На расстоянии протянутой руки

      От Лондона до Креденхилла в среднем было три-четыре часа езды — достаточно времени, чтобы всё обдумать. Привалившись плечом к окну служебного автобуса, Джон блуждал взглядом по белоснежным просторам, мелькающим деревьям и потоку машин ранним утром на трассе. Его одолевало беспокойное чувство допущенного промаха, мелкой ошибки, из-за которой приходилось постоянно одёргивать себя и убеждать, что ничего страшного не случилось. Но сомнения прочно укоренились в груди, мешая морально перестроиться от гражданской суеты к военным будням, и он, сдавшись, тяжело вздохнул.       Просьба Саймона застала его врасплох, затолкала обратно в горло слова прощания и сделала повисшую между ними двумя тишину гнетущей. Разноцветные глаза вопросительно блуждали по лицу Джона, выискивали в нём ответ с таким вниманием, что с каждой пролетевшей секундой молчать и далее становилось всё трудней. Но Джон упорно не размыкал губ, озадаченный сложившейся ситуацией.       Первой мыслью, конечно же, было отказать в этой просьбе. В конце концов, они чужие друг другу люди, им ни к чему налаживать отношения, однако связь уже протянулась — физическая, интимная, на которую закрыть глаза не представлялось возможным. Воспоминания о ней были приятны Джону, и, очевидно, Саймону тоже.       «А ведь мальчишке всего двадцать три года, он хорош собой и, определённо, влюбчив, как и все его ровесники: сегодня нравится один, завтра — другой. Разве ночь, которую они, два незнакомых человека, разделили между собой, тому не доказательство? И подобные ночи, подобные влюблённости у Саймона ещё будут. Он красив, ладен фигурой, приятен в общении, даже в меру дерзок — такие ребята недолго остаются в одиночестве. Что стоит дать ему свой номер телефона, если скоро предстоит очередное боевое задание, а за ним ещё и ещё? Парню быстро наскучит слушать одни лишь протяжные гудки, и вряд ли удовлетворит редкий обмен сообщениями», — именно так думал Джон, диктуя любовнику номер.       Тогда это казалось лучшим выходом из сложившейся ситуации, обманным манёвром, однако к концу третьего часа езды мнение изменилось на диаметрально противоположное.       Морозное утро дышало свежестью. Вдали от Лондона, от городской суеты холод ощущался сильнее — Креденхилл был небольшим поселением, окружённым лесными просторами. Посматривая на старинные двухэтажные домики, Джон неторопливо брёл по каменной улочке, сигарета тлела в руке и вспыхивала, поднесённая к губам. Ему почему-то вспомнилась Сибирь во время одной из миссий, зимняя стужа и столько снега, сколько он не видел за всю свою жизнь.       Перед контрольно-пропускным пунктом сугробы были тщательно расчищены, территория за ним — вылизана специальной техникой и даже самими солдатами. Военная база, как чётко отлаженный механизм, день и ночь жила по своим особым правилам. Джону нравилось ощущать эту целостность и конкретно себя тем человеком, который наряду с остальными ребятами поддерживал её.       Заскочив домой, в служебную квартиру, чтобы переодеться, он проверил напоследок телефон и обнаружил сообщение с незнакомого номера: оно было от Саймона, содержало одно лишь имя отправителя. Джон криво усмехнулся и, не занося данные в список контактов, оставил смартфон на столе. — Ты рано. До общего сбора ещё есть время, — Роуч ожидаемо нашёлся в спортивном зале, боксировал грушу и потому говорил с паузами, отрывочно выдыхая фразы. — Неужели всё было так плохо? — Неужели тебе это интересно? — парировал Джон, остановившись чуть поодаль.       Светлые волосы Гарри слиплись от пота: парень обнял грушу и повис на ней, переводя дыхание. В глубине серых глаз теплился смех, который тотчас отразили дрогнувшие уголки рта. — Ещё бы! Ну и кто кого заездил на этот раз? Или вы друг друга по очереди?..       Спортивный зал не пустовал, большинство занималось на тренажёрах в другом конце, и вряд ли кто-то слышал их разговор, однако Джон повёл вокруг внимательным взглядом и укоризненно покачал головой. — Помыть бы тебе рот с мылом, сержант… — И это мне говорит сам Соуп? — захохотал Сандерсон, обнажая зубы. — Вот именно, — хищно улыбнулся в ответ Джон, предвкушая миг сладкой мести, и тихо произнёс по слогам одними губами: «Отсоси».       Боксёрская перчатка вскинулась в характерном для человека жесте, когда показывают средний палец. За неимением наглядности Гарри аналогично, шёпотом пояснил его значение и, удовлетворённый, мотнул головой в сторону выхода: — Подождёшь? Я в душ быстро.       Он ушёл. Джон, приблизившись к матам, вначале опустился на них, а потом и вовсе откинулся спиной, дыша глубоко и размеренно. Жёсткая поверхность под лопатками вместо мягкой кровати этим утром, солдатская форма, заменившая джинсы и майку, роднили его с военной базой будто с живым существом. Именно здесь он ощущал себя на своём месте, чувствовал, что кому-то нужен — именно здесь, а не, к примеру, рядом с Саймоном. И уж точно не дома…       Отец Джона, Глен МакТавиш, тоже был военным, служившим в SBS* — Особой лодочной службе. По иронии судьбы она являлась родственной элитой для SAS**, что, несомненно, в дальнейшем стало той причиной, по которой Джон оставил десантно-штурмовую бригаду и прошёл отбор в войска специального назначения.       Семья МакТавишей давно жила в Лондоне, перебравшись сюда из Шотландии, однако специфический акцент всё равно выдавал в них выходцев страны зелёных долин, вересковых болот и драматических горных пейзажей. Глен МакТавиш был человеком суровым, жёстким, всецело преданным службе. Про таких говорят — повенчан с работой. Он, безусловно, любил жену и сына, но полагал, что, в первую очередь защищая страну, защищает тем самым и их тоже, и потому проводил на военной базе больше времени, чем следовало бы. Мать Джона, Мэри МакТавиш, была нрава тихого, кроткого и после тщетных попыток смирилась с положением дел. Казалось, после свадьбы она целиком и полностью полагалась на решения своего мужа, поэтому лишь годы спустя трагические события проявили характер этой женщины.       Джону шёл десятый год, когда однажды домой вместо отца вернулся осунувшийся угрюмый мужчина, в заострившихся чертах лица которого поселилось настороженно-тревожное выражение. Он совсем не улыбался, быстро становился вспыльчивым и грубил, если что-то ему не нравилось. Иногда по ночам его резкие короткие крики будили Джона, пугали, отчётливо различимые в тишине спящего дома, а утром перед школой было невыносимо чувствовать на себе взгляды соседей — чужие, но как будто всё понимающие.       Ребёнку многое не договаривали, и лишь несколько лет спустя Джон узнал то, о чём умолчала мать: что при выполнении операции ситуация неожиданно изменилась, что отряд попал в тяжёлое положение, что был плен и пытки. Отец впоследствии получил награду, равно как и второй боец, оставшийся вместе с ним прикрывать отступление товарищей, но уже посмертно…       Прежде чем Глен МакТавиш улыбнулся, прошло почти четыре месяца; вслед за слабой улыбкой — тихие слёзы. Он впервые молча плакал при сыне, зарывшись лицом в шею жены, и она, с блестящими глазами, обнимала подрагивающую спину, целовала висок возле своих губ и облегчённо что-то шептала ему. Мэри никому не говорила, но став старше, Джон понял — помимо всего прочего, помимо искренней поддержки и тёплых слов, ей также советовали бросить мужа, не подвергать опасности ни себя, ни ребёнка, ведь со стороны была прекрасно видна неуравновешенность мужчины после случившегося, его новый, изменившийся характер. Джон помнил, что однажды отец почти ударил мать в пылу внезапно возникшей ссоры, чего никогда не позволял себе раньше, занёс уже руку, когда она вдруг затолкнула сына за спину и выпрямилась, готовая к удару. Вероятно, что-то в её взгляде, в позе остановило мужчину — он застыл, приходя в себя, и, будто отмерев, бросился в другую комнату. Об этом случае не узнал никто: Мэри с великим терпением оберегала израненную психику мужа, многим жертвовала ради долгих недель реабилитации и всячески давала понять, что не оставит его одного. И день, когда Глен улыбнулся, когда беззвучно плакал возле жены, был днём преимущественно её победы…       Обратно на службу в горячих точках отца Джона, конечно, не взяли, но удовлетворили личную просьбу и перевели на должность в штаб организации. Теперь он больше времени проводил с семьёй, не рисковал жизнью и — молча ненавидел себя. Ненавидел за ту слабость разума, воли, случившуюся в плену, за гложущую душу зависть по отношению к бывшим товарищам по оружию. Он скучал по своему отряду, по той работе, которую раньше выполнял, и с огромным, иногда даже видимым трудом принимал новые реалии. В конечном итоге к совершеннолетию сына Глен МакТавиш целиком и полностью погряз в серьёзной бумажной работе, ставшей причиной его высокого положения и уважения среди штабных. — Второй лейтенант!       Джон открыл глаза и приподнялся, из-под полуопущенных ресниц взглянув на упавшего рядом сержанта. Тот специально мотнул головой, и с влажных коротко стриженых волос во все стороны полетели капли. Майка, натянутая им на тело, в районе груди темнела мокрыми пятнами. — Ну что за день, а? — Гарри фыркнул, вытер ладонью лицо. — А вчера вечером, да? Автобус до Креденхилла едва тащился по трассе. Метель была жуткая! — Но всё же не Сибирь, — резонно ответил Джон, прислушиваясь к смеху товарища. — Не напоминай! От этого слова у меня мороз по коже!       Сандерсон сел, и на руках, отведённых назад, проступили очертания мышц. Из всей их группы он был самым худощавым бойцом, но не менее выносливым, чем остальные. Почувствовав на себе внимательный взгляд его серых глаз, Джон мгновенно поменялся в лице, недовольно поджав губы: — Нет, Гарри. Даже не спрашивай. — Это ещё почему? Мы разве не друзья?       Джон сел рывком, выталкивая вперёд корпус единым слитым движением. Жетоны военнослужащего мягко звякнули, ударившись о грудь. — Друзья. Но тебя слишком уж сильно волнует, с кем я сплю. Как будто и без того не ясно, что явно не с женщинами.       Гарри выслушал его молча, без тени улыбки, однако с необычайной мягкостью во взгляде. При всей своей беспардонности он умел быть отзывчивым собеседником и отлично распознавал настроения окружающих. В отряде про него ходили шутки, что сержант — латентный психолог, и действительно — в трудные минуты моральная поддержка Сандерсона всем им придавала сил. — С кем ты спишь — твоё лично дело. По-моему, я тебя никогда этим не попрекал. — Интересно, почему? — со смешком подтвердил Джон, ощущая лёгкую обиду в чужом голосе.       Шутливый тон заданного вопроса разрядил обстановку, и Гарри растянул губы в нагловатой улыбке: — Потому что среди парней есть такие красавчики, с которыми грех не переспать! Я, к примеру…       Он гордо выпятил грудь, и Джон вскинул руки уже с хохотом: — Никогда бы не подумал о тебе в таком роде! — Да ладно? — с неподдельным интересом изумился Сандерсон. — Нет, правда, что ли? — Ты не в моём вкусе, — честно признался ему Джон, говоря тише.       Их восклицания привлекли внимание солдат, некоторые внимательно поглядывали в сторону матов, будто желая понять, что же такое там так оживлённо обсуждается. — А твоё ночное похождение? Оно в твоём вкусе?       Разговор ловко вернулся в изначальную точку, круг замкнулся, и Джон подавил тяжёлый вздох: своими загадочными улыбками, проделками и рассуждениями Гарри временами напоминал ему Чеширского Кота. — Допустим. — Да к дьяволу условности! — весело тряхнул головой Сандерсон. — Ты не ответил утром на моё первое сообщение, значит… — Это ничего не значит, — вдруг оборвал его Джон, потеряв терпение. — Идём, сержант, скоро общий сбор.       Воинское звание, произнесённое подчёркнуто приказным тоном, провело между ними черту, поставило одного выше другого, и Гарри вынужден был подчиниться. Ему не нравилось, что МакТавиш иногда пользовался своим положением во избежание неудобных разговоров, хотя прекрасно понимал причину и надеялся, что однажды друг будет откровенен с ним во всём.       Сандерсон вступил в SAS на несколько лет позже Джона, в уже сформировавшийся, сработавшийся отряд, и о когда-то произошедшем серьёзном столкновении взглядов между его членами знал только понаслышке. В полной же мере осознание случившегося конфликта пришло к нему вместе с опытом работы в кругу этих людей. Гарри понял, что признание Джона было не актом какого-то личного отчаяния, не вынужденной мерой, а проявлением честности, предельной на тот момент, и такой поступок заслуживал уважения хотя бы поэтому.       Не все бойцы разделяли аналогичную позицию по отношению к МакТавишу, в результате чего отношения с ним у всех сложились по-разному. Константой оставалось лишь одно — на время выполнения служебных заданий о разногласиях, даже самых непримиримых, забывали. Мужчины, проливающие вместе кровь, всегда умели чётко различать понятия долга и личной обиды. — МакТавиш, Сандерсон — вы рано.       Гас, «правая рука» капитана Прайса — командира их отряда — кивнул вошедшим и вновь занялся приготовлениями: бумаги, сведения, карты местности планомерно занимали свои позиции на общем столе. К инструктажу этот человек всегда подходил с маниакальной ответственностью.       Комната пополнялась людьми быстро. Новичок отряда рядовой Джозеф Аллен, старожилы с позывными Озон, Скэркроу, Рук и Кемо — все они приходили раньше намеченного времени, практически друг за другом. По тому, как пристально со своего места косился на него Аллен, Джон понял одно — бойцу уже донесли об особенности личной жизни товарища. — А этот вот в твоём вкусе или нет?       Едва различимый шёпот Гарри, склонившего голову к плечу, был полон насмешливого воодушевления — он тоже заметил внимание со стороны новичка и подтрунивал как над рядовым, так и над своим другом. Джозеф, не выдержав их прямолинейных взглядов, из-за острого чувства неловкости быстро отвернулся в сторону. — Заткнись, Сандерсон, — тихо выдохнул сквозь зубы Джон. — Совсем распустился. — Шепчетесь?! — бодрый голос капитана Прайса прокатился по помещению подобно волне. Мужчина едва вошёл в комнату, как все подскочили со своих мест и вытянулись в знак уважения к старшему. — Вольно, бродяги!       Разговоры стихли, восемь пар глаз внимательно следили за капитаном, тоже бегло осматривающим присутствующих. К счастью, краснеть за ребят оперативно-тактической группы ему приходилось редко, и, удовлетворённый их готовностью, он официально представил всем Джозефа Аллена и сразу после приступил к инструктажу.

***

      В ожидании транспортно-боевого вертолёта время тянулось медленно. Солнце стояло высоко — его лучи жгли пустынную землю Йемена, чью естественную флору и фауну неумолимо вытесняли горные породы. В той части местности, где расположилась группа, взгляд лишь изредка цеплялся за пятна зелени, и неровный, вздыбленный валунами, практически бесцветный пейзаж простирался далеко.       Джозеф Аллен, занимая позицию бок о бок с Джоном, жарко и часто дышал, до последней капли опустошив свою флягу — сказывались длительный забег под палящим солнцем и отголоски прошедшей в стороне пыльной бури, замедлившей их в пути. Лицо его блестело от проступившего на коже пота. — Вот, держи, — Джон протянул ему личную флягу с остатками воды, не отрывая от прицела взгляда. — Там немного, но есть. — Мне не нужно чужого…       Голос, ещё хранящий в себе что-то юношеское, звонкое, обиженно дрогнул. Аллен даже постарался унять прерывистое дыхание, но вместо этого лишь протяжно засипел и вновь перешёл на частый судорожный ритм. Джон усмехнулся, повторно ткнув рукой в чужой бок: — Если предлагают — бери. И не путай этот жест с состраданием или жалостью. Все мы здесь — одно целое. Что не нужно одному — пригодится другому. — Новичка учишь? — шёпот за плечом слева обозначил присутствие Гаса, который короткими перебежками время от времени проверял позиции затаившихся среди камней бойцов. — Как и вы с капитаном Прайсом всех нас когда-то. — Второй лейтенант дело говорит, — улыбнулся Гас, припоминая, видимо, те самые дни. — Пей, Аллен, не стесняйся. Но в наличии только вода, уж извини, — он переждал ещё несколько секунд возле них, нацелился глазами на Озона, лежащего у камней рядом с Кемо, и, прежде чем двинуться дальше, легонько хлопнул Джона по спине.       Как только Гас сменил позицию, Джозеф забрал протянутую ему флягу, открыл и припал к горлышку сухими потрескавшимися губами. Кадык его судорожно двигался в такт жадным, осторожным глоткам — мимо не протекло ни капли. — Бродяги, расчётное время прибытия вертушки — три часа. Повторяю, три часа. Ещё десять минут на отдых и снимаемся с места. Соуп, Скэркроу — отставить слежку.       С сухим трескучим звуком, похожим на чмоканье попавшей в землю пули, связь прекратилась, голос капитана Прайса смолк, и Джон, расслабившись, перекатился с живота на спину. Солнечный свет тут же больно ударил по глазам, вынуждая заползти в тень одного из валунов, ближе к рядовому. — Спасибо, второй лейтенант…       Аллен протягивал пустую флягу, его дыхание выравнивалось, и взгляд больше не казался таким усталым, как несколькими минутами ранее. Выполнение этого задания с группой было первым для рядового — естественно, не всё шло гладко. Джону вспомнилась своя первая операция, и он мысленно усмехнулся: тонущий корабль в Беринговом проливе, улетающий вертолёт, отчаянный прыжок и капитан Прайс, который спасает его задницу, рывками втаскивая на борт, когда под болтающимися в воздухе ногами опасно вздымаются неспокойные тёмные воды. — Не нужно званий во время заданий, — МакТавиш забрал флягу, цепляя обратно к поясу. — Можно просто «Соуп».       Лицо Аллена было опалено солнцем, но по тому, как он торопливо отвёл взгляд, Джон распознал смущение и стыдливую неловкость при упоминании позывного. То, что новичок придавал слову такое веское значение, равно как и то, что ему успели рассказать об его происхождении, внезапно задело Джона. — Не бойся, я не сентиментален. Но рано или поздно проблему произношения тебе всё же придётся как-то решать.       Глаза Джозефа вскинулись обратно, метнулись к чужому лицу — в глубине отразился гнев. Унижать Аллена было глупым решением, необдуманным, уж точно не на благо обстановки в отряде. Джон сразу вспомнил Саймона, их некрасиво завязавшееся знакомство и помрачнел. А потом мысль о неожиданном любовнике вытеснил другой осколок прошлого, далёкого и болезненного. И то, казалось бы, давно забытое, всколыхнулось в груди — оно не умерло, потаённое в недрах сознания, оно жило там вечно…       Весенней вечерней прохладой тянуло с берегов Темзы, гнало прочь духоту первых тёплых дней. Небо заволакивало тучами, готовыми скоро пролиться дождём на землю, но Джон не спешил домой: он медленно брёл по парку Баттерсея, дыша глубоко этим насыщенным свежестью воздухом. Распускающиеся листья деревьев и кустов тихо шелестели на ветру, шептались, дрожали зелёными лодочками в пасмурном небесном океане.       В душе Джона царил разлад, мысли раз за разом возвращались к эпизоду минувшего утра, когда случилась та неприятная, ничем не прикрытая стычка с отцом, с его, как оказалось, ожиданиями касательно жизни сына. И, вспоминая о том, он до конца не мог поверить, что долгое время был объектом пристальных интересов и надежд. — Милый, наконец-то! — мать первой услышала звук отворяющейся входной двери и вышла в холл. — Мокрый какой!       Она стряхнула с тёмных коротко стриженых волос Джона дождевые капли, провела руками по сильным расправленным плечам и не с первой попытки поймала взгляд сына, хмурый, подёрнутый ледком обиды. — Не держи на отца зла. Он же хотел как лучше, он только предложил… — Не предложил, а выказал разочарование тем, что я довольствуюсь моим нынешним служебным положением, — Джон отстранился, разуваясь и вешая влажную куртку. — Если он когда-то служил в SBS, то почему и мне обязательно нужно стремиться в элитные войска?       Мэри МакТавиш чуть изменилась в лице. Она прекрасно поняла намёк сына, поэтому ответила тоном уже строгим, словно тихо втолковывала истину расшалившемуся ребёнку: — Джон, будь с ним терпелив. Твоему отцу от много пришлось отказаться не по собственной воле. И ради нас в том числе… Я тоже не испытываю восторга, — она сглотнула комок в горле, сцепив у груди руки в молящем выразительном жесте. — Я помню, чего Глену стоила служба в специальных войсках… Поэтому прошу, не злись на него! Хорошо, родной? — женщина, приласкав пальцами колючую щёку сына, скромно улыбнулась. — Каждый вправе сам выбирать путь, и я, признаться, рада, что ты находишься от опасностей несколько дальше, чем некогда твой отец…       Её глаза влажно заблестели, и Джон в порыве нежности обнял мать, прижал к груди — он делал это редко, лишь при расставаниях и встречах после долгой разлуки, чувствуя физическую болезненную необходимость в прикосновениях любимого человека. — Идём к столу, родной, — успокоившись, женщина отстранилась и поманила сына в одну из комнат с лёгкой улыбкой. — Ты прямо к ужину успел! — Я был голоден, — Джон улыбнулся в ответ и не стал уточнять, что не ел с самого утра, как раз после внезапной семейной ссоры.       Глен МакТавиш взглянул на сына, севшего напротив, с той прямотой во взгляде, которая присуща военным. Посеребрённые виски придавали пущей солидности суровому лицу и резким чертам фигуры. Было видно, что в прошлом — это человек с прекрасной физической подготовкой: в плечах, осанке и жилистых руках читалась сила. Но, естественно, возраст и штабная работа неумолимо забирали из облика своё. — Джон, — мужчина кивнул сыну, и две пары льдисто-голубых глаз уставились друг на друга. — Я рад, что ты вернулся. — Дорогой, будь добр, передай, пожалуйста…       Мэри МакТавиш старалась поддерживать беседу на нейтральные темы, не давая мужу и сыну перейти к нюансам военной службы, однако уследить за всем она была бессильна. — Ты подумал над моим предложением?       Вопрос, раздавшийся в точно выверенный момент словесной тишины, не стал для Джона неожиданностью. Он прекрасно видел, даже всем своим естеством ощущал, как отец подыскивает время, чтобы задать его, и поэтому ждал, когда это, наконец, случится. — Глен, прошу…       Женщина протянула ладонь и накрыла ею руку мужа. Взгляд её стал умоляющим, растерянным. — Мэри, наш сын уже взрослый мальчик. Я всего лишь жду ответа… — Нет, не ждёшь. Ты его требуешь.       Отложив вилку, Джон преувеличенно громко выделил последнее слово и упрямо выпятил челюсть — кожа обтянула скулы. Он поиграл желваками в тщетной попытке сдержать ярость, но она кипела внутри, ища выход. Что отец, что сын — оба были схожи тяжёлыми характерами и оба несли военную службу, поэтому едва ли могли уступить в чём-то друг другу. — Джон! — сдавленно прошептала Мэри МакТавиш, пытаясь найти поддержку если не у мужа, так хоть у него. — Пожалуйста… — А что я? Разве я первым это начал? Меня устраивает всё! Меня устраивает моя жизнь и работа. Давай, отец, скажи, какие твои ожидания я не оправдываю?       Сложив на груди руки, Джон отклонился назад и с вызовом вскинул подбородок. Единственное, чему он мог не соответствовать, было тайной для родителей, в остальном же никто не имел права его упрекать. — Прекрати драматизировать, сын, — жёстко ответил глава семейства, высвобождая сжатые в кулак пальцы из-под ладони жены. — Ты прекрасно справляешься со своей работой, и именно поэтому многих интересуют твои последующие решения. — Многих? — у Джона от мелькнувшей догадки перехватило дыхание. — То есть, ты обсуждаешь мои действия со своими друзьями-полковниками?!       Поначалу он отказался поверить в эту мысль, но рот отца сжался в прямую линию, словно тот проглотил что-то горькое. — Что тебя удивляет? — раздражённым тоном осведомился мужчина, волевым движением руки пресекая попытку жены вмешаться в разговор. — Твоя военная карьера ни для кого не секрет. И, заметь, я нисколько не способствовал её продвижению. Ты прочно закрепил свои позиции в десантно-штурмовом отряде, так разве нет желания сделать следующий шаг?       От тихой ярости, от злости, что ему навязывают погоню за каким-то идеалом, Джон едва мог думать здраво. Он нечасто позволял себе проявлять эмоции, предпочитая переживать их не напоказ, однако вскрывшийся конфликт с отцом переходил в ту стадию, когда молчать — значит действовать в ущерб собственным интересам. — Следующий шаг, — процедил сквозь зубы Джон, — это Особая воздушная служба? — Да, сын.       Мэри МакТавиш судорожно втянула носом воздух и, не выдержав, вышла из-за стола, стремительно отошла к окну, зажав переносицу тонкими пальцами. Мужчина проводил её фигуру долгим взглядом, но ничего не произнёс, ничего не сделал, вновь обратив лицо в сторону Джона.       Джон молчал. Он тоже не смотрел на мать, хотя сердце его дрогнуло, а внимательно следил за отцом. Разочарование им, каким-то чужим сейчас, сверх меры суровым, амбициозным, росло с каждой секундой. Их отношения друг с другом никогда не были истинно семейными, тёплыми, преисполненными любви; даже в детстве Джон нечасто получал от него достаточно ласки и внимания. Но, будучи ребёнком, всё равно не обижался — образ отца-военного, собранного, волевого, восхищал, манил и формировал характер Джона практически с младенчества. Он рос немногословным, ответственным, умеющим постоять за себя парнем, не обращающим внимания на заинтересованные взгляды со стороны девушек — они его совсем не привлекали. И в семнадцать лет Джон распрощался с невинностью вовсе не с одной из них… — Глен, нельзя же так! — голос Мэри МакТавиш, дрожащий от слёз, прозвеневший в повисшей тишине дома, заставил вздрогнуть и отца, и сына. — Я редко когда тебя просила о чём-либо, но что ты творишь?!       Она обернулась, и тёмные вьющиеся волосы плавно соскользнули с покатых плеч. Платье туго обтягивало вздымающуюся грудь, разрываемую беспокойством, страхом и переживаниями. Обычно тихая, нежная, женщина не была похожа сейчас на саму себя, в её глазах поселилась боль — старая и новая.       Этого взгляда мужчина не выдержал: он сжал ладонь в кулак и пристукнул им по столешнице. — Мэри, довольно! То, что когда-то случилось, здесь ни при чём! В армии рекрутинговый кризис, а для Джона это — возможность без дополнительных конкурентных проблем пройти и без того суровый отбор в войска, которые считаются лучшими! — Твои знакомые проявляют к нему интерес, потому что он пошёл по твоим стопам! Я же рожала единственного ребёнка не для того, чтобы… чтобы!..       Она запнулась и часто задышала, с трудом сдерживая рыдания. Осмыслив её мысль до конца, Джон смутился. Он любил мать, за многое был ей благодарен и понимал, как тяжело приходится женщине в семье, где муж и сын — военные. Но в то же время этот её страх вызывал чувство неловкости перед отцом, словно бы его, как маленького мальчика, пытались защитить от опасностей, к которым Джон давно был привычен по долгу службы. — Мэри, дорогая, ну, о чём ты? Успокойся, не нужно слёз, — Глен МакТавиш встал из-за стола и привлёк жену к груди, хмуро сведя у переносицы брови. — Рекрутинговый кризис, конечно, есть, но он, — глава семейства сменил серьёзный тон на ироничную усмешку, — решается рекламой британских войск по телевидению, где говорят о поддержке новобранцев любого вероисповедания, маскулинности и сексуальной ориентации, — в голосе прорезались совсем уж язвительные нотки. — Мы живём в такое время, когда армия вслед за правительством вынуждена следовать путём политкорректности. Как будто в вооружённые силы идут не служить и защищать родину, а отстаивать свои права на, — мужчина брезгливо скривил рот, — всё это… Наш сын достаточно опытен, у него большой потенциал для дальнейшего развития навыков — вот что интересует моих коллег. И меня в том числе. Мы обсуждаем перспективы, а не риски, поэтому не думай, пожалуйста, о плохом.       Продолжая гладить жену по волосам, Глен МакТавиш поднял на Джона взгляд поверх её головы, но сам Джон этого не видел — он смотрел вбок, поджав губы. То, что отец был ярым противником однополой любви, ему стало известно давно, и очередное напоминание об этом сейчас вызывало в душе́ смешанные чувства. С одной стороны, Джон тоже не поддерживал подобную рекламную кампанию — завлекать людей в армию, акцентируя внимание на преодолении болезненных, остро обсуждаемых отличий одних от других. А с другой — он сам предпочитал парней и — какая ирония! — служил в войсках. — Кто пополняет ряды — вопрос не моего уровня, — наконец, произнёс Джон. — Я шёл в армию целенаправленно, по иным причинам, тем, которые считал правильными. И не вижу новых, чтобы подавать заявление на отбор в SAS.       Он встал, отодвинул стул, игнорируя строгий отцовский взгляд, полный недовольства, и уже было вышел из комнаты, как вдруг остановился. Уголки губ нервно задёргались — пришлось прикусить внутреннюю сторону щёк зубами. Джон не в первый раз собирался с силами рассказать о себе родителям, открыться им, а случай всё не подворачивался. Время и сейчас не было удобным, но брезгливость в тоне отца он принял и на свой счёт тоже. — Скажи, — развернувшись обратно, холодно осведомился Джон, — если дело лишь в твоём личном интересе и заинтересованности твоих коллег, то к чему приплетать тут рекламу? Или это намёк, что в данный момент в армию берут всех без разбора, поэтому настоящий бойцовский дух сохранился лишь в элитных войсках? Откуда в тебе столько неуважения?       Мужчина возмущённо распахнул голубые глаза и отстранил от себя жену, по-прежнему утирающую слёзы. Не в силах помешать, вклиниться в конфликт, она покорно отступила назад и опустилась на стул. — Неуважения? — вкрадчиво переспросил Глен МакТавиш. — Неуважения, говоришь? Нет, сын, как раз именно из уважения к армии я позволяю себе открыто говорить о неприятии подобной практики в войсках. И со мной согласны многие! — он повысил голос до командного, зазвеневшего сталью. — Узаконена служба трансгендеров, женщинам открыли доступ на любые армейские позиции, включая войска специального назначения! А что дальше?! Превратим консервативно-мужской институт в прогрессивную организацию, поддерживающую модные тенденции?! Стыдно признаться, но даже русские такого себе не позволяют! — Я тоже не во всём поддерживаю политику, касающуюся нас, — согласился Джон, как бы отсекая ребром ладони сомнительные решения правительства, — но это не повод для меня доказывать превосходство, стремиться в области, привилегированные исключительно лучшим из лучших! — он перевёл дыхание, прежде чем продолжить. — А что с теми, кто любит людей своего пола? Как вообще этот момент влияет на силу, выносливость и способности? Чем пло́хи такие бойцы?! В чём они хуже других?!       Глен МакТавиш с подозрением взглянул на сына, но внезапно родившуюся в сознании мысль категорически отмёл: скорее всего, проблема лишь в том, что Джон — это уже новое поколение, с новыми взглядами, более лояльными к некоторым вещам, это поколение, выросшее на иных законах, и поэтому — более терпимое. — Сын, если кто-то из твоих друзей или даже товарищей по службе…       Джон не стал дослушивать фразу до конца, голова его странно мотнулась к плечу, будто он хотел отрицательно качнуть ею, но так и застыл на половине движения. Голубые глаза скрыли тёмные ресницы, и когда они распахнулись — взгляд ткнулся мужчине не прямо в лицо, а чуть ниже. — Нет, отец, не кто-то… Я говорю про себя.       Произнеся это, Джон явственно ощутил, как внутри разжалась тугая пружина, и напряжение, копившееся долгие годы, адреналином выстрелило в кровь. Он не жалел о сказанном, он должен был сделать последний шаг, быть честным если не с ребятами из отряда, то хотя бы с родителями, потому что они имели право знать. — Я гей.       Оглушительная тишина обволакивала комнату и самого Джона словно мушку — вязкая смола. Он чувствовал жар, растекающийся по щекам, ушам и шее, но не испытывал стыда, лишь волнение от затянувшегося ожидания реакции — хоть какой-нибудь. Сердце в груди билось так неистово, что его удары спазмами отдавались в горле, и в продолжительном молчании казалось, будто этот глухой колотящийся стук слышен всем.       Джон обвёл непонимающим взглядом родителей, предчувствуя худшее. Отец на него не смотрел, а мать, тяжело сглотнув, совершенно растерянная, наивно спросила: — Как же?.. Как это произошло?       Её дрожащий голос, её огромные влажные глаза, полные тихого ужаса, её напряжённая поза и вцепившиеся в подлокотники пальцы причинили Джону боль. Он не ждал объятий и понимания, принятия себя одномоментно, но такого суеверного страха — тоже. Если с отцом давно всё было ясно, то отношение матери к подобному, выказанное столь явно, стало последней каплей в раскалывающуюся чашу терпения. — Как произошло? — механически повторил Джон, уже не сдерживая боли и намеренно причиняя её другим. — Ну, может, я просто переспал с парнем в семнадцать лет, и мне это понравилось?       Щёки женщины вмиг покраснели, словно кто-то невидимый надавал ей пощёчин, губы задрожали, когда Мэри МакТавиш осознала, как долго у сына это длится. Зато мужчина внезапно обратил лицо к Джону и яростно процедил: — Не смей так отвечать матери! — А что вы хотели услышать?! — задохнулся Джон, моргая покрасневшими, но сухими глазами. — Что это обрушилось на меня внезапно?! Что до определённого момента я был нормальным?! Нет! Я всегда был таким! И стыдиться мне нечего!       Глен МакТавиш резко взмахнул рукой, и вдребезги разбившаяся тарелка печально зазвенела осколками в довершение фразы. На полузадушенный вскрик жены он не обратил внимания, тяжёлой поступью приблизившись к сыну и взглянув на него сверху вниз. — Нечего стыдиться, говоришь? — побледневшие губы мужчины исказило брезгливой усмешкой. — А отцу с матерью, значит, не рассказывал об этом просто так?.. А ребята из отряда? Они знают, что ты трахаешь парней или, прости господи, подставляешься сам?       Стиснув зубы, сжав кулаки и вздрогнув, Джон всеми силами заставлял себя не отводить глаз. Он был готов к тому, что отец ударит или влепит ему затрещину, однако Глен МакТавиш не двигался, устрашающе нависнув над ним. И в этом бездействии крылось худшее — о такого сына мужчине не хотелось марать руки. — Молчишь? — между тем продолжал допытываться глава семейства, не чувствуя сопротивления. — Правильно. Ты понимаешь — если в отряде узнают, ваша целостность будет нарушена. Физическая вряд ли, но психологическая составляющая пострадает. А почему? — отец приблизил лицо к Джону, попеременно вглядываясь то в один глаз, то в другой. — Потому что консервативность армии — это не пережиток прошлого. Это — залог её эффективности. Если бы армия не была консервативна, ты давно бы рассказал о себе всю правду. Чтобы до конца быть честным с теми, с кем проливаешь кровь. Но, кажется, дела обстоят совсем иначе?       Кожу Джона покалывало от напряжения. Закаменел каждый мускул на его лице — лишь бы удержать эмоции, не дать им хлынуть неконтролируемым потоком. Отец замолчал, оценивающим взглядом ощупывая сына, и вдруг произнёс то, что в дальнейшем изменило жизнь Джона навсегда: — Будь спокойна, Мэри, — мужчина даже не обратился к нему напрямую, подчёркивая тем самым дистанцию и своё отношение лично. — Джон не хочет и не будет служить в SAS. Таким, как он, там не место…       И только после этой фразы под пронзительный вскрик матери в рдеющую скулу младшего МакТавиша прилетел сжатый отцовский кулак. — Соуп, приём, как слышно?! Роуч вызывает Соупа!       Шум работающих лопастей вертолёта глушил звуки, отряд переговаривался друг с другом и с пилотами через наушники. Голос Сандерсона, вымотанного, но неунывающего, многие поддержали взглядами, повернув лица в сторону Джона. Рядовой Джозеф Аллен лишь скосил глаза. — Я не сплю, если ты об этом! Просто задумался!       Под ботинками, где-то далеко внизу, проплывало побережье Йемена, синие воды, облизывающие песчаную кромку берега, тянулись прямо под брюхом вертолёта. Воспоминания, некогда прерванные последним броском отряда, а затем прибытием вертушки, на её борту нахлынули вновь: Гарри спугнул их кстати. — О чём?! — О том, какого чёрта я здесь забыл, и вместе с тобою в частности!       Гарри прищурил глаза, — он с завидной частотой улавливал момент, когда Джона снедали тревоги или внутреннее беспокойство — но сбоку, весело скаля зубы, навалился Гас, и Сандерсон отвёл от друга взгляд. — Аллен, как тебе наш вояж?! Хорошо отдохнул?! — капитан Прайс оттёр пыльной перчаткой щетину и завинтил бутылку с водой, которой на борту было в избытке. — Так точно, сэр! — Капитан! — Гас переключил внимание с Роуча на рядового. — Пора ему выбирать позывной! — и, под одобрительную усмешку главы отряда, обвёл всех взглядом. — Ребята, даю задание на дом: к следующему сбору подготовить варианты!       Бойцы засмеялись и, смертельно уставшие, даже воспряли духом. Выбор позывного был мероприятием не столько забавным, сколько необходимым для работы в команде. — А знаете что?! — капитан Прайс, умудряющийся одновременно поддерживать беседу и с пилотами, и со своей группой, повернулся к последним. — Думаю, когда мы доставим данные, составим отчёты и закроем это дело, нам организуют небольшую передышку! Если чутьё меня не подведёт, в увольнительную отправлю всех, включая тебя, Гас! Задача — вернуться обратно трезвыми с рядовым Алленом, который отрапортует мне свой позывной! — Если трезвыми, значит, наша цель — бар, сэр?! — Верно, Роуч! — прокричал в ответ капитан Прайс, подмигнув остальным. — К слову, твой позывной ведь именно там родился?!       Бойцы переглянулись, и вслед за этим грянул дружный взрыв хохота. Даже пилоты с полуулыбками посмотрели назад — им нравилось доставлять на военные базы отряды, успешно, без потерь завершившие свои миссии. Гарри укоризненно покачал головой, но зубы на его опалённом солнцем лице сверкали ничуть не хуже, чем у других. — А что не так с его позывным?!       Джозеф Аллен вопросительно вскинул брови, повернувшись к Кемо — ближайшему бойцу. Тот, привалившись плечом к веселящемуся Озону, за общим шумом не воспринял слова рядового на свой счёт, зато это заметил МакТавиш. — Всё с его позывным так! Как и с любым другим! — Джон спокойно встретил взглядом взгляд Аллена, в чьих глазах перемешались недавно нанесённая ему обида и любопытство. — Роучем*** он стал, когда мы пили за знакомство всем отрядом в одном баре с испанской кухней! Как раз заиграла песня «La Cucaracha»! А Гарри тогда ещё был новичком среди нас, мелкой рыбёшкой — вот прозвище и приклеилось! Да, Гарри?! — Бродяги, унимаем восторг! — властный окрик капитана Прайса подавил новую волну хохота. Бойцы, глотая смешки, как по команде принялись перепроверять снаряжение и крепления захваченного груза. — Прямо по курсу база! Время прибытия — четыре минуты!       Лопасти вертолёта взрезали воздух с мощным характерным звуком, каждое их вращение приближало борт всё ближе и ближе к конечной точке, к раскалённой солнцем пыльной земле, к территории, дающей чувство частичной защищённости в чужой стране. Там их ждали еда, вода, душ и сон перед тем, как отряд вновь перебросят, но уже домой, в Англию. — Спасибо, что встретили, ребята!       Капитан Прайс, спрыгнув последним, похлопал фюзеляж ладонью словно скаковую лошадь, благополучно доставившую к финишу седока. Пока один пилот глушил двигатели, второй поднял руку вверх и на прощание прокричал: — Вам спасибо, что воспользовались нашими авиалиниями!       Рядом хмыкнули — Джон, обернувшись, увидел Аллена: рядовой с улыбкой наблюдал за церемонией прощания главы отряда и вертолётной команды. Уже расслабленный, коротко обритый так, что ёжик тёмных волос смешно просвечивался на солнце, — тактический шлем стащен с головы — он как губка старался впитать в себя суровый шарм военных будней. Высокий, тонконогий и миловидный, Джозеф пока ещё не был обтёсан долгими годами грубой армейской жизни непосредственно в войсках специального назначения. — Красавица, рано прохлаждаться! — подошедший сзади Гас выхватил у него шлем и осторожно нахлобучил обратно на голову. — Помогай тащить груз!       Лопасти, медленно провернувшись последний раз, застыли, гул окончательно стих, и бойцы перестали общаться выкриками. Аллен, поджав губы, послушно кивнул, вскользь прошёлся взглядом по второму лейтенанту, по «правой руке» капитана Прайса и бросился к остальным, закидывая за спину оружие. — Гас, слушай, — Джон внимательно проследил за рядовым, успев заметить в его глазах то ли краткий миг неприятия, то ли толику задетого самолюбия, — при ребятах не называй Аллена так. Прозвища с лёгкостью становятся позывными, которые бывают обидными. — Понял, — тут же согласился с ним Гас и, подумав, добавил, — но ты, помнится, когда-то давно возражений не имел. Хотя я даже решился нарушить традицию и тактично поинтересоваться у тебя по поводу дурацкого выбора отряда. — Со мной всё иначе. Мне это в чём-то даже помогло.       Ястребиное лицо Гаса, узкое, худощавое, чуть нахмурилось. Он не улыбнулся привычно, потому что не улыбался сам Джон — оба вспомнили времена далёкие и нелёгкие для взаимоотношений внутри боевой группы. — Защищаешь новичка… Неужели успели в чём-то не поладить, и теперь искупаешь перед ним вину?       Иногда МакТавишу казалось, что Гас, честное слово, ничуть не хуже Роуча умел видеть его насквозь. — Простите, сэр. — Если инцидент всплывёт в рапорте Аллена… — Не думаю. Это личное. Только между мной и рядовым.       Гас, как и надлежит «правой руке» командира, быстро соединял один логический конец с другим. Тем более, такой редкий экземпляр, именуемый Джоном МакТавишем, водился только в их отряде. — Не ищешь ты лёгких путей, дружище, — тихо заметил он. — А жизнь иных что-то не подбрасывает. — Соуп! — резкий окрик капитана Прайса раздался совсем рядом, прерывая их краткий разговор. — Тебе особое приглашение нужно?! Или домой не очень тянет?! — Никак нет, сэр!       Глава отряда, поравнявшись с Гасом, остановился и некоторое время наблюдал за нагоняющим бойцов вторым лейтенантом. В глазах мужчины, подёрнутых усталостью, сквозил также интерес. — Забавный малый. Проблемный, но практически незаменимый. — Слышал, раздумываете о присвоении ему очередного звания? — осторожно спросил Гас, двинувшись вместе с командиром в сторону базы. — Не рано ли? — А мне не поздно ли, в мои-то годы, скакать с вами по пустыням и пересечённой местности?! — улыбнулся мужчина, прежде чем продолжить уже серьёзно. — Гас, когда ты станешь главой нашего отряда, тебе нужна будет сильная «правая рука». И лучше него, как ни странно, человека в группе не сыщешь. Одно только расстраивает, — вздохнул капитан Прайс, и было не ясно, то ли шутит он, то ли говорит правду. — Какой у МакТавиша позывной всё же дурацкий, «Соуп»…