Трансгрессия

«Стоять здесь — комфортно», — пытался убедить себя Никита, находясь по щиколотки в пахнущей диметилсульфидом (якобы озоном) воде. Если раньше ступней лишь изредка касались брызги далёкого прилива, то теперь, спустя каких-то сто миллионов лет, нельзя было увидеть пальцев, скрытых под морской пеной — густой солёной спермой, прародительницей Венеры. «Я должен дождаться». — Никита с надеждой смотрел вдаль, где за десятки километров холистически бродил титан, настолько громадный, что погружался в пучину лишь до колен. От размеренного движения бёдер перекатывались яички, спрятанные в небритой мошонке, колыхался вялый необрезанный член. Настоящее чудо! С каждым шагом поднимались массивные волны, которые, однако, затихали ещё до того, как коснуться Никиты. «Я пустил корни, это навсегда». В самом деле, ещё в конце Мелового периода, когда здесь не было воды, Никита заметил, что не может шевелиться. Кровеносная и нервная системы погрузились в почву сквозь пятки, чтобы впитывать воду и нутриенты, чтобы обеспечивать автотрофную жизнь. Огрубевшая ризома прорыла километры в центр земли, сцепилась намертво. — Во имя верности я не поддамся движению, — сказал, однако, неуверенно, ведь знал, что процесс трансгрессии запустился давно — вместе с рождением мира. Стоило ядру Земли оформиться, как тут же оно запульсировало в систолах и диастолах, словно сердце. От непрекращающихся потоков жирной магмы литосферные плиты разбухли, поднялось морское дно, истоптанное обнажённым титаном, сместился берег. Всё это в будущем обещало убить Никиту — затопить. «Надо просто дождаться». За пеной, сквозь слой пыльной воды, виднелись луговые травы — именно так и выглядели колонии взморников, наяд, элодей. Они плавно изгибались под порывами течений, что нередко срывали белые цветы вместе с почками и уносили их к ногами Никиты. А ведь травы появились здесь не просто так, они пришли вместе с водой. Буквально. Подвижными корнями переползли в комфортное для жизни место. — Или лучше оборвать корни? — вопрос испугал, ведь в нём прозвучало самолюбие. Откуда мог взяться этот отросток самоценности, здорового эгоизма? Может, пахнущая солью и диметисульфидом вода так повлияла на сознание? Чёрт его знает… Трансгрессия моря изменила жизнь вокруг, так почему бы ей не изменить и Никиту? «Наверное, будет больно», — думал, слегка покачиваясь коленями, словно пробуя себя в мнимом шаге. Титан продолжал двигаться, поднимая волны, бёдра всё так же шевелили небритую мошонку, в которой перекатывались яички. Как скучно. Чудо, увиденное миллионы раз, стремилось стать вульгарностью. Лишь манера ходьбы продолжала завлекать, естественная, непринуждённая, в целом холистическая. Движение ягодиц, переходящих в изгиб спины, буквально говорило: «Я счастлив, я независим, и ты для меня никто». «Один шаг. Хотя бы один шаг». Колонии взморников, наяд, элодей внимательно следили за потугами. Никита представлял невыносимую боль — в ту секунду, как километровые корни нервов и сосудов оторвутся от пятки. Обрисовывал в воображении фонтан крови, выше самого титана, что хлынет из трубки ризомы. Думал об облегчении, которое поглотит физическую боль целиком. Сжал губы, шагнул. Взморники, наяды, элодеи захохотали, взволновав пену на поверхности воды, титан продолжал холистическое, самодовлеющее, движение. Корней под ногами Никиты не оказалось.