Roads that don't end

We've got to hold on to what we've got It doesn't make a difference if we make it or not We've got each other and that's a lot for love We'll give it a shot…

— После уроков приходи на пустырь, — Эдди Мансону точно можно было доверять, Ник Кларк знал это. Эдди половине школы толкал наркоту, даже Джейсону Карверу, который, вообще-то, слыл тем ещё чистоплюем. — Но я Мистера Браунстоуна не толкаю, даже не думай. — Сойдет и мет, — Ник почувствовал, как руки начали мелко трястись, и сунул их в карманы штанов. — Приду. Если Алисия узнает, что он договорился с Мансоном, она от него и косточки не оставит. От них обоих. Если бы Ник мог, он не прикоснулся бы к наркотикам никогда больше, но его жгло изнутри; он по ночам блевал в туалете, боясь, что сестра проснется и прибьет его к чертям; что мать обнаружит его таким — скрючившимся над унитазом, всего в поту, трясущегося от желания принять_хоть_что-нибудь… В домашней аптечке не было ничего, даже микстуры от болей в животе. В школе медсестра была строго предупреждена о его зависимости. Иногда Нику не хотелось даже есть. Даже пить. Он лежал на кровати, обхватив руками живот, и пытался усмирить полыхающий в венах огонь. Ничего. В рехабе было куда хуже. В рехабе он мог валяться на полу, блевать и трястись, и его тащили на терапию, и с ним потом говорили врачи, а что, мать вашу, он мог сделать, что?! О какой, нахрен, воле вы говорите? И тогда Ник думал об Алисии. Думал, как обнимет её и уткнется носом в её волосы, вдыхая запах её шампуня и дешевых духов из торгового центра, которые он подарил ей на прошлое Рождество — она могла пользоваться любыми из тех, что иногда дарил ей Мэтт, но почему-то пользовалась его подарком. Думал, как Алисия улыбнется ему с той надеждой, которая давно в нём самом угасла. Думал, что Алисия верит в него больше, чем он сам в себя верил хоть когда-нибудь в жизни. Сейчас он предавал её веру. Но Ник так больше не мог. Если он не примет, эти чертовы ступоры продолжаться. Эти голоса — мать, Тревис, чтоб его, — продолжат разрывать его голову. Его трясло и выворачивало, а они кричали ему в лицо, что он ни на что не способен, ничего не может, и мир вокруг стремительно погружался во тьму, а в ушах звучало тиканье часов. Он даже видел эти часы, покосившиеся, словно гигантским кулаком вбитые в стену. Ник больше так не мог. Алисия поймет его. Она должна понять. Для Ника не было никого ближе неё. Алисия не жертвовала собой ради него, как мать, но всегда была рядом, заставляла тянуться за своей идеальностью. Если бы не Алисия, Ник ни за что не лег бы в рехаб, лучше сбежал бы, пополнив собой бесконечный список имен пропавших на дорогах Штатов. Если бы не Алисия, он никогда бы не согласился на переезд в гребаный Хоукинс, где на него смотрели, как на говно. В маленьких городках слухи разносятся быстро. И пусть он лежал в рехабе летом, после Дня труда об этом все уже знали. Алисия. Звонок давно прозвенел, но Ник не собирался идти на урок. Забившись поглубже в каморку под лестницей, он прикрыл глаза. Сестрёнка. Алисия. «Прости меня…» Прости за то, что оказался таким хреновым братом. Прости, что не смог остаться просто братом. Ник помнил, что ему было шестнадцать, он вернулся с первой реабилитации, ещё в Кали. Была весна, и в школе в разгаре мутились всякие вечеринки, на одну из них его и позвали. Алисия хотела увязаться следом. Матери не было, у неё как раз была очередная безуспешная попытка свидания с мужчиной, которого она наверняка сравнивала с отцом. Пришлось взять Алисию с собой, но не успел Ник хотя бы выпить, как к ней уже пристал кто-то из старшеклассников, а глупышка была и не против… Он тогда впервые орал на неё. Слишком хорошо Ник знал, что нужно этим придуркам из школьной команды по легкой атлетике, он до того, как подсел, тоже в ней был. Алисия шмыгала носом и смотрела на него этими своими невозможными глазищами, и губы у неё дрожали. Ник не выдержал, притянул её к себе, пробормотал в волосы, что просто боится за неё… Как это превратилось в поцелуй, он не помнил толком. Быть может, Алисия успела выпить, или это его алкоголь горчил на губах, но они целовались, и в мире не было ничего правильнее, слаще и больнее. Зато Ник помнил, как Алисия застонала и приоткрыла рот, неумело отвечая ему. Оба понимали, что это неправильно. Оба не могли остановиться, и не смогли до сих пор. Это напоминало полет с парашютом, только парашют почему-то не раскрылся, а земля стремительно приближалась. И одновременно — их отношения казались единственно правильными. Такими чертовски верными. Ведь у Ника во всем мире не было никого ближе Алисии. А у неё не было никого ближе Ника. Алисия убьет его. Просто грохнет. Ник откинул голову назад, опираясь затылком на обломки какого-то старого стула. И услышал тиканье. Он знал его слишком хорошо. Внутри всё затряслось, задрожало. Ник зажал уши ладонями, но мерзкое «тик-так» звучало будто прямо у него в мозгу. Горькая желчь подступила к горлу. Тик-так. Господи, заткнись… Заглохни. Отъебись. Тик-так. Рвота плескалась где-то уже в самой глотке, обжигала нёбо. Тик-так. — Черт возьми, Ник, ты опять! — голос матери. Визгливый, резкий, мучительно-высокий. — Ты же только что выбрался из рехаба! Почему я вообще с тобой вожусь?! Мэдисон Кларк никогда так бы не сказала. Но не значит, что не думала. Тик-так. Гребаные часы, выжженные, казалось, прямо под веками. Худи прилипла к влажной от пота спине. Тик-так. Алисия. Ник трясся, обхватив себя руками, и мысли об Алисии пробивались сквозь назойливое, мерзкое тиканье. Сестрёнка. Любимая. — Ник… Он стиснул зубы так, что они скрипнули. Отъебитесь от него. Отъебитесь! Он видел её лицо, слышал её смех. Вспоминал, как она стонала под ним, путаясь пальцами в его волосах, зажимая себе рот ладонью, чтобы не выдать их перед матерью. Вспоминал, как Алисия вытаскивала его из ломок, убирала за ним блевотину, как никогда и никто бы не сделал ради него. Тик-так. Алисия. Ник чувствовал, как ему кости выворачивает наизнанку этим тиканьем, ломает изнутри. Тик-так. А потом прозвенел звонок с урока, врываясь в его галлюцинации. Вытаскивая из мутного марева, затыкая эти ебучие часы. На время. Мокрый от пота, как мышь, Ник выполз из-под лестницы, чувствуя, что ноги его едва держат. Эти ломки с каждым днём становились всё хуже. Он должен взять у Мансона хотя бы немного мета. Он должен… Твою же мать. Он должен просто попытаться не сдохнуть. * * * Эдди Мансон отлично понимал, почему не должен продавать наркотики Нику Кларку. Одно дело подкинуть немного дури Карверу и его дружкам, знатно разбодяжив её чаем, чтобы денег побольше содрать, а другое — продать мет самому настоящему наркоману. Одному из тех, у кого при виде дозы руки трясутся и в глазах мелькает безумие, будто он Дьявола вызвал. Кларк вот из таких был. Его аж колотило, когда он забирал мет в зип-локе, и отдавал деньги. Черт знает, откуда он столько бабла достал, может, кошелек своей матери обчистил, но Эдди без разницы. Почти без разницы. Что-то странно скреблось за ребрами, когда он смотрел в глаза Нику, и ему на мгновение почудилось, что он увидел там смерть. Оскаленный череп склабился ему из чужих распахнутых зрачков. Оскаленный череп, нихрена хорошего не предвещающий. Да какого черта? Это не его жизнь, а Кларк, раз уж ему так надо, нашел бы, у кого достать мет. Такие, как он, всегда находят. Сестрёнку его только жаль было, она однажды явно надорвется тащить братца на своем горбу. Эдди отлично знал Алисию Кларк, она ведь дружила с Крисси Каннингем, а Крисси… О, королева старшей школы Хоукинса давно запала Эдди в душу. Так, что у него в трейлере по полу валялись исписанные балладами листы, вот до чего он докатился. — А есть чего посильнее? — спросил Ник, хотя прекрасно знал, что Эдди тяжелую херню не толкает. — С этим иди отсюда куда подальше, — фыркает Мансон. — Я здесь не для того, чтобы за твою зависимость в тюрьму присесть. Ник повертел в пальцах пакетик. Щеки у него побледнели, на висках выступил пот. — Ладно. Спасибо, — и пошел прочь, сунув руки в карманы. Что-то в его фигуре Эдди не понравилось. Он честно всяких торчков повидал и всякого говна насмотрелся, особенно за последние годы в старших классах. Всегда знал, что тяжелое дерьмо в школе толкать не будет. И всегда отличал тех, кому уже не помочь. Вот Кларк был из таких. У него на спине будто метка смерти проявлялась, а Эдди-то хоть и был мастером в Подземелье и драконах, но вытаскивать самоубийц в реальности не подписывался. Это вам не миссия по борьбе с Векной. Если Кларк сторчится вконец, это будет его вина. Эдди просто дает им всем то, что они просят, но за них не отвечает. Правда, эта мысль разбивается сотнями осколков, когда чуть позже, снова заскочив на поляну перед «Клубом адского пламени», он увидел хрупкую фигурку Крисси, застывшую в оцепенении. Она в своих мыслях витала так далеко, что не сразу и заметила его присутствие, а когда обернулась — даже вздрогнула. Она. Крисси Каннингем. В животе что-то сладко завернулось. Эдди сглотнул. Крисси. Ей-то что здесь надо? Зачем ей, такой красивой, такой идеальной, такой… зачем ей вот это всё? Он садится напротив, вглядывается в её лицо, такое изящное, такое любимое — пусть ему и не светит и не светило никогда, что мешало любоваться? Вертит в руках пакетик с наркотой и улыбается. — Слушай, можем не торговаться, просто скажи, и я уйду. Пусть она скажет «уходи». Пусть она скажет… не нужно ей это всё. Даже если у Эдди от одного её взгляда внутри бабочки совершают маленькую революцию и палят из всех орудий по баррикадам его образа опасного фрика. Но Крисси не сказала, и жизнь Эдди Мансона сделала охуенно крутой вираж. В голове аж всплыли строчки из дурацкой песни, которую по ошибке окрестили роком. Gina dreams of running away When she cries in the night, Tommy whispers Baby, it's okay, someday. Только вот сладкоголосый Бон Джови оказался не прав. Томми не смог спасти Джину. И о’кей ничего уже никогда не было. * * * Он даже имя свое не помнил. Этот мир, в который он попал, был красным, как кровь. Жутким, как любой ночной кошмар, хотя он не помнил, что такое кошмары. Он вообще мало что помнил, разве что — рыжие волосы, затянутые в две тугие косички, да голубые глаза, распахнутые, наполненные слезами. Он бродил здесь неприкаянно, не зная, куда себя девать, и дыры в груди, ничерта не иносказательные, а вполне себе настоящие, болели и кровоточили. В голове почему-то крутились одни и те же строчки, хотя он понятия не имел, что это за песня и откуда он её знает. We've got each other and that's a lot for love… Слова отзывались где-то за ребрами тонко тянущей болью, ничего не имеющей общего с болью от ран. Будто откуда-то доносились, напоминая о прошлом. О жизни, которая у него могла быть. Если бы он только вспомнил свое имя. Или вспомнил, что за рыжая макушка не дает ему просто броситься в ворчащую где-то здесь, в этом странном мире, лаву и исчезнуть там навсегда. «Мы есть друг у друга, мы есть друг у друга, и этого достаточно для…» Он рычит, потому что боль становится невыносимой. А потом слышит тихий голос. — Дорогой Билли…