — кивнул Никита и искренне улыбнулся.