Слишком близко

Первое большое путешествие в Мегаполис заставило Ёжика сильно повзрослеть. Оказавшись в огромном городе, среди миллионов жителей, где у него не было даже хоть одного знакомого, Ёжик бродил по улицам в поисках пропавших друзей, старательно сдерживая приступы паники. Это привело его к городскому музею, где уставший подросток сел на ступени и принялся ждать. Там его и нашёл Пин — местный сторож, говорящий с сильным акцентом, который резко, с подозрением поинтересовался, что незнакомцу тут нужно и почему тот не идёт домой в столь поздний час. Услышав, что тому просто некуда идти и поняв, что перед ним всего-навсего юнец, он тогда впервые за долгое время почувствовал нечто очень похожее на нежность. В мире, где каждый сам за себя, мало возможности для сочувствия и милосердия — самому бы как-нибудь удержаться на плаву. Пину было не привыкать выживать в непростых условиях, он обучен этому с детства. Теплота и нежность были нечастыми гостями в его закалённом арктическими холодами сердце, поэтому когда такое происходило, Пин ощущал это очень явственно, почти болезненно. Многое отозвалось в нём, когда он взглянул в эти карие, растерянные глаза. Точно такой же взгляд был у детей на его родине, когда в лютые морозы тёмной полярной ночи они зовут своих родителей, ища у них спасительное тепло. Таким же потерянным чувствовал себя сам Пин, когда впервые приехал сюда в поисках лучшей жизни; он тоже ещё не обзавёлся собственным домом и ему приходилось жить там же, где работал. Поэтому всё, что он мог предложить Ёжику, это весьма скудная еда и собственноручно собранная кровать. На первое время, пока не найдутся его друзья, ибо тех грошей, что он получал, едва хватало ему одному. Да и укрывать нелегально его в музее слишком долгое время было довольно рискованно. Хоть работа сторожем не была работой его мечты, но всё же терять её ему не хотелось. Так, в ожидании, они и перебивались потихоньку. Днём Ёжик искал взглядом знакомые лица в толпе посетителей, а вечером ночевал в каморке у Пина, каждый раз с беспокойством спрашивая, не сильно ли он ему в тягость. А Пин, каждый раз смотря на его милую мордочку, отвечал: «Alles ist gut¹. Не волновайт за меня». От нового знакомого веяло уютом, спокойствием и безопасностью, он казался очень мягким, даже несмотря на иголки на спине; особенно это чувствовалось, когда тот рассказывал о своей родной долине. Слушая его рассказы, Пин невольно представлял в мыслях эти края, прекрасные и полные свободы, и, окидывая взглядом свою каморку, ему становилось тоскливо. А глядя на мирно спящего Ёжика в своей постели, он иной раз ловил себя на мысли, что теперь, узнав его получше и послушав его рассказы, ему почему-то совсем не захочется отпускать его, когда настанет момент расставания; после встречи с ним что-то изменилось в самом Пине, он сам ещё пока не понимал, что именно. Возможно, причина тому — дух свободы, навеянный рассказами и незримо исходящий от самого юнца. Или причина в его уютности и теплоте, в которых в глубине души Пин нуждался, но никогда бы не признался в этом. Рядом с Ёжиком он мог не бояться быть самим собой, что было редкостью — за всё то время, что он провел в городе, ему не встретилось подобных личностей. — Пин… ты… мне нужно будет дать тебе что-то в качестве платы, так? За то, что ты помогаешь мне? Тот посмотрел на него с удивлением. Ёжик сегодня выглядел странно, не так как, допустим, ещё день назад. Он старался не смотреть на Пина, весь съёжился и словно потемнел. — Что ты имейт в виду? Он что-то шепнул ему на ухо и Пин пораженно воззрился на него. — Der kleine², и уже знайт такое?! Ёжик сжался ещё больше и покраснел от стыда. Пина озарила страшная догадка, но он умело сделал нейтральное лицо и спросил: — Что происходийт с тобой? Увидев, как подросток замотал головой и прижал ладони к горячему лицу, он с силой сжал челюсти. Этого следовало ожидать… Ёжик, такой наивный и доверчивый, был открытой мишенью для взрослых со злыми, грязными умыслами, а Пин, который должен усердно и безукоризненно работать, чтобы прокормить не только одного себя, вынужден был позволить ему слоняться на улице дни напролет без присмотра. Мысленно сосчитав до десяти, он вновь спокойно спросил: — Кто-то сделайт подобное с тобой? — Н-нет… только собирался… сказал, что если я не сделаю того, что он хочет, то расскажет обо всем твоему начальству, а меня заберут в полицию… Ёжик начал рыдать, размазывая слёзы по щекам. — Он подошёл на улице… стал расспрашивать обо всём… я, дурак, рассказал, что ищу друзей… он сказал, что поможет… а потом… Мальчик снова сорвался на плач, а Пина, при мысли, что кто-то посягнул на столь чистого, непорочного юнца, затопила ледяная ярость, совершенно ему несвойственная. «Значит, этот ein stück fauler fisch³ снова приходийт» — подумал он, а вслух сказал: — Если завтра он приходийт, сразу скажи мне. Я всё улаживайт. На следующий день, точнее уже под его конец, Ёжик примчался к Пину: — Он стоит возле музея, на лестнице. — Ожидайт меня. Я ненадолго. Действительно, скоро Пин возник в дверях, довольно помятый, дышавший с трудом и с суровым голубым огнём в глазах. — Что ты с ним сделал? — Он больше не приходийт. Nicht угроза для тебя. Ёжик, поняв по выражению его лица, что другие вопросы сейчас излишни, забрался на кровать, под одеяло и притворился, что уснул. А сам наблюдал из-под прикрытых век, как Пин, достав аптечку и стиснув челюсти, чтобы не шуметь, принялся обрабатывать свои синяки и ссадины. Подросток испытывал сейчас нечто большее, чем просто благодарность; подобного для него никто не делал. В тех местах, откуда Ёжик приехал, такого рода вещи с ним просто-напросто не случались, и тем большее впечатление произвёл на него поступок Пина. Он увидел, насколько тот силён, насколько надёжен. Никто из его друзей (разве что Крош или Карыч, да и то не факт) не был способен на такое, что возвело Пина на совершенно иной пьедестал личной симпатии, чем остальных. Поэтому, намертво прижавшись к его крепкому боку, Ёжику было почти не страшно, когда в зале суда по его вине их приговорили к тюремному заключению. Без него Ёжик наотрез отказался сбегать, когда друзья примчались его спасать. И именно Пин привёз их всех на том дирижабле обратно в долину.

***

— Скажи, ты ведь не сердишься за тот случай? Ну… когда мы только познакомились? С их возвращения прошло уже много времени; Пин уже построил себе дом и вплотную занялся изобретательством. Вместе с Ёжиком они сидели на пирсе возле его нового дома и глядели на море и яркие звёзды на ночном небе. Они оба любили море и это было одной из тех немногих вещей, что объединяло их. — Nicht, natürlich⁴! Ты подарийт мне свобода, о которой я уже и не мечтайт! Я благодарийт день, когда встретийт тебя! Голубые глаза Пина тепло светились искренней, нежной благодарностью и Ёжик, улыбаясь, прижался к нему, закрыв глаза от удовольствия. И не заметил, как вздрогнул от этого Пин. «Zu nah⁵…» — уже в который раз подумал тот. Ёжик делал так не в первый раз и, конечно, не имел дурных помыслов. Но для Пина этот жест имел огромное значение. И весьма болезненное. Ёжик был очень порядочным и тактичным, за всё время он задал ему всего один личный вопрос, оказавшийся не в бровь, а в глаз. Когда он спросил, почему Пин покинул свою родину и приехал в Мегаполис, тот совсем не знал, что ответить. Потому как с этим была связана весьма неприятная история. Как-то раз его родную деревню накрыла страшная метель, настолько сильная, что даже собственной вытянутой руки не было видно. Пин, некстати отлучившись по делам, пытался вернуться домой и вдруг услышал призывы о помощи; он кое-как добрёл на звук голоса и увидел сородича, трясущегося от страха и холода. Привести подмогу не было никакой возможности и Пин, не раздумывая, обнял другого пингвина и прижал к себе, пытаясь согреть своим теплом. Им удалось пережить метель, но позже выяснилось, что пингвин, которому помог Пин, оказался девушкой и теперь его обвиняли в непотребном поведении. Ибо согласно их обычаям, половозрелый пингвин не может прижиматься к кому-либо, с кем не состоит в родстве или в семейных отношениях, а обнимать незамужнюю даму было чревато большим скандалом, что, собственно, и произошло. Пин убеждал всех как мог, что не было у него никаких плохих намерений, что во время той метели он даже не понял, что перед ним дама, он всего-навсего хотел не дать ей замёрзнуть… но после этого многие в деревне стали косо смотреть на него. Ему, воспитанному в условиях железной дисциплины, было невыносимо стыдно смотреть в глаза родителям, потому он и уехал куда глаза глядят. Надеясь, что об этой истории когда-нибудь забудут. Надо ли говорить, что тот случай сильно повлиял на Пина; он стал опасаться сближаться с кем-то, особенно с женщинами. Он никого не подпускал к себе слишком близко… но Ёжик был другим. Когда он сделал это в самый первый раз, Пин, слишком взволнованный, даже не понял до конца, что произошло, он лишь ощутил потребность защищать его, словно родного. А потом, уже после, Ёжик прижимался к нему всё чаще, непринужденно и естественно. И поначалу Пину, помнящему о том позоре, было почти больно. Больно и страшно довериться, открыть своё сердце и встретить отчуждение. Но спустя время, привыкнув и доверившись, оттолкнуть Ёжика было просто невозможно, потому что в эти моменты, чувствуя его тепло, Пин ощущал искомый покой и безопасность. Совсем как в детстве. Когда маленький Пин спрашивал у мамы — каким должен быть любимый, она отвечала: «Jemand, mit dem du überall zu Hause bist⁶». Он понемногу убеждался в этом всё больше и больше. Что Ёжик, скорее всего, и в самом деле его любимый. Ему было хорошо с ним где угодно — хоть на суше, хоть в море или космосе. С ним он словно всегда был дома. Ёжик каким-то образом чувствовал, когда он может быть рядом, а когда лучше оставить Пина одного. Хотя тот никогда не был резок с ним, даже будучи в самом прескверном настроении. И когда Ёжик появлялся на пороге его дома, очень расстроенный или напуганный, Пин моментально бросал все дела, насколько те не были бы важными, чтобы подойти к нему и крепко обнять. — Geht es dir gut⁷? — Gut, — тихо отвечал Ёжик. — Ich bin so froh, meine Liebe⁸. Ёжику так нравилось, когда Пин говорил на родном языке своим хрипловатым голосом, что однажды, будучи в его объятиях, попросил говорить на нём почаще. Кое-какие слова он уже знал и был рад, что может хоть что-то ответить. А Пину было только на руку — он столько мог сказать юноше, не боясь что тот поймет значение слов. Слов, которых он пока опасался говорить на понятном языке. Ему было отрадно видеть заинтересованность юноши его изобретениями и процессом их создания; было приятно лишний раз сближаться с ним, когда что-то показываешь на чертежах или когда придерживаешь руку с паяльной лампой. Лосяш по этому поводу по-доброму подтрунивал над Пином, говоря, что тот растит себе замену. А Ёжик в ответ возражал, что вообще-то хочет стать биоинженером, а не механиком. Лосяш лишь хмыкал с сомнением. Пин не любил загадывать далеко наперёд. Ёжик ещё был юным, со временем всё может измениться, поэтому Пин решил наслаждаться этой близостью, пока есть такая возможность. И с благодарностью отпустить, если Ёжик решит уйти, хотя его сердце будет безвозвратно разбито. Но если вдруг тот захочет быть рядом с ним, когда совсем вырастет, Пин будет этому счастлив. И сделает всё, чтобы и Ёжик тоже был счастлив. ---------------------------------------------------------------------------------- ¹ Всё в порядке. ² Малыш ³ Кусок тухлой рыбы ⁴ Нет, конечно! ⁵ Слишком близко ⁶ Тот, с кем ты как дома. ⁷ Ты в порядке? ⁸ Я так рад, мой любимый.