но я — убийца собственных чувств

Сначала руки несильно вздрагивают. Можно списать все на холод, ведь Лайт вышел на крышу, не одевшись как следует тепло. Но даже спустя час, когда он заходит к себе в комнату, не выпуская тетрадь из рук, — это чувство не проходит. И руки не перестают дрожать. За окном ослепительно светло и каждую буковку, коряво выведенную ручкой, видно чрезвычайно четко. Каждую линию, каплю, пятнышко. Слишком хорошо, что в горле встает ком. И Ягами непроизвольно большим пальцем поглаживает последнюю строчку. [но… колокола звонят сегодня слишком громко.] L чертовски прав, эти колокола все еще звонят. Лайт услышал их только что. Они стучат в ушах, затмевая собой любые другие мысли и шумы. Нежный звон обволакивает все нутро так невесомо, аккуратно, доводя до тошноты. Несмотря на то что за окном ослепительно светло, в глазах темнеет. Лайт аккуратно кладет тетрадь в раскрытом виде на комод и смотрится в зеркало перед ним. Кажется, будто собственные глаза стекляннее этого зеркала, кажется, будто Лайт не способен увидеть и как следует рассмотреть даже самого себя. Слишком темно. И чем дольше Лайт смотрит в зеркало, тем глубже его поглощает эта чернота. Тело словно сковано вязкой веревкой. Он не может шевельнуться, а взгляд прикован к отражению. Все его руки в крови, как бы безумно это не звучало, прекрасная алая дымка окутывает их. Лайт почти ее чувствует, однако лишь кончиками пальцев. И по ощущениям это сравнимо с тысячами лезвий. [но… колокола звонят сегодня слишком громко.] Колокола не просто звонят, они бьют из-за всех сил, и этот звук становится таким привычным, что мозг воспринимает его за тишину. Во рту тоже чувствуется кровь, она везде. На руках, на ногах, внутри. Даже глаза наливаются кровью и опять принимают бешеный красный цвет. — Ты сожалеешь? Как резкий удар, шум в ушах затихает. Темнота развеивается, а Лайт все еще стоит вплотную к зеркалу, тяжело дышит. И видит знакомый облик в отражении позади себя, но не оборачивается. Требуются невероятные усилия, чтобы рот перестал открываться в немом крике, а наконец произнес слово: — Что? — Любой бы человек на твоем месте посожалел, — L замолкает на секунду и облизывает губы, — ведь ты не бог. — Почему… я должен сожалеть? L уже мертв, а все происходящее не больше чем плод воображение. Но даже от этого понимания дыхание не выравнивается, а сознание наполняется абсурдными мыслями. — Воспользуйся своим острым умом, Лайт, — уголки губ L ползут вверх, и Ягами испепеляет безжалостная, загадочная улыбка, какой детектив улыбался при жизни ежедневно. И грудную клетку резко начинает сдавливать, будто тисками. На ватных ногах Лайт инстинктивно отшатывается от зеркала и наоборот приближается к мутному образу. Он все еще здесь. Он все еще улыбается так, как будто все знает. Как будто все было очевидно с самого начала, и если L сразу осознал к чему приведет эта игра, то Лайт столкнулся с последствиями только сейчас. И грудную клетку сдавливает сильнее. Снова неловкий шаг назад — парень больно падает на пол, задевая спиной какой-то стол. Эта глухая боль не прекращается долгое время. Лайт не двигается, даже взгляд направлен в одну точку — куда-то в пол. Колокола не звонят. Никто не разговаривает. А тишина кричит. Видимо, прошло много времени и за окном уже не ослепительно светло — комната сияет в теплых желто-оранжевых тонах заката. И Ягами сломался. Он не сможет прикоснуться к тетради, он не сможет прикоснуться к ручке. Он не сможет стать новым «L», он не сможет вершить справедливость. Он не сможет стать новым богом и воцарить порядок в мире, он не сможет осуществить мечту, которую лелеял долгие годы. Потому что за холодным расчетом стоят еще более холодные, безжалостные чувства. И, чтобы их убить, не хватит смелости. Но Лайт может кое-что другое — он резво пальцами поддевает пиджак и достает пистолет из внутреннего кармана, ведь хороший полицейский может носить с собой оружие. И Лайт даже не смотрит на него, поднимает голову до упора, глядя в светлый потолок. Он приставляет дуло к виску, совсем не понимая, что делает. Но все закончено. Все закончится прямо сейчас. Ему не будет нужно перебирать собственные мысли, ему не будет нужно слышать тишину, ему не будет нужно закрывать глаза и видеть милый образ детектива, насмехающийся над ним. L был прав, он не сможет жить дальше, видя в каждом человеке его, и даже не собирается смотреть. Тонкие пальцы гладят курок, а затем нажимают на него. Лайт не успевает и засомневаться: а есть ли в магазине патроны? Даже свет от отчаяния затухает.