В небольшом тихом городке

      Кейл гостей не хочет, но ждет, потому что как ни сопротивляйся, как ни скрывайся все дороги все равно ведут в его лавку — вот она первая простая истина, которую он выучил за три месяца пребывания в этом мире. Словно он нпс в игровом мире, к которому перед началом путешествия обязательно заглянет каждый мало-мальски уважающий себя авантюрист в надежде на секретные и скрытые квесты. Но он живой. Осознание этого и имя — все, что ему досталось от предыдущего владельца тела и от прошлой жизни. Он живой. И люди вокруг тоже. Они смеются, ссорятся (две чопорные дамы недавно поссорились прямо у него в лавке), они встают с рассветом и чувствуют искренне. Любят искренне. Ненавидят тоже. Кейл усмехается, закуривает. За окнами, прямо под дверью его лавки торчит фигура, укутанная в черный плащ. Высокая даже с такого ракурса, с гордой осанкой и широкими плечами. Лицо фигуры скрывает черный капюшон (да и видно, признаться, со второго этажа только макушку), за плечами длинное копье, укутанное в кожаный чехол. Фигура торчит уже с час, иногда делая пару шагов в право-лево, и местные то и дело да оглядываются на нее, сворачивая головы. Такой видный авантюрист да у лавки скромного книжника. Кейл скашивает глаза на небо — почти догоревшее пламя рассвета розовым маслом растекается по мутной синеве остатками смывшихся грез, проливая золото благословения на пряничные крыши этого сказочного, тихого и мирного городка. Он делает последнюю затяжку — натощак никотин всегда бьет особенно сильно, туманом расползаясь в легкой голове и песком в конечностях, — и тушит ее в кувшине с грязной водой, собираясь уже встать и спуститься вниз. Он в последний раз смотрит на фигуру и натыкается на острый пронзительный взгляд, шоколадный, темный как ночное небо. И пусть лицо гостя все еще скрыто полумраком, но Кейлу четко видна чуть насмешливая искра на дне зрачков, скрытая за внимательностью. Фигура медленно кивает, словно обозначив свое присутствие, и, легким движением развернувшись, уходит прочь мрачным силуэтом. Кейл остается с поднятой бровью и непонятным чувством внутри. Ладно. Он наконец-то отрывается от окна, натягивает поверх свободной рубашки теплую кофту, перевязывает волос шнурком и, прихватив с тумбочки у кровати сигареты, спускается вниз, на улицу. Десять утра. Детей в переулке уже нет, зато есть два маленьких жмущихся друг к дружке котенка. С пепельной и бордовой, свалявшейся от грязи шерсткой. Кейл прикрывает глаза, оставляет им чуть поодаль сверток с подсушенной куриной грудкой и водой в горшочке, и уходит, прекрасно зная, что старший котенок не спит. Перед лавкой он закуривает, глядя в призрачное серое небо (в последнее время это одно из его любимых занятий), здоровается по привычке с местными, отвечая вежливой улыбкой на искренние и не очень, и, выкинув сигарету в небольшую урночку у входа, заходит внутрь, тут же мысленно чертыхаясь.  — Извините, — улыбается девушка, стоя у ближних стеллажей, — магазин был открыт, и я зашла. У девушки алый волос забран в высокий хвост, лицо нарочито-добродушное и глаза смеющиеся, алые.  — Ничего страшного, — прохладно отвечает Кейл, наливая с низенького комода у окна воды, — что именно интересует? Девушка одета дорого и неприметно — по-походному, — к бедру у нее приторочен посох. Волшебница. Авантюристка.  — Я слышала, что у вас можно найти интересные карты. Кейл делает глоток из стакана.  — Карты лекарственных трав, демографические, территориальные, торговых путей, — заученно перечисляет он.  — Покажите все, пожалуйста, — улыбается она ярко. Кейл пожимает плечами и разворачивает одну за другой на большом столе посреди комнаты. Авантюристка внимательно осматривает каждую, но Кейл видит, что ей это не особо интересно. Наконец, она поднимает взгляд и, оперевшись на стол ладонями, тихо говорит.  — Слышала от моего друга, что у вас есть карты иного толка, — взгляд у нее выжидающий.  — И какого же именно? — так же равнодушно спрашивает Кейл, облокотившись бедром о стол. Поза его расслабленная и ленная. Девушка нагибается еще ниже, словно стараясь проникнуть в личное пространство, расположить к себе.  — Карты Темного Леса, — говорит она, сузив глаза. Кейл ровно ведет плечом.  — А я слышал от своего друга, что в западных трущобах столицы живет дивного уродства дрянь из низкородных, танцующая мазурку безлунными ночами, — лениво отвечает он, даже не утруждаясь понизить голос, — но не спешу верить этому обожравшемуся опиума и сахарного порошка торчку на слово. Виснет молчание. Кейл смотрит на лицо незнакомки, залитое щедрым солнечным светом — утонченные черты, сдержанная мимика, алые кольца ухоженных, шелковых волос, отличная гибкая фигура с благородной, выверенной осанкой, на которой любые тряпки смотрятся муслином и парчой. Кожа чуть загорела от каждодневных странствий, однако она гладкая и нежная, как у младенца. Веет от ней кожей, дорогами и далекими странствиями, этот неуловимый, но ни с чем не схожий запах, присущий каждому приверженцу дальнего пути, а под всем этим шлейфом стелется въевшееся в кожу за долгие года использования дорогое парфюмерное масло, доступное только очень благородным людям. Напольные часы отбивают одиннадцать, а Кейл думает, неужели каждый второй в этом чертовом мире не человек, а кладезь охуительных историй. Незнакомка ошарашено хлопает глазами, явно не ожидая такого ответа, а потом вдруг смеется звонко, долго и легко, как бегут ручьи по весне, хлопает рукой по столу и восторженно горит глазами.  — Вы еще лучше, чем о Вас рассказывали, — совершенно влюбленно говорит она, чем повергает Кейла в шок и раздражение одновременно. Кто рассказывал? Зачем? Почему? Ему очень хочется задать эти вопросы наглой гостье, однако он все еще не уверен, что хочет нести ответственность за то, что услышит. Как говорится, меньше знаешь — крепче спишь, и на данный момент сон Кейла крепок как у младенца, и в его интересах, чтобы все и дальше так оставалось.  — Отрадно слышать, — нейтрально отвечает он, не высказывая ни капли интереса, складывая руки на груди и замолкая. Ему не нужен это разговор. Гостья тут же кивает.  — Ну что ж, — обворожительно улыбается она, отчего на ее щеке выступает очаровательная ямочка, — тогда, думаю, мне не стоило доверять своему другу на слово. Кейл согласно мычит, доставая сигарету. Кто-то скажет — курить в помещении, набитом пылью и легко воспламеняемыми предметами вроде старинных древних книг, очень и очень плохая идея, но Кейл этого «кого-то» очень легко проигнорирует. Конечно, обычно он предпочитает выкуривать сигарету-другую на улице или у открытого настежь окна, где ветер легко разносит терпкий табачный дым по всему небольшому городку, однако временами особо нервными, как сейчас, ему ничего не стоит пропустить пару затяжек и внутри магазинчика, заполоняя небольшое пространство сизыми сумерками. Гостья пару раз для приличия кашляет — но Кейл видит по ее недрогнувшим глазам и не изменившемуся дыханию, что легкие ее прокурены еще похлеще его, — отгоняет ладонью дым и улыбается еще раз.  — Я тут пройдусь еще по стеллажам в поисках всяких безделушек? Говорили, что здесь есть тома довольно редкие. Кейл равнодушно жмет плечами, глотая колкий ответ на это осточертевшее «говорили», и, пройдя к небольшому столику у окна, подхватывает недочитанную вчера книгу про устройство обычного дома наемников и разбойников. В основном чтиво скучное, но Кейл не хочет снова оказаться в неловкой до крайности ситуации, которую даже описывать смешно. Одного раза хватило, спасибо, возвращаться снова в это крайне уютное и крайне гостеприимное местечко, в компанию бравых ребят наружности крайне маргинальной, он горит желанием ну совершенно уходящим в значения отрицательные, а тревожить опять понапрасну местную стражу ему хочется еще меньше. Эти ребята со стороны дружелюбные и милые, слушающие его короткие увертюры на клавесине (кто бы что не говорил про «небольшое» пространство магазинчика, внутри он всегда был чуть больше, чем снаружи), помогающие в отсутствие Грегори донести пакеты и регулирующие по доброй воле дела с зарвавшимися авантюристами, питают к его скромной персоне книжника слишком уж явную, почти искусственную любовь. Кейл не хочет ни знать причину подобных горячих чувств, ни тревожить их понапрасну помимо «помочь донести», «помочь принести» и «помочь вынести», последнее в частностью касалось и приключенцев-странников. В конце концов, как бы силен и могуч не был авантюрист, он боялся гнева лендлорда Хенитьюз, законы блюдущего свято и беспрекословно, относящегося к своим территориям с любовью трепетной, нежной и искренней, на что народ ему отвечал не менее горячо. А ударить стражника значит навлечь на себя немилость Благородного, а это, судя по обрывкам коротких новостей, долетающих из столицы, самое худшее, что может произойти с человеком. В народе о графе Хенитьюз отзывались не иначе как «добрый наш отец-защитник», что в полной мере отражало его лояльность к своему лорду, однако из сводок и дневников мелкого барона, обучавшегося с Благородным некоторое время в столичной академии, Кейл узнал еще одно прозвище. «Акула Хенитьюз». Отзывался этот додумавшийся задокументировать свое отрочество господин о лорде Хенитьюз именно так. «Это была маленькая цепкая акула с глазами, вспарывающими все твои маски, видящими все твои недостатки. От одного его взгляда бросало в дрожь, несмотря на то, что он был очень хорош собой, а когда он открывал рот — значит, ты уже раскушен, как орешек, перекушен напополам и перемолот его исключительно умными, гениальным мозгом. Не советую встречаться с ним на поприще королевского покера, ни тем более в реальной схватке деловых встреч. Ты, мой дорогой читатель, сдохнешь в первой же битве, а если не сдохнешь, так Акула Хенитьюз медленно и мучительно сожрет тебя по кускам, забирая твои деньги, бумаги и достоинство». Исходя из этих слов, лендлорд Хенитьюз человеком был крайне интересным и неординарным, и Кейлу бы совсем не хотелось встречаться с ним лично, несмотря на гуляющие в молве слухи о его безукоризненной доброте и любви к своей второй жене и детям. Кейл моргает, отрываясь от структурной планировки организаций не совсем легального характера и наиболее распространенных вариантов подземных туннелей, и поднимает взгляд на стоящую подле него девушку.  — Простите, господин книжник, — улыбается его недавняя гостья, держа в руке три книги вида внушительного. «Геральдика домов Роана» — толстый талмуд, обитый новенькой синей кожей с золотым тиснением, — «Джунгли западных просторов» — темно-фиолетовый с серебряными уголками, — и «Запретные зоны западного континента» — зеленый, изрядно потрепанный, на толстом рельефном переплете.  — Я выбрала эти. Авторы показались мне крайне интересным, — снова обворожительно растягивает губы авантюристка.  — Джейн ди Оуэн, почетный член союза геральдистов, лорд и леди Добери, жившие в джунглях около двадцати лет, Иэн Мак-Флоберри, известный в прошлом авантюрист. Да, хорошие авторы, — кивает Кейл, проходя к стойке, — у последнего около пятнадцати опубликованных трудов на тему Запретных зон, есть даже одна, посвященная запретным зонам Восточного континента. Не то, чтобы очень полная, но без фактических ошибок. Кейл ищет в картотеке наименования книг и вычеркивает их обструганным до маленького смешного огрызка карандашом, пачкая белые пальцы грифелем, ставит штамп на форзаце каждого тома, не замечая удивленного взгляда гостьи.  — Вы… Вы читали все это? — спрашивает она, и в голосе ее играют ранее неиспользованные, сложные нотки. Кейл поднимает глаза на девушку и коротко кивает. Вот черт, думает он, едва заметно щурясь в слегка расплывающуюся картинку дальних стеллажей, еще немного, и придется покупать очки, чтобы окончательно не засадить себе зрение.  — И помните? — в том же тоне выгибает бровь девушка. Кейл чуть медлит с ответом.  — Ни один человек, рожденный на этом свете, не упомнит того, что когда-либо прочитал, дорогая гостья, — улыбается он дежурно, — а я всего лишь скромный книжник. Девушка на миг задумывается, отчего ее изящное лицо становится удивительно очаровательным, и снова кивает.  — Я готова поспорить, что Ваш ум ничуть не уступает Вашей красоте, — подмигивает она озорно, — и что слухи о Вас сильно приуменьшены. Кейл снова пропускает эти слова мимо ушей, и закончив с картотекой, протягивает девушке ее покупки, мимоходом бросая взгляд на часы — вот-вот стукнет полдень. Время легкого перекуса.  — Временами моя красота приносит мне проблем гораздо больше, чем ум, — бледно шутит Кейл, доставая еще одну сигарету. Он закуривает, глубоко затягивается и снова обращает взгляд на гостью с лицом ставшим вдруг крайне сложным и темным. Кейл выгибает бровь, не в силах понять причину столь разительной перемены настроения. Признаться, девушка ему стала приятна, насколько могут быть приятны потенциальные разносчики проблем. Она была многословна, но не говорила глупостей, весела, но не излишне, добра, но не нараспашку, и, к тому же, веяло от нее благородностью просто за версту, как бы сильно не старалась она скрыть это.  — Меня зовут Розалин из дома Брек, — вдруг говорит гостья, — и я хочу, чтобы Вы звали меня по имени и называли мое имя, если Ваша красота снова принесет Вам проблемы, Кейл. С этими словам и она разворачивается и уходит, оставляя после себя одни вопросы. Блять. Кейл сжимает в руке сигарету, глядя недоуменно и, просите, охуевше, и дым стелется сизыми линиями в припыленным пылью воздухе. И тихо тикают напольные часы, отбивая время до двенадцати, и одиноко лежат на столе развернутые карты всевозможного толка. И Кейл, поджав губы, думает, откуда и зачем бывшая принцесса королевства Брек, а ныне одна из самых опасных и могущественных авантюристов-магов, знает его имя. Кейл выносит на обед котятам молоко, всю ту же куриную грудку, просто банально не зная, чем еще можно кормить зверолюдей, и крыночку с водой. Котенок поменьше — с бордовой шерсткой и любопытным взглядом, — во всю льнет к руке, несмотря на шипение, по видимому, старшой сестры, и Кейл нехотя, но и не скупясь, гладит его, приласкивая за ушками. Он надеется, что эти детки в скором времени оклемаются (о регенерации зверолюдов молва идет одна сказочнее другой, кажется, по количеству баек переплюнув даже теории о сотворении мира) и пойдут своей дорогой. Кейлу их не жалко. Он их понимает больше, чем кто-либо другой, так что вместо жалости он выражает уважение и сожаление, и именно это следует выражать к каждому, пережившему подобный опыт и выжившему в столь неблагоприятной ситуации. У Кейла вообще очень простое правило в жизни. Тридцать с лишним лет без отдыха и счастья научили его приятной истине — не жалей тех, кому ты не можешь помочь, а коль жалеешь, то не смей этого выказывать, иначе те, кого ты спасти можешь, сядут тебе на шею мертвым грузом и потянут на дно. Человек делает сам себя, и если ему суждено пройти годы ада и мучений — так тому и быть, и тратить свое спокойствие на всех в этом чертовом мире это просто трата личных ресурсов. Кейл через это прошел и знает о чем говорит. Но это не значит, что ему не ненавистна мысль о нищете, голоде и холоде. Это значит, что этим детям он может помочь.  — Если что, — опять говорит Кейл, отходя на шаг, — приходите в мою книжную лавку за углом. Вы меня не обремените. Однако они сами должны сделать первый шаг. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, как говорится. Ближе к вечеру он все-таки приходит. От него веет прохладой, силой и дикими цветами, в руке у него охапка сорванных с дальних лугов лиловых ирисов, лицо скрыто капюшоном. Кейл как раз наигрывает легкую мелодию на клавесине — старом и очень красивом, с лакированными боками и вставками темного дерева по бакенклецам, — что-то, что раньше любил играть Чонсу, он не помнит, признаться, названия, и гость смиренно стоит у входа, терпеливо ожидая, когда же скромный хозяин книжной лавки обратит на него свое внимание. Кейл жмет последние ноты, стряхивает напряжение с плеч, потягиваясь, закуривает.  — Что интересует? — ровно спрашивает он, глядя, как за окном бушует весенний ветер, пригибая к земле декоративные кустики и раскачивая фонари на длинных палках-ногах. Гость проходит внутрь, и в такт его шагам шуршат дорогие ткани одежды — темной, неприметной, но очень роскошной. Он все еще в капюшоне, что скрывает тенью глубокой лицо, оставляя на простор фантазии только кожу цветом, сравнимой с шоколадом и диковинным дорогим в этом мире кофе. Кейл бросает выжидающий взгляд, не спеша вставать из-за клавесина, делает глубокую затяжку, в уме прикидывая, как много на его жизненном пути попадались люди крайне скрытные и богатые. Хоть дневники веди, ей богу.  — Вы — Кейл, — говорит гость, останавливаясь в пяти шагах, у напольных часов, и даже так его внушительная фигура нависает над Кейлом довлеющее. Кейл кивает, прицокивая, и все-таки встает, оказываясь на пол-головы ниже. Этого авантюриста в лавке слишком много — он всего лишь стоит, но скрадывает пространство похлеще толпы неотесанных немытых новичков, решивших, что путь меча и славы как раз по их тщедушные трусливые плечи. Расстояние от стойки до книжных стеллажей, способное вместить и двенадцатифутовый стол, и часы, и клавесин, вдруг кажется очень маленьким и душным. Чувство крайне неприятное.  — Да, я Кейл, — соглашается книжник, — и я немного занят, так что не могли бы Вы обрисовать мне Вашу нужду побыстрее. Гость вдруг усмехается совершенно тонко и вежливо, скидывает капюшон.  — Мне нужен проводник в местных лесах, — на него смотрит прекрасное, кажется, способное красотой своей внушительной и благородной затмить свет луны и блеск начищенного золота. Темные, кофейные глаза смотрят густо и ни разу не открыто — взгляд, подходящий политику и деловому монстру, внимательный, притворно-участливый и сложный на эмоции, как дорогое гранатовое вино. Кейл знавал такие взгляды еще в прошлой жизни и такой же замечал у себя — без него не выжить на руинах старого мира.  — Вам следует обратиться в гильдии или к старым архивам, — незаинтересованно откликается он, затягиваясь и выпуская струю терпкого табачного дыма. Что не гость, то принц или принцесса, не меньше, думает он, давя глухое недовольство. И что они все забыли в его скромной лавке, блять, прут как муравьи, липнут как мухи. Авантюрист хмыкает натурально, и все эти низменные простые эмоции на его лице выглядят как произведение искусства. Он расслаблен, раскрепощен, поза его раскрытая — уверенно расставленные ноги, свободно опущенные руки, расслабленные плечи, по которым дорого и темно льется шерсть черного плаща. За спиной уже привычное копье, обернутое кожаным чехлом.  — Я более чем уверен, что здесь найду человека более сведущего в этом деле, — ничуть не смущенный говорит он, делая еще шаг вперед. За ним иллюзорно схлопывается пространство. Кейл закатывает глаза.  — Я более чем уверен, что Вы ошибаетесь, — скучающе отвечает он, делая еще затяжку и отходя ко столу, — и себе я склонен доверять больше. Гость выгибает бровь.  — Однако у меня есть слова, способные пошатнуть Вашу неприемлемость, господин книжник, — возражает мужчина, и голос его полон уверенности. Как будто в рукавах у него как минимум несколько сильных раскладов королевского покера, и Кейлу это не нравится, он предпочитает, чтобы Король Стоунов был в его руках, такой он человек — таковы не самые радужные и безусловно неординарные обстоятельства, которые сопутствовали его росту.  — Видимо, у Вас медовый язык, что Вы так уверены в своих силах, — фыркает он, туша сигарету в стакане воды на столе и доставая новую, — однако у Вас не так много времени — до закрытия полчаса, и я бы с удовольствием, — тут он гнет губы в усмешке, — предложил Вам чаю, однако ох уж эти обстоятельства… Гость фыркает в ответ, садится на единственный стул у стола, скидывая с плеч и ставя рядом завернутое в кожу копье, ничуть не стесняясь негостеприимства хозяина лавки, и Кейлу остается только присесть на краешек стола чуть поодаль, выдерживая здравую дистанцию при общении с незнакомцем. Несколько крайне замечательных лет в качестве лидера группы научили его деловой этике и деловой же осторожности.  — Во-первых, позвольте представиться, — вежливо улыбается мужчина, укладывая руки на стол, в одной из которых все еще зажаты несчастные хрупкие ирисы, — мое имя Аберо, и моей власти достаточно, чтобы перекрыть поток жаждущих наивных авантюристов в Вашу лавку, клянусь Словом Пятерых. Виснет молчание. Кейл поджимает губы, глядя в одну точку, медленно моргает, сбрасывая неловко пепел с сигареты на пол. Ему неизвестно это имя и тем более прозвище, однако совершенно очевидно, что этот авантюрист путешествует инкогнито и в одиночку, и что он привык иметь дело с большой властью. Говорят, взгляни на человека, чтобы понять, что он хочет из себя представлять, а после посмотри в его глаза, чтобы понять, чего он на самом деле стоит. Внешний вид это фасад дома, богатого ли, бедного ли, он выставлен на обозрение круглые сутки, чтобы жаждущие шли к социальному приюту, игроки в казино, деловые люди в рестораны и закрытые клубы, но умный человек не зайдет в дом, не заглянув в окна. Вот, что такое глаза. Это окна, через которые достаточно внимательный наблюдатель может увидеть, что же внутри респектабельных на первый взгляд стен. Смертельная ловушка, золотой ключ к лучшей жизни, болото, в котором потонешь с головой. Кейл считает себя умным человеком, и глаза мужчины напротив говорят о многом. О том, что он опытный игрок на поприще иносказательности. Что он скроен из множества масок и что в его руках нитей так много, что они запросто кроют паутиной весь белый свет. Что он точно знает, чего хочет и не имеет привычки быть до омерзительного двуличным.  — А у Вас все-таки была Королева Вод в рукаве, — бормочет Кейл тихо, прикусывая губу. Аберо смеется тихо и бархатно, подпирая рукой в черной перчатке щеку.  — Я бы не стал блефовать с Вами, — говорит он, — я вожу за нос исключительно тех людей, которые сами этого хотят. Кейл бросает на него длинный внимательный взгляд. Разумеется, человек перед ним тоже знает присказку о фасаде и глазах, и тоже сделал какие-то свои выводы относительно этого скромного книжника, видимо, удовлетворившись первичной оценкой.  — Откуда у Вас информация обо мне? — спрашивает Кейл, глядя в кофейные глубокие глаза, ничуть не стесняясь ни прекрасного лица, ни довлеющей ауры. Его таким давно не проймешь.  — От одного очень хорошего знакомого, — расплывчато отвечает Аберо, улыбаясь обезличено, как искусно сделанная маска.  — Мой один очень хороший знакомый утверждает, что Бога придумали праведники, чтобы нести свет в сердца людей, — Кейл копирует его улыбку, — он ошибается. Ваш друг тоже мог ошибиться.  — Я склонен верить ему чуть больше остальных. И мне кажется, версия Вашего друга имеет право на существование. Кейл фыркает, показывая, что он ни капли не верит показательной набожности и религиозности гостя, а потом подхватывает стакан с окурком от сигареты и двигает через весь стол.  — Поставьте уже несчастные ирисы, — цокает он, — иначе они погибнут совершенно бесполезно. Гость следует указаниям, аккуратно устраивая ирисы в воде, перед этим вытащив окурок.  — Предположим Ваш друг прав, — продолжает Кейл, закидывая ногу на ногу, — и я действительно хорошо знаю местные леса. Но где мои гарантии? После нескольких дней скитаний в лесу — крайне увеселительных и обворожительных дней, наполненных бегством, прятками, голодом и салками с одними крайне маргинальными личностями с мыслями воистину крамольными, — он действительно знает каждую тропинку и каждый лаз, каждый ручеек и кустик. Когда жизнь на волоске от вещей, страшнее чем смерть, его «Запись» работает в несколько раз быстрее обычного. Не стоит так же забывать и о картах, с которыми у него отношения чуть лучше, чем превосходные и тонны прочитанных книг. И практических, и теоретических знаний Кейл набрал столько, что может неделями жить в этих лесах, ни разу не попавшись на глаза ни малочисленным разбойникам, ни простым жителям, ушедшим по дрова.  — Я дам Вам клятву на Слове Пяти, — заявляет этот мужчина, поправляя выбившийся из стройной композиции ирис, — я дам клятву, что после исполнения этой просьбы Вас не побеспокоит ни одна надоедливая муха. Кейл задумчиво прикусывает губу, отводя взгляд вниз. Возможность тихо жить без напасти в виде надоедливых, как мухи жужжащих авантюристов пиздец его привлекает, но риски велики. Это предложение выглядит хорошо, слишком хорошо, чтобы относиться к нему без подозрений, словно ему показали сыр на острие иглы искусно спрятанной мышеловки, и Кейл не может понять мотивов своего неожиданного гостя, чтобы бросаться в омут с головой.  — Одностороння клятва, — веско роняет Аберо, глядя на вскользь проступившие сомнения на прекрасном лице книжника. Кейл снова надевает непроницаемую вежливую маску.  — Обрисуйте мне ее условия, — решается он, сбивая с окурка сигареты тлеющий пепел. За окном медленно плывут легкие сумерки, растворяясь в густом молочном тумане. Довольно ветрено, отмечает Кейл мимоходом, глядя, как ухоженные декоративные кусты пригибаются к земле под силой весенних оглушительных ветров. В лавке же тепло мажет золото ламп и скромной люстры, давая свет неяркий, но достаточный для комфортной жизни. Аберо наконец расправляется с одиноко торчащим ирисом, прилаживая его к общей композиции.  — Мне нужны все места роста Водных Камелий, — ровно говорит он, снова переводя взгляд на Кейла, — завтра, как только я наберу достаточно цветов, чтобы они забили мой обычный без магических заклятий расширения мешок размером с десять моих кулаков, я провожу Вас до города, выступив охраной, и уйду. И в Вашей жизни никогда больше не появятся люди с глупыми просьбами. Кейл кивает. Он знает, где растут эти редкие, скрывающиеся за маской сорняков Камелии, наполненные магической энергией, при правильной обработке способные стать сильнейшим наркотиком и сильнейшим же обезболивающим. Также при перегонке с семидесятипроцентным этанолом и корнем Белой Лилии в пропорциях один к пяти и при выстойке в пять лет можно получить отменный напиток, достойный королевского стола. Сами Водные Камелии не так редки, как кажется, однако найти их чрезвычайно трудно. Никогда в жизни ты не отличишь обычный фиолетовый вьюнок от камелии, к счастью, Кейл имел любознательность достаточную, чтобы прошерстить все талмуды, касающиеся особенностей роста, а после проверить все вероятные места скоплений. Как раз-таки из-за этого и начался его крайне увлекательный забег по просторам местей флоры.  — Конфиденциальность, — кивает Кейл, начиная понимать чужие мотивы. Он более чем уверен, что некоторые местные жители тоже знают, где можно найти неприметные фиолетовые цветы, на границе сумерек раскрывающие свой истинный облик, но местным жителям веры нет. А Кейлу предлагают слишком много, чтобы он подумать о крайне несоблазнительной мысли рассказать всем и вся насчет одного странного авантюриста, что искал цветочки. Миленько.  — Да, — коротко говорит Аберо все еще этим вежливым тоном, — выбирая между Вами и остальными, благоразумней всего для меня выбрать Вас. Хотя я не буду отрицать, что искал еще варианты. Это звучит логично, решает Кейл. Риск все еще велик, но не настолько, чтобы перебить настойчивое желание раз и навсегда избавиться от шумных и крайне наглых авантюристов.  — Давайте, — просто говорит он, видно, заключая сделку с дьяволом. Но что есть жизнь без здорового риска, право слово? Авантюрист фыркает, совершенно беззлобно и произносит ключевые слова. Кейл никогда ранее не слышал их вживую, и впечатления довольно… обыденные. Гром не обрушивается с небес оглушительным раскатом, воздух не дрожит и не плавится, и ничем не пахнет и ничего не рушится. Даже… разочаровывает слегка, думает Кейл, ощущая приятное покалывание в затылке. Он читал об этом — знак, что сделка заключена и действительна, и что Боги следят за ее исполнением со всей им не присущей внимательностью. Он ждет, когда онемение сходит на нет, морщится.  — Выходим в полдень, — буднично говорит, снова доставая сигарету, — проведете меня к поляне с ирисами? Мне кажется, они неплохо дополнят этот стол. Аберо вглядывается внимательно и, снимая еще одну маску, с живым интересом.  — Любите цветы? Кейл неопределенно ведет плечом, не отвечая на вопрос, бросает взгляд на часы.  — Время позднее, — роняет он, — приходите завтра в без двадцати двенадцать. Аберо намек понимает верно. Встает, снова закидывая копье за плечи, коротко кивает и уже в дверях, развернувшись, мягко спрашивает.  — В чем же ошибается Ваш друг? Кейл недоуменно поднимает бровь, а потом издает короткий тихий звук.  — Бога придумали грешники, чтобы использовать других грешников, — отвечает он, не понимая, к чему это. Авантюрист хмыкает, и, глубоко кивнув в знак прощания, выходит в сгустившие сумерки, льющиеся меж улиц небольшого тихого городка.