***
Телефон мягко булькнул и подмигнул лениво рассасывающейся тьме экраном. Сквозь запахнутые шторы едва пробивался свет, но через небольшую щель между тяжёлыми полотнами ткани можно было рассмотреть падающие белые хлопья. Звук пришедшего сообщения разбудил Джона, и, ещё несколько секунд понаблюдав за плавными движениями снега, он проснулся окончательно, верный своей привычке реагировать на малейший шорох поблизости. Гарри: Ну что, Мыльце**, как прошла ночь?) Джон снисходительно фыркнул. Гарри смекал быстро и, естественно, догадался, почему боевой товарищ не вернулся вместе с ним в Креденхилл. Они не были равны в возрасте, в своих «родных» подразделениях проходили службу в разных составах, сержантском и офицерском соответственно, при выполнении заданий соблюдали субординацию, однако за пределами военной базы, в гражданской обстановке, считали друг друга друзьями, поэтому Джон научился прощать периодические беспардонные поползновения и чрезмерное любопытство касательно своей личной жизни. В обнажённую спину глубоко выдохнули пару раз, и, оставив сообщение без ответа, Джон тихо перевернулся на другой бок. Саймон сопел рядом, приоткрыв рот, зубы влажно поблёскивали между иссушенными теплом губами. Перед тем, что между ними случилось этой ночью, он принял душ, и за время сна густые волосы непослушными вихрами высохли надо лбом. Теперь Джону стало понятно, почему в первый момент их встречи парень показался ему чересчур, аж до противного, ухоженным — просто Саймон слишком тщательно уложил свои пряди гелем. К слову, таким, как сейчас, он нравился МакТавишу гораздо больше… Телефон вновь напомнил о себе сообщением, и Джон осторожно, без лишних движений выскользнул из кровати, куда возвращаться снова не собирался. Зимний ночной воздух, проникая через приоткрытое окно, приятно холодил разгорячённую сном кожу. Гарри: Тебя когда обратно ждать? Надеюсь, ты не проспишь… Джон: Буду вовремя. И язык советую держать за зубами. Гарри: Так точно, сэр!) В боевом отряде ориентация Джона уже давно не была секретом, но лишний раз поднимать щекотливую тему в мужском коллективе не хотелось — МакТавишу многое пришлось пережить, прежде чем заслужить уважение со стороны одних товарищей и добиться индифферентности от других. Ради этого стоило превозмочь череду обидных насмешек, конфликтов, даже драк с выговором от командования, и, пожалуй, самое главное — не побояться открыть рот. Воспоминания о том моменте вообще были странные. Стыдиться себя Джон не умел и не считал тягу к своему полу чем-то постыдным, однако миг признания дался ему с трудом. Он смотрел в лица ребят и понимал, что как было прежде — уже не будет. Люди вокруг становятся семьёй, когда по тебе ведут огонь, каждый защищает каждого, но вне военных обстоятельств связь братьев по оружию легко могла оборваться. Ведь долг солдата не в том, чтобы быть товарищу приятелем, главное — быть ему тем человеком, на действия которого можно положиться в трудную минуту… Со временем, конечно, отношения более-менее сгладились, — Джон не давал повода усомниться в своих боевых навыках — споры улеглись, а осадок остался, словно металлический привкус крови во рту, и позывной, двоякий смысл которого поначалу был ему обиден. — Уже уходишь? Не стесняясь наготы, Джон обернулся и при вспыхнувшем свете ночника верно расценил чужой заспанный взгляд, задержавшийся на зажатом в ладони смартфоне. — Сейчас всего пять утра… Так, давай начистоту, — Саймон привстал, остановив сползающее одеяло у бедра, — у тебя кто-то есть? — Нет. — Пять часов утра, — хрипло повторил Саймон, прочистив горло. — Воскресенье. Куда тогда спешишь? — На работу, — с плохо скрываемым раздражением ответил Джон. — Скажи, я всегда должен перед тобой отчитываться? — Ну, принимая во внимание, что между нами произошло этой ночью, о попытке бегства можно было предупредить. — Предупредить? — картина в голове рисовалась живописнее некуда. — Саймон, извини, конечно, но тебе сколько лет? — Двадцать три. Вопрос был задан просто так, к слову, и никакого ответа не предполагал. Поэтому Джон застыл и смерил любовника долгим взглядом… Саймон не смотрелся на свой возраст, внешне казался старше и вёл себя вчера вполне обдуманно до превышения определённого градуса алкоголя. В общем и целом он производил впечатление молодого человека лет так двадцати семи, и факт того, что разница между ними оказалась больше, чем предполагалось, вверг Джона в лёгкий ступор. Вероятно, со стороны это было слишком заметно. — Может, тебе удостоверение личности показать? Восемнадцать мне точно есть… Саймон не издевался, но в глазах скользнула насмешка. В глазах, которые этой ночью удивили одной особенностью. И, вспомнив о ней, Джон натянуто улыбнулся в ответ: — Я думал, ты старше. — А у тебя кредо? Или какие-то предубеждения? — У меня возраст и репутация. Как ко всему произошедшему относиться, Саймон не знал, поэтому нервно рассмеялся — больше из-за желания показать, что его не задевают поведение и отпущенные замечания своего случайного любовника. — Можно воспользоваться душем? — Конечно. Думаю, ты не заблудишься. Разбросанная по комнате одежда нашлась очень быстро. Срывая её с себя этой ночью, Джон запоминал, в какой из углов летела майка, в какой — джинсы, и куда — нижнее бельё. По утрам такая предусмотрительность обычно спасала от долгих поисков, особенно, если не было смысла задерживаться в чужом доме. — Чистое полотенце на верхней полке, там увидишь. Джон поблагодарил кивком головы и двинулся в сторону двери. Саймон следил за ним, приподнявшись на локтях, и, едва любовник скрылся из виду, сел, поджав ноги. Тело приятно заныло, вновь приходя в движение после глубокого сна, а отозвавшиеся тянущей болью мышцы напомнили о бурной ночи. Саймон знал, на что шёл, представившись вчера вечером. Он догадывался, чем вполне закономерно могла завершиться случайная встреча, и был не против такого развития событий, несмотря на грубости, прозвучавшие в начале разговора. Шутливый спор приносил обоим удовольствие, выпивка раскрепощала, и общение вновь начало принимать форму лёгкого заигрывания. Когда настало время покидать бар, Саймон решился: алкоголь вытравил приличие и условности. Он, нетвёрдым шагом поднимаясь следом за Джоном по лестнице, придержал того за рукав парки и с придыханием прошептал, посмотрев прямо в глаза: — Поедем ко мне? Джон молчал, глядя сверху вниз, не осуждая такое прямолинейное выражение доступности, но и не поддерживая. — Ты пьян… Его голос был глубоким, густым, насыщенным по тембру. Словно давая последний шанс опомниться, Джон ждал ответа, а получил поцелуй — жёсткий, мстительный — и лёгкую боль в прикушенной напоследок губе. — Я сожалеть не буду. Но если не хочешь… Теперь поцеловали уже Саймона, не дав закончить. Грубо и не менее чувствительно.***
Джон был агрессивным любовником. Властный, бескомпромиссный, он обнажал эти черты так естественно, что о жестокости или об унижении по отношению к партнёру не могло быть и речи. А хорошая подготовка, качественная смазка и алкоголь, выпитый в баре, сводили непривычные болезненные ощущения к минимуму. В затуманенном сознании мысли путались, и, когда взвинченные до предела нервы обрывались лопнувшими струнами, тело, будто оставаясь без внутреннего стержня, обмякало в чужих руках. Он спускал дважды. По правде, было бы достаточно одного раза, но Джон обладал удивительной выносливостью: пока Саймон приходил в себя после первой накатившей волны удовольствия, поцелуи в шею и медленные лёгкие движения бёдер не давали ему расслабиться окончательно. Это начинало раздражать, сказывалась усталость, и поначалу он ошибочно посчитал, что Джону требуется помощь. Однако первую же попытку высвободиться из-под тяжести чужого тела пресекли на корню — любовник замер, по-прежнему оставаясь внутри, и осторожно толкнул партнёра обратно. — Больно? — Вроде нет, — выдохнул Саймон и тут же почувствовал новое движение бёдер навстречу. — Стой, погоди… — Если не больно, то в чём же дело? — с лёгким оттенком досады поинтересовался Джон, хоть и застыл, подчинившись просьбе. — Ты меня загонял… Давай, — Саймон перевёл дыхание, пытаясь его выровнять, — давай помогу тебе?.. — и демонстративно повёл в воздухе не до конца сомкнутым кулаком вверх-вниз. — Считаешь, мне нужна помощь? На губах Джона мелькнула усмешка, когда любовник согласно кивнул головой, и, скользнув по всему нему оценивающим взглядом, мужчина хищно склонился ниже. — Ошибаешься. Я намерен продолжить. — Трахаться дальше не могу! — капризно заявил Саймон, уже разомлевший и опустошённый. — Попробую доказать тебе обратное. Рука совершенно неожиданно сдавила горло. На шее будто затянули смертельную петлю, и страх скользкой холодной змеёй сжал заколотившееся сердце. Саймон в ужасе распахнул глаза — он испугался, занервничал, пытаясь вывернуться из удушающего объятия, и потому не сразу ощутил несколько резких чувствительных толчков в собственное тело. — Этот способ стар как мир, — между тем успокаивающе выдохнул Джон ему в губы, распознавая панику и моментально ослабляя хватку. — Такое практиковали наши предки и тысячу лет назад. Не бойся… — вторая ладонь коснулась члена и двинулась выше, размазывая подтёки спермы на вздымающемся животе. — Если вдруг что, я не буду настаивать… Перечёркнутый шрамом глаз маячил над пылающим лицом Саймона. Движения вновь сменились на плавные, размеренные, и путь, прокладываемый ими внутрь, был попеременно то короток, то глубок. Пальцы, чуть сдавливающие шею, обманчиво нежно оглаживали покрытую испариной кожу. — Задушишь же!.. — прохрипел Саймон, хотя сам неосознанно выгнулся навстречу, подставляя не только живот, но и грудь ползущей вверх горячей шершавой ладони. — О, Боже!.. На этот раз он не вырывался, просто крепко вцепился в руку у собственного горла и, задержав дыхание, немо распахнул рот. Влажный доверчивый взгляд застыл на лице Джона, на упрямо сжатых губах, которые изредка распахивались и обнажали стиснутые зубы. В его оскале было что-то первобытное, животное и устрашающее, как будто человеческий разум уступил место древним природным инстинктам. Но испугало Саймона другое — то, каким отзывчивым вдруг стало собственное тело, рождая, несмотря на усталость, знакомое напряжение внутри. От этого острого непривычного чувства полной истощённости, от болезненного сейчас удовольствия на глаза навернулись слёзы — заметив их, Джон вновь ослабил хватку и, свободной ладонью пройдясь от влажных вихров надо лбом до взмокшего затылка любовника, подтолкнул его голову навстречу своим губам. Ощущая, как судорожно они ловят воздух, он не стал мешать Саймону наслаждаться обретённой свободой, а замер, тяжело дыша, предчувствуя последний финальный рывок. И когда всё, наконец, случилось, оба дышали в унисон, — хрипло, рвано — дрожа мышцами словно два обнажённых нерва. Если Джону подобное было привычно, то Саймон сам себя не узнавал… В ванной комнате зашумела вода, исторгаемая мощным напором. Джон принимал душ, чтобы собраться и уйти — это было понятно без лишних слов. Казалось бы, в том нет ничего удивительного для двух людей, случайно встретившихся в баре и проведших вместе ночь, однако Саймону вдруг стало обидно. Он чувствовал, что не интересен этому человеку — поведение Джона говорило само за себя об обыденности подобных ситуаций в его жизни. Но худшее крылось в другом: Саймона к нему потянуло. Это было странное ощущение, уже испытанное им когда-то и даже не единожды, но каждый раз оно воспринималось по-новому, несколько иначе в зависимости от того, ради кого вообще рождалось в груди. Напор воды стал тише, и, вздохнув, Саймон встал с кровати. Натянул нижнее бельё, подобрал с пола высохшие за ночь скомканные салфетки, в одну из которых был спрятан использованный презерватив, убрал обратно смазку и двинулся в сторону кухни. Оставить ночного гостя хотя бы без вежливого предложения о завтраке он не мог.***
Гель пенился в руках и наполнял душевую кабину цитрусовым ароматом, звучащим ярко и слишком резко. Джон предпочитал более нейтральные запахи, те, которые оставляли на коже свежесть, а не приторную химическую мешанину, поэтому, уменьшив напор, он потянулся к простому мылу — вещи, что часто служила для ребят отряда объектом насмешек в его присутствии. Стекающая по изгибам крепкого подтянутого тела вода бодрила прохладой. Горячая ванна была роскошью, к которой он не особо привык — именно приближённость к походным условиям, даже в гражданской жизни, приносила ему спокойствие и уверенность. Собственного жилья Джон не имел и не видел в нём смысла: родительский дом покинут давно, при не лучших обстоятельствах, а постоянные задания крыла контрреволюционных боевых действий SAS*** подразумевали длительное отсутствие. Их оперативно-тактическую группу мотало по неспокойным точкам всего земного шара, и раньше, чем на пенсии, — если, конечно, случится дожить до неё — Джон себя в качестве хозяина дома не видел. Он был одинок, поэтому вполне обходился тем жильём, что предоставляла военная база Креденхилл. Полотенце нашлось там, где и говорил Саймон. Ткань плотно обернулась вокруг влажных бёдер махровой белой материей. Ощущение чистоты и свежести высоко ценилось бойцами, имеющими дело с работой, грязной не только в прямом, но и в переносном смысле: Джон был в их числе, так что на собственное отражение в зеркале он взглянул удовлетворённо. Мокрые волосы, стриженные коротко в стиле полубокс, поблёскивали каплями влаги — пришлось пройтись по ним ладонью, чтобы не застудить голову холодным зимним утром. Джон знал, что без труда покинет этот дом, приютивший его на одну ночь, и человека, живущего здесь. Саймон был всего лишь очередным любовником, слишком, правда, молодым, но таким же случайным, как и все остальные до него. Друг перед другом они не имели никаких обязательств, их связывал лишь секс — приятное времяпрепровождение, только и всего… — Чай? Кофе? Застыв в дверном проёме ванной комнаты, Джон с удивлением обернулся на звук голоса, медленно обвёл взглядом любовника и переспросил: — Что? — Чай или кофе? — терпеливо повторил свой вопрос Саймон. — Я сделал нам завтрак, но не знаю, что ты предпочитаешь пить. Ну так? Он стоял перед Джоном в одном нижнем белье, взлохмаченный после сна, и своими удивительными глазами смотрел ему прямо в лицо. На расстоянии не было особо заметно, но Джон хорошо помнил, что ночью, когда потянулся после всего случившегося к ночнику и постель озарил свет, росчерк чужого взгляда заставил его мгновение ничего не делать. И, застыв над совершенно вымотанным Саймоном, он с интересом рассматривал в течение нескольких секунд насыщенные зеленью глаза с яркой охровой каймой вокруг чёрных зрачков. — Спасибо, я не голоден. Тонкие чётко очерченные губы сжались в полоску, выказывая обиду — слишком уж нарочитым был отказ, холодным и подчёркнуто вежливым. Саймон помолчал, переваривая ответ, после чего с вызовом вскинул подбородок: — Мы, значит, трахались как сумасшедшие, а ты до сих пор в энергосберегающем режиме? Прям завидно! Ну, ладно… — и ушёл обратно на кухню, загремев посудой. Собрался Джон за считанные минуты. Темнота в оконном проёме светлее не сделалась, зато кончился снегопад: путь был бы безмятежен и скор в раннее воскресное утро. Но ни один мускул не дрогнул, не пришёл в движение при мысли о том, что пора этот дом покинуть — насторожившись, Джон вслушивался в доносящиеся из глубины квартиры звуки. В них без труда распознавались разочарование, неудовольствие и тихая ярость человека, чьи ожидания обманулись. — Мне пора. Саймон даже не обернулся, наполняя тарелку яичницей с поджаркой из бекона и томатов. Вес его тела, стройного и ладного, был перенесён на одну ногу, нижнее бельё соблазнительно облегало аккуратный упругий зад. В ладонях Джона он помещался почти целиком, и соразмерность эта была ему ночью приятна. — Удачи. Дверь за тобой я закрою. Прозвучали слова крайне недружелюбно. Джона они не задели, но заставили отозваться с лёгкой иронией: — Жестоко. — Всё как ты любишь, — молодой человек наконец-то развернулся и поставил свою тарелку на барную стойку. — Разве нет? Саймон выдохся, расслабился или, вернее сказать, выказал усталость. Перемена в его лице была разительна, и Джон искренне поинтересовался: — Ты как после вчерашнего? Поначалу любовник молчал, словно обдумывал предстоящий ответ, взвешивал слова или подбирал более правильные — брови его хмурились, то сдвигаясь ближе к переносице, то вновь разглаживаясь над потемневшими глазами. Наконец произнёс: — Ты меня вымотал. Саймон действительно выглядел обессиленным, немного растерянным и будто удручённым чем-то. — Теперь жалеешь? — при взгляде на него вдруг вырвалось у Джона тихо, почти шёпотом. Он слишком остро ощущал их разницу в возрасте именно сейчас, в момент, когда, по обыкновению, расставание должно было быть непринуждённым, по-взрослому беспечным между двумя случайными любовниками. — О чём? Что провёл с тобой вечер и ночь? — Саймон припомнил своё утверждение после первого пьяного поцелуя на полутёмной лестнице бара. — Я же сказал, что сожалеть не буду. — А мне вот так не кажется. Ароматный запах приготовленного завтрака наполнял кухню, дразняще коснулся ноздрей Джона. Саймон тоже ощутил его и рефлекторно погладил ладонью живот. — Почему? — Ты на меня обижен. На то, как я себя веду. Выслушав внимательно, Саймон криво улыбнулся: губы чуть дрогнули и перекосились. — Ты — это ты. Явно старше меня и явно опытней. Если тебе привычно расставаться таким образом, то в чём смысл этим привычкам изменять? Я могу обижаться лишь на самого себя, но никак не на проведённое с тобой время. В конце концов, мы сблизились ради секса — а он-то был хорош. За ироничными словами, весьма откровенными, Джон всё же уловил и другую суть, которая имела место быть и заключалась в одном — в надежде. В неоправдавшейся надежде Саймона, что ночь не оборвёт их завязавшееся знакомство и что оно продолжится утром. Но за утром обычно следует день, за днём — другой, и так постепенно складываются месяцы и годы. Привязываться же к конкретному человеку, становиться его постоянным партнёром, заводить серьёзные отношения — Джон считал это лишним при той работе, которую выполнял на благо своей страны. На благо того же Саймона в конце концов… Звон посуды отвлёк от текущих мыслей, и он, вдруг явственно ощущая собственный голод, с неудовольствием заметил: — В помойку-то зачем? — А куда ещё? — Саймон застыл, качнув сковородой с остатками яичницы над распахнутой крышкой мусорного ведра. — Я готовил на двоих, но ты же отказался… Тяжкий вздох заставил его замолчать: Джон закатил глаза, пробормотав себе под нос что-то неразборчивое, сел за барную стойку и положил на неё жилистые руки словно прилежный ученик. Неожиданная перемена чужого настроения была удивительна хотя бы тем, что лицо Джона оставалось по-прежнему непроницаемым, сосредоточенным и суровым. — Мне, пожалуйста, кофе. Саймон живо поставил на стойку вторую тарелку, кружки и сел напротив. Происходящее казалось ему чем-то удивительным, из ряда вон выходящим, и, ковырнув яичницу, он робко спросил: — Значит, работа подождёт? — Я задержусь ненадолго. — А кем ты работаешь, если не секрет? Сделав несколько широких глотков, Джон поверх кружки бросил на Саймона взгляд — тот смотрел внимательно, даже чересчур, застыв в неподвижном ожидании. — Телохранителем. Ответ, конечно, был обдуман заранее и довольно давно, много лет назад, когда после службы в десантно-штурмовой бригаде Джон прошёл отбор в SAS — именно тогда стали строже правила, условия секретности и дискреции. Подавляющее большинство военных в специальном подразделении вооружённых сил Великобритании незнакомцам представлялись как телохранители или военные инструктора — так, не раскрывая подробностей, гораздо проще было оправдать физическое превосходство, внешний вид и даже шрамы на теле, если таковые имелись. Естественно, традиция чтилась и подражающими им новобранцами. — Телохранителем? — разноцветные глаза удивлённо округлились, вызвав у Джона тихую усмешку. — А кого защищаешь? Звёзд, VIP-персон? Возможно, политиков? — И Королевскую семью в придачу. — Правда?! — Боже, Саймон! — смех раскатисто прокатился по кухне, густой, низкий, словно отдалённый громовой рокот. — Ты всерьёз поверил?.. — Джон уловил мелькнувшую во взгляде обиду и смягчился. — Я не имею права разглашать нюансы своей работы. Впрочем, из меня вышел бы неплохой бодигард для корги Её Величества… Уличённый в добродушной насмешке, он ловко перехватил под барной стойкой намеревавшуюся лягнуть его ногу и зафиксировал в захвате. Саймон, ожидая резкой боли в крайне неудобно вывернутой стопе, напряжённо застыл, затаив дыхание. Но сильные пальцы разжались и, плавно скользнув кончиками по коже, осторожно сбросили ногу обратно. — Что у тебя с глазами? — взгляд, царапнувший сердце ночью, вновь напомнил о себе в мгновение их шутливой потасовки. Внимание Джона постоянно заострялось на нём против его же желания. — Кажется, этому есть какое-то название. — Да, есть. У меня центральная гетерохромия. — Звучит как неутешительный диагноз. А смотрится красиво. Первый комплимент от Джона за всё время, проведённое ими вместе, вверг Саймона в состояние лёгкого волнения. Вряд ли, конечно, это можно считать полноценным комплиментом, однако услышать подобное от человека, по всей видимости, лишённого романтики, крайне собранного внутренне и внешне, было удивительно. Благодарно улыбнувшись и потупив глаза, Саймон старался не выдавать, как приятно узнавать о себе такие подробности от приглянувшегося незнакомца. Но Джон не нуждался сейчас в каких-либо тайных знаках, он и без них понимал, что нравится Саймону, ведь молодой человек ещё тогда, в баре, выделил его среди остальных людей, среди толпы, а, значит, следил и непременно сравнивал с другими посетителями. Выиграв негласное соревнование, обойдя соперников, Джон не испытывал от этого ни удовольствия, ни разочарования — ночь, конечно, была хороша, партнёр красив, но привычка легко находить и так же легко отпускать любовников избавляла от душевных привязанностей. И ему бы хотелось, чтобы так продолжалось дальше. — Послушай, Джон… Голубые глаза предостерегающе вскинулись, стальной блеск сделал их недобрыми — под этим взглядом Саймон не смог закончить фразу и замялся. Он почти физически ощущал то, как настойчиво его отталкивали от себя, не позволяя переступить черту. А Джон широким глотком допил кофе и, поблагодарив за завтрак, сухо сообщил, что ему уже точно пора. В коридоре было прохладно, из приоткрытого в спальне окна тянул сквозняк. На развороченной постели возвышалось небрежно откинутое в сторону одеяло. Подушки ещё хранили следы двух голов, вжимавшихся в них ночью, и при виде всего этого на Саймона накатила тоска. Сразу глупым показалось обещание не сожалеть о содеянном, данное им в пьяном запале, потому что расставаться не хотелось. Даже не расставаться, а отпускать человека, освобождать от груза собственных надежд, которые вовсе не обязаны нести чужие плечи. Подумав об этом, Саймон окинул взглядом обувающегося Джона, проследил, как он надевает парку, — без лишних движений, сосредоточенно, собранно — и по сравнению с ним действительно ощутил себя мальчишкой. Джон был у него первым не ровесником, а молодым мужчиной, имеющим за плечами годы и опыт, которого Саймон раньше попросту не знал. Отсюда и тот ночной страх, боязнь удушения и пугливое удивление, когда тело встрепенулось во второй раз, раскрываясь навстречу… Сейчас этот человек уходил, покидал его, и в том не было никакого предательства, как и не было в самом начале обещаний. Саймон, до этого не сталкивавшийся с подобным отношением после первой же проведённой вместе ночи, обманул себя сам. Входная дверь открылась легко, распахнувшись с тихим щелчком. Спина Джона, облачённая в парку, заслонила собой проём. Осознавая, что больше его никогда не увидит, Саймон вновь остро ощутил горечь спешного расставания и, как только любовник обернулся на прощание, сделал глупость. Он переступил черту. — Послушай, Джон, — голос чуть дрогнул, налившись храбростью, — могу я попросить твой номер?