Порнофильмы - Я так боюсь
Чужой шиноби скалится, у него от крови все зубы уже красные. Хатаке тянется за кунаем, чтобы добить. Это и правильно, чтобы врага за спиной не оставлять, и милосердно. Но туманник хватает его за плечо, намертво впиваясь пальцами, всё так же скалясь, словно улыбаясь, словно и не думая о том, что он вот-вот умрет. Какаши уже абсолютно рефлекторно вонзает кунай в живот врага и отходит. А тот всё так же безумно смеется. — Пока ты здесь, — туманник кровью на землю сплевывает, всё-таки заляпывая сандалии и ноги Копирующего, — Знаешь ли ты что происходит дома? Как там твой маленький сладкий чунин-сенсей? Как там его? Рика? Хатаке разворачивается слишком резко, смотря на почти мертвого врага скорее, как тяжело раненный хищник, загнанный в угол, чем как человек. Правая рука сформировала Чидори и застыла в миллиметрах от горла туманника. — Откуда? — Какаши рычит, едва говорит, челюсть до больного сжимает. Ему в ответ в лицо прилетает лишь плевок крови. — Ах, точно. Ирука, — враг лающе смеется и перед смертью точно наслаждается всей той злостью, яростью и беспомощностью на лице Хатаке, которые ни маской, ни повязкой не скрыть. А потом уже скорее шепчет на последнем издыхании, — Ну ты только не думай, что только я знаю о нём. Я знаю хотя бы пару, хах, людей, которые будут рады уничтожить тебя, поиграв с твоим чунином. И ниндзя смеется-скалится в последний раз, сам свою глотку об Чидори распарывая, оставляя Копирующего наедине с ошеломляющей информацией и своими мыслями. Какаши пятится назад, пока спиной не упирается в дерево и по нему не сползает. Его всего трясет, он хочет рукой ударить в болящее сердце, то ли вовсе не бьющееся, то ли напротив слишком сильно и часто по грудной клетке ударяющее, но руки онемели, он вообще их словно не чувствует, что уж говорить о том, чтобы поднять, ударить себя, чтобы ожить. Нет. Ничего не получается. Даже дышать может едва-едва и маску никак не снять. И всё вокруг вообще слабо ощущается, слабо видится — деревья плывут, а труп напротив двоится. В итоге он вообще ничего не слышит кроме пустого белого шума и отдаленного, словно через слой ваты крика - его собственного, до сорванной глотки, до хрипа. Смешной. Наивный. Глупый-глупый Какаши. Только посмел подумать, что теперь есть кто-то, как его отнимают, с остатками сердца вырывают. Он сам же просто одним фактом существования, собственной привязанности, ставит под удар. Снова и снова убивает. Впрочем, как и всегда. До Конохи дойти казалось сложно, доползти до дома - невозможно. Подойдя к воротам родной деревни, Какаши застыл на несколько минут, зажимая рукой раскрывшуюся рану на животе. В своей жизни он довольно редко оказывался в ситуации, когда было совершенно не понятно, что делать. Он никогда и не думал, что однажды причиной такой ситуации может оказаться Ирука. Точнее - снова оказаться. Когда-то давно, кто-то очень умный или же неимоверно тупой, сказал Хатаке, что ему просто нужна какая-то константа в жизни. Тогда-то у него точно всё наладится. Какаши тогда было что-то ближе к двадцати, а в жизни было уже просранно всё, что только можно было просрать. Семья. Друзья. Наставник. Тогда он в ответ лишь горько под маской усмехнулся, уходя скорее подальше и побыстрее. Ни то от слишком умного для глупца человека, ни то от правды. Уже тогда, не разменяв ещё третий десяток и прожив куда дольше чем хотелось бы и, тем более, чем планировал, Хатаке понял для себя, что любая константа в итоге просто превращается в очередную зарубку на сердце — больную и хреново заживающую. И он действительно не знал, что делать, когда понял, что Ирука таковой не был. Он казался единственной постоянной, которая почти не причиняла боли. Человеком, к которому всегда можно прийти, с которым можно помолчать, поговорить о чем-то совершенно бессмысленном, чтобы лишний раз душу не беспокоить. И он был единственным, кому можно было показать, что действительно болело. Но Хатаке чертов эгоист, он же даже и не думал сколько боли он был способен причинить одним фактом своего такого существования. Не иметь возможности сказать не то что, когда вернется, а вернется ли, — целым, на чужих плечах или в наспех сбитом гробу. Не знать, какое объятие будет последним, какая ссора, какой поцелуй. Копирующий перед закрытыми воротами стоял долго, пытаясь осознать, как двигаться дальше, чтобы не причинить ещё больше вреда, не погубить. Он видел один-единственный вариант - уйти. Тихо, без слов, — потому что иначе точно останется, — стараясь навредить как можно меньше. Стучась в ворота, у Какаши уже был вполне определенный план действий и приветственно кивнув страже на входе, он направился в сторону башни Хокаге. Цунаде он ожидаемо нашёл в её же кабинете, полностью погруженной в бумаги и в скрытом окружении АНБУ. Войдя, он сначала поприветствовал Хокаге, а потом молча кивнул Борзой, стоящей у неё за спиной так же безмолвно здороваясь. — Я вроде миссию тебе не выдавала, что-то случилось? — Сенджу оторвала усталый взгляд от бумаг, пытаясь по одному виду джонина понять какого рода проблема стряслась, но один-единственный видимый глаз, как и всегда, ничего кроме напускного спокойствия и не выражал. Женщина лишь тяжело вздохнула, вставая и отдавая приказ АНБУ за спиной исчезнуть. Оценивающе глянув на Хатаке, Цунаде сняла с себя накидку, из одного из шкафчиков достала аптечку, сдвинула бумаги и разложила её. — У меня была, в целом, простая миссия В ранга по зачистке округи одного поселения от мешающих им вражеских шиноби, — Какаши начал отчет, недовольно закатив глаза, когда его заставили поднять протектор, чтобы осмотреть шаринган и снять жилет с водолазкой, чтобы осмотреть раны. — Простая миссия ранга В, ну, конечно. И что же привело тебя ночью ко мне, а не утром в штаб, с отчетом по заданию? — Цунаде с характерным звуком надела перчатки, начиная антисептиком обрабатывать сначала самую простую рану на плече от куная, пролетевшего по касательной. — В деревне может быть крот, — для важности такой ошеломляющей новости, Копирующий произнес это слишком спокойно. Для него это был самый логичный вывод — с самого начала они договорились с Ирукой держать их отношения в секрете сколько получится, в первую очередь, чтобы не создавать лишних проблем ни Какаши, как раз такого рода, как сейчас приключилась, ни Ируке, чтобы не подорвать его авторитет ни в Академии, ни в штабе. Копирующий с уверенностью мог сказать, что о них знает разве что Генма, один раз крайне неудачно влетевший в комнату Хатаке и, вероятно, Гай, который несмотря на свой образ был крайне проницательным человеком. Да и всё, в общем-то. И он верил этим людям. Зато теперь он не исключал возможности слежки за ним внутри деревни, что, в свете ситуации, казалось, крайне логичным. И, черт возьми, почему он сразу не предусмотрел, что до него попробуют через Ируку добраться. — И с чего такой вывод? — Цунаде в задумчивости нахмурила брови, понимая, что уж кто-кто, а Какаши такого рода суждениями легко бросаться не станет. — Последний враг, джонин, Туман, сказал что-то личное обо мне. Что-то слишком конкретное, о чем я крайне мало распространялся, — так сформулированная мысль казалась достаточно четкой, чтобы донести суть и опасность происходящего, но достаточно размытой, чтобы не выдать Ируку. — К примеру? — очевидно, Хокаге эта туманность формулировки не очень нравилась, а потому Какаши был просто уверен, что её рука слегка дрогнула абсолютно не случайно, когда она начала зашивать рваную рану на животе. — Ранг, занятость и имя моего партнера. Он сказал это слишком спокойно для человека, у которого в душе буря разгоралась от одного того факта, что о его Ируке ещё хоть кто-то за пределами деревни знает. Какаши никогда не подвергал профессионализм Умино сомнению, да, очевидно, что по сравнению с ним, сенсей был намного хуже, как боевая единица, но он никогда не думал и не считал его плохим шиноби. Черт, вероятно он вообще лучше их всех. — Партнера на миссиях? Это, конечно, беспокоит, но… — Нет, Цунаде-сама. Партнера по жизни, — и всё-таки голос Хатаке едва-едва заметно дрогнул, абсолютно точно, потому что Сенджу начала залечивать раны чакрой, закончив с первой помощью. Ни по какой другой причине. — Проклятье. Даже я не знала, — судя по тому, как долго Цунаде возилась с раной на животе там всё было достаточно серьезно, чтобы нужно было дойти сначала до больницы и только потом до Хокаге. Но на фоне ситуации, наверное, даже около смертельное истощение чакры могло показаться мелочью. — Именно. — Понятно. И что собираешься с ним делать? — когда, наконец, с лечением было временно покончено, Цунаде сняла перчатки, но аптечку убирать не спешила и как-то подозрительно долго в ней ковырялась. — Предателем? Думаю, надо… — Нет-нет. С партнером, — женщина как-то совсем не милостиво пихнула в руки Хатаке бутылек с запиской - когда, сколько и от чего принимать. Копирующий лишь тихо хмыкнул. Для восстановления чакры, конечно. — Придумаю, — Какаши бессовестно врал. Он-то уже всё придумал, всё знает. Как надо, как правильно. — Ладно. Свободен. Утром в госпиталь на перевязку. Кротом АНБУ займется. Из кабинета, в итоге, он вышел сильно за полночь и просто шёл. По спящей деревне, прогоняя через лёгкие холодный осенний воздух, до больного сжимая кулаки и останавливаясь только дойдя до перекрестка. Налево и ещё пройти три квартала будет дом. Дом где ждут. Где на столе тарелка с онигири, чтобы он не ложился спать голодным, — и даже если покупных ему всегда было настолько плевать, — где уже остывший чай, где в ванной аккуратно сложена его домашняя одежда. Где Ирука, устав, скорее всего снова заснул за тетрадями учеников. Ирука. Он поворачивает в противоположную сторону, идя к общежитию джонинов. Генма ещё, наверное, не спит, у него можно будет остаться на ночь, пока Райдо на миссии. А там что-то уже придумается. В конце концов, всегда можно вернуться в пустую квартиру, от которой тошно.***
Когда Какаши не возвращается спустя неделю после назначенного срока, Ирука начинает не на шутку волноваться. Сначала это замечают ученики и, очевидно, сговорившись, ведут себя тише и спокойнее, видя, что с сенсеем что-то не так. Потом это замечает Изумо и вместе с ним, конечно же, Котецу. Они одним хорошим поведением не обходятся и штаб в моменты затишья становится комнатой допросов и пыток, где неразлучникам чертовски нужно узнать, что же с ним такое приключилось. На все вопросы, правда, они получали один и тот же ответ. Я в норме. Просто устал. Но возвращаясь домой, где буквально каждая вещь кричала о Какаши, он понимал, что был ни черта не в норме. А самое страшное? Ирука вообще ничего не мог с этим поделать. В глазах деревни они были друг другу практически никем. Да, Седьмая команда Хатаке раньше были его учениками. Да, они иногда пересекались в штабе на столе выдачи миссий. И, да, о господи, они иногда оказывались в общей компании и выпивали. И это всё. Им обоим было абсолютно нормально жить с таким положением вещей, оба согласились, что оно и к лучшему. А теперь ничего не сделаешь. Если его будут хоронить, то он узнает со всеми. Если он лежит сейчас в больнице один, то к нему и не попасть будет. И у других узнать - не вариант. Можно, конечно, прийти к Хокаге и сказать, мол, извините, Цунаде-сама, а не могли бы вы сказать, пожалуйста, что с Какаши-саном, а то, видите ли, мы с ним уже почти год как, вместе живем и я за него очень переживаю. Бред. Хотя ещё пару дней и он действительно наплюет на всё, в том числе собственное достоинство и заявится с таким вопросом в кабинет Цунаде. Пока же сил хватило только выползти на улицу, чтобы купить продуктов, - не всё же на лапше жить. И, черт возьми, последний кого он ожидал там увидеть это был Какаши. Просто Какаши. Живой, дышащий, что-то с кем-то раздраженно обсуждающий. Сначала Умино, конечно же, подумал, что перепутал, потом, - что Хатаке вернулся с миссии и просто не успел ещё дойти до дома. И поскольку они были на многолюдной улице в выходной день, то он просто не рискнул вслух его позвать, а попытавшись подойти, то просто не поспевал, потому что Какаши сразу же начал уходить, держа дистанцию. Сначала сенсею казалось, что его просто не видят, но в итоге это стало очевидно. Какаши уходил намеренно и он не хотел не то, что говорить с Ирукой. Он не хотел его видеть. И, наконец, поняв это, Умино остановился в каком-то переулке, пытаясь осознать почему. Что он не так сделал. Ему была нужна хотя бы какая-нибудь одна достаточно правдоподобная причина. Кажется, в голове он уже насчитал с сотню начиная от того, что он всего лишь чунин, заканчивая мерзким шрамом через всё лицо. Эмоции душили, от эмоций хотелось скрыться где-нибудь подальше, поглубже, чтобы завыть, разрыдаться, с криком, разбивая что-нибудь. Но всё что мог сделать сенсей сейчас, так это осесть на асфальт и лишь тихо-тихо заскулить, выдирая волосы. Всё это время, все эти чувства, все эти воспоминания. Просто за что. И Ирука не видел, что за углом у Какаши, прячущегося как ребёнок, сердце разрывалось от желания подойти, прижаться, извиниться, видя и чувствуя сколько боли всё-таки причинил, но он себя по рукам бил. Нельзя. Убьёшь. Загубишь. Ведь это всё пока тяжело, потом пройдет. По меньшей мере он сам себя в этом убеждал, чтобы жить было не так тошно. В конце концов, прошла неделя или около того, — за днями следить было сложно. Несколько дней слез, криков на просто всё подряд, полной апатии и хотя бы внешне всё стало нормально. Снова вместе со всеми смеется, — натянуто, неискренне, да кто же слышит, — снова улыбается, — через внутренний скрежет, с потерянным взглядом, да никто не видит. Снова делает вид, что живет. Умино смог сочинить ему достойную причину. Ирука же правда умный и всё-всё понимает. Когда в штабе через слухи да перешептывания узнал, что Какаши сейчас живет у Генмы и почему-то это не скрывалось так, как их с Ирукой былые отношения. Когда понимает по куче косвенных признаков, — те же слухи, мелькающая то там, то тут белая голова и много чего ещё, — что Какаши теперь больше времени стал проводить в деревне. Тогда Ирука всё-всё понимает. Он просто наскучил. Это наскучил звучало как диагноз. Ничего. Умино умный малый, как бы внутри всё не передавливало, не требовало объяснений, не хотелось к этому чертову гению подойти, взять за грудки на глазах у всех и просто потребовать. Он не станет навязываться, ведь с самого начала было понятно, кто и где находится и к чему это приведет. Жаль было только всех тех слов со стороны Какаши про важность и нужность, что оказались ложью. Было очень жаль себя снова таким преданным чувствовать и настолько легко заменяемым. От того он спокойно отдает подошедшему Хатаке миссию с абсолютно дежурной улыбкой и ничуть не более теплыми чем для других пожеланием удачи. Джонин всё ясно дал ему понять своим отсутствием — Ирука больше не нужен. А значит нужно было сохранять сугубо рабочие отношения. Но по-настоящему в тот момент он на Какаши даже не смотрел. Иначе бы точно по одному-единственному взгляду увидел, насколько внутри снова был разбит сам Хатаке, как ему нужно было, чтобы снова по волосам пригладили, снова сказали “я рядом”. Зато это видели другие. Генма, знающий причину и глубину всего пиздеца, просто поддерживал как мог и умел — особо не влезая, но заботясь в мелочах, — из дома не выгонял, думал о холодной воде у дивана с утра, адекватном состоянии снаряжения, подлечивал, когда надо было и тихо, издалека приглядывал за чунином. Тензо же так не умел, но понимал, что на миссиях спину семпая надо прикрывать тщательнее прежнего, хотя тот никогда и не попросил бы вслух. Лишь во время привала, на одной из очередных зачисток где-то на краю Страны Огня, он всё-таки спросил, что с Какаши. — Маа, а почему со мной должно что-то случиться? — семпай лишь спокойно пожал плечами. И Тензо уже был абсолютно уверен, что тот не в порядке, что что-то случилось. Это по глазам было видно. Но он промолчал. В конце концов, Какаши просто не хотелось возвращаться в деревню. Что он там не видел, что ему там не скажут, — возвращаться теперь не к кому, крота пока что не поймали, а потому в Конохе приходилось оставаться намного дольше, чем того хотелось, участвуя в расследовании. Вот и теперь, снова затемно к воротам подходя, вместе с Тензо, идущим за спиной, хотелось лишь уже поскорее взять следующую миссию. Желательно одиночную, чтобы уж совсем точно никому беспокоиться не приходилось. Только вот Хатаке совершенно не ожидал увидеть на воротах Генму. Джонин не ходил из стороны в сторону, не грыз нервно сенбон, просто общался с Неразлучниками на воротах, но Какаши чувствовал, — что-то случилось. — Я-то думал за вами поисковый отправлять придется, — Ширануи, только заметив отряд, сразу подскочил, сенбон в один из карманов жилета воткнул и, положив руку на плечо Хатаке, сказал, что есть разговор, сразу же уводя в сторону, подальше от посторонних глаз и, что важнее, ушей. — В больнице твой Ирука. Отравили. В голове ни одной разумной, логичной, мысли. Он же ушёл, это же правильным решением было. Их теперь ничего не связывало. Они друг другу теперь точно никто. Так зачем, кому это нужно-то теперь. За что. И Какаши, совершенно не понимая, как правильно реагировать, снова лишь делает вид, что ему плевать. Как бы это не было далеко от правды, как бы ему прямо сейчас не хотелось заорать, сорваться, - смысла не было. Что теперь-то изменишь. А Генма всё видел — не один год знакомы, — и отвесил больную пощечину, от которой думаться легче не стало. — Если скажешь, что тебе плевать, то я тебе ещё раз самолично врежу, Хатаке! Врежу! Пацан твой вообще не выкарабкался ещё даже! В реанимации лежит полутрупом. Просто хотя бы, блять, сейчас не будь сволочью. Не помог твой гениальный план, так не оставляй теперь его одного. — Я только хуже сделаю, — Какаши ладонь приложил к месту, где его ударили и теперь он правда выглядел совершенно растерянным. Неужели он был всё-таки неправ? — Да ты уже всё что мог натворить - натворил. Иди уже. Двенадцатая палата, с Тензо поговорю, он отчет отнесет, — и Какаши правда не понимает почему, — он ведь снова лишь всё испортит, снова опасности подвергнет, — но всё-таки идет в ту двенадцатую палату и используя просто все свои навыки проходит через больницу незамеченным. И то, что должно быть сердцем, сжалось так больно-больно, когда он видит его всего в трубках, датчиках, капельницах и печатях. Сил подойти, сесть на краю кровати и хотя бы прикоснуться - никаких. Он садится на подоконник, лицом к койке и смотрит практически не дыша, сняв маску и до крови палец прикусывая, чтобы не завыть. Ведь всё внутри твердит. Виноват. Виноват. Виноват. Ровно так же, как после смерти Обито, Рин и Минато-сенсея. Виноват. Не защитил. Себя, их защищая, не подставил. Они все умерли, а он нет. Это не честно. Он же виноват – не они! А сейчас просто снова ни черта не сделал, чтобы спасти. И теперь-то действительно понятно насколько дурная это была идея - отстраниться. И чем это помогло? Ничем. Только ещё хуже сделал. Он так сидит до утра, игнорируя свои раны, что у него все волосы и лицо ещё дорожной пылью перемазаны, игнорируя, наверное, почти все, пока не приходит Цунаде-сама и с тихим “о,” кажется, действительно всё понимает. И кто партнер имя-ранг-занятость которого узнали враги, и насколько важен этот чунин. — Выкарабкается. Обещаю, — женщина кладет руку на плечо Хатаке. Словам Хокаге приходится верить, как приказам. Но от этого ничуть не легче, это не заставляет Какаши перестать каждый день приходить в палату, ночуя там с негласного согласия Цунаде. Каждый раз просто позволяя себе сокращать расстояние — с подоконника, на пол у кровати, с пола на стул, поставленный у окна, со стула у окна на стул у изголовья. И так до тех пор, пока не становится важным держать его за руку, переплетая пальцы, а большим прощупывать пульс, чтобы знать, что ничего страшнее уже не случится. Чтобы знать, что Ирука ещё жив. Эти несколько, самых критичных, дней он едва ли живет. Есть и спать Цунаде ещё удается его заставить, но все дни он помогает искать предателя, все ночи - ждет пока Ирука проснется. На улице уже, наверное, сильно за полночь. Какаши всё также сидит, переплетая их пальцы, со стянутой на шею маской, голову откинув, стараясь не задремать. Хатаке едва не подскакивает, когда рука Умино пытается выбраться из его цепких пальцев. У сенсея волосы отросли пуще прежнего за всё время разлуки, а за эти несколько дней, что он лежит здесь, появилась ещё и легкая щетина. Ирука глаза с трудом открывает и даже от слабого лунного света щурится, но, как и всегда, как-то по-домашнему уютно, от чего сердце щемит. — Ох, — тихое, гортанное, хрипящее и прерванное удушливым кашлем. Какаши всё-таки приходится убрать руку, чтобы передать воды и помочь слегка приподняться. — Раз ты здесь, то я, похоже, всё-таки сдох, — Ирука жадно пьет воду, но потом снова закашливается и Какаши краем рукава по его подбородку проводит, стирая несколько капель. — Не говори так никогда, — они оба видят, как на какое-то мгновение у Хатаке пальцы дрогнули, и, возможно, как раз потому сенсей и отворачивается, делая вид, что в окне происходит что-то намного интереснее. — А как? Что говорить? —Ирука хотел бы закричать, в лицо Копирующему плюнуть, высказать всё, что за это время с момента расставания накопилось. И он не был уверен, что до сих пор не сделал это потому, что говорить ещё больно, или потому что слишком гордый. Вместо этого выдать смог намного меньше, но как-то так, что Какаши это по больному ещё сильнее резануло, — Ты сам ушёл, напоминаю. Какаши хотел было вновь руку перехватить, но сенсей специально, неожиданно резко для его состояния, её отдернул. И всё так же не смотрел, дышал с хрипами. — Я пойду врача позову, — стул со скрипом отодвинулся и Хатаке с трудом поднялся, едва держась на затекших ногах. Но уже около двери сенсей его всё-таки окликнул. — Вот только не уходи опять. Мы не поговорили. Почему? Я для тебя слишком неинтересный? Слишком слабый? Зачем ты ушёл? — слова прилетают ножами в спину. Опять не отмолчишься. Опять не уйдешь от вопроса. — Чтобы защитить, — это выдавить из себя сложно и Какаши одними губами и тихим-тихим шёпотом произносит. Шёпот об пустые стены отбивается и кажется теперь слишком громким эхом. У Умино на лице вся гамма эмоций. Растерянность, разочарование, непонимание и, кажется, всё та же любовь. Он знает, что это не ложь. Очень глупая, несусветная, но правда. И злиться дальше настолько же сильно становиться сложно, но для Ируки есть мало невозможных вещей. — Чем? Как! Тогда к чему вообще это всё? Может мне вообще стоит из твой жизни исчезнуть, чтобы ты не мучался, — И это всё правда кажется настолько глупым, что Ирука в итоге сорвался на крик, сразу же после этого ужасно закашливаясь. А потом посмотрел так, словно сразу и всю любовь, нежность, и всё разочарование и грусть выражает. — Никогда не смей так говорить. Я не потеряю тебя. Я просто не могу позволить и тебе умереть по моей вине, — Какаши за пару шагов обратно к кровати возвращается, над лежащим Ирукой грозной тенью нависает и снова скорее рычит, выпуская наружу тщательно хранимую злость. Не на Умино, конечно, же не на него, но на того предателя, что должен был бы лежать уже с пробитой Чидори грудью где-то в земле, но пока ещё живой у Ибики. Лишь пока. А в горле снова ком и слова выговорить сложно, но надо. Хатаке рядом садится и лбом в его открытую ладонь упирается, говорит в измятую простынь, в жесткий матрас, но всё равно всё-всё слышно. — Я так боюсь тебя потерять. Ками-сама, я думал, что я тебя так уберегу. Что без меня ты в безопасности будешь. Молчание вновь оказывается каким-то домашним, с всегда шумно дышащим Ирукой, из-за старой травмы носа, с ветром за окном, который от них достаточно далеко. Закрыть покрепче глаза и представить, что последнего месяца и не было. Что никто и никуда не уходил, никого не травили. Представить, что всё хорошо. — Какой же ты глупый. — Глупый, — Хатаке лишь кивает и головой в его руку ещё крепче вжимается, чтобы точно чувствовать - живой. — Что тебе в голову взбрело? — Тебя из-за меня отравили, хотели забрать, — и тихо из себя давит, — Прости. — Посмотри на меня, — Какаши не смотрит, лишь упорно голову в другую сторону отворачивает, пока Ирука его за подбородок не берет и не заставляет на себя обратить внимание, — Я сказал посмотри. С какой стороны я на глупца похож? Я знал, что рано или поздно кто-то попробует до тебя добраться через меня. И я всегда был согласен на этот риск. У меня нет никаких сил, никакого желания терять тебя из-за одной лишь возможности что может быть кто-то когда-то нападет на меня. Ты не имеешь права решать за меня. — Простишь? — и Ирука был готов поклясться, что Какаши был похож сейчас на щенка. Как его такого, — нежного, любимого, — не простить. — Просто больше так не уходи, — сенсей его щеки и губы обводит пальцем, смотря с какой-то щемящей нежностью. — Я буду рядом, — и Какаши виновато улыбается, ложась рядом, голову на грудь сенсея кладя. Теперь даже глаза не обязательно закрывать для того, что бы знать, что всё хорошо.