***
Подобраться прямо к базе на корабле было невозможно, поэтому Фетт высадил их в нескольких километрах к югу у дороги от рудников. Начиненный райдонием грузовые транспортники ехали по ней с разницей в полчаса, в каждом находилось по два имперца. — Получить координаты недолго, — объяснял Мигс, — так что вы должны забрать меня сразу же, как только я подам сигнал. — Без проблем, — кивнул Боба Фетт. — Выйдешь на крышу, и я тебя подберу. План был прост — за исключением того, что им придется подменить водителей транспортника и доставить на имперскую базу крайне опасный элемент, — но о некоторых проблемах не подумал никто из них. — Я не прочь прокатиться с бывшим штурмовиком повстанцев, — сказал Мэйфилд, — но не выйдет. Бездна его забери, подумал невольно Дин. — И почему это? — процедила Кара Дюн, которой весь этот бардак нравился с каждой секундой все меньше. — Базами имперских осколков управляют бывшие офицеры ИСБ. Это плохо. — И, если твоя генетическая сигнатура числится в реестрах Новой республики, тебя засекут. И мигом окружат. Отвратительно. — Ты много знаешь об осколках Империи, — подметила шериф. Мэйфилд мгновенно взъелся. — Хочешь меня в чем-то обвинить, говори прямо! — На это нет времени! — Дин разозлился на них обоих и понял, в чем дело, с запозданием. Тара тоже много знала об осколках Империи. Тара, вероятно, считалась среди них опасной рецидивисткой. И что с того? Феннек пойти с Мигсом не могла — она была в розыске у ИСБ. Боба Фетт сказал, что его лицо имперцам знакомо. О том, чтобы отпустить Мэйфилда в одиночку, не могло быть и речи. — Он сразу же сдаст нас и будет героем, — проговорила Кара Дюн. — Я везу его обратно в карьеры. Нет. Они уже были здесь, они уже видели транспортник, который мог доставить их на базу, к терминалу, к данным о крейсере моффа. К ребенку и Таре. Они не могли уйти. Водители транспортников носили стандартную форму имперцев: броню из легкого сплава и шлемы. — Я пойду, — сказал Дин, неожиданно пугаясь собственных слов. Мэйфилд посмотрел на него и усмехнулся. — Приятель, у меня язык неплохо подвешен, но даже я не смогу объяснить, почему среди имперцев разгуливает тип в броне мандалорца. Либо ты снимешь свой шлем, либо не видать тебе твоего ушастого монстра и девчонки. А раз шлем ты не снимешь, я пойду туда один. — Не пойдешь, — припечатал Дин. От этой удушающей жары на Мороке кружилась голова, дышать становилось все тяжелее. — Я иду с тобой. Или это не жара?.. — …но лица не покажу. Тара сказала Дину как-то, что поняла его истинный Путь, даже если он не мог его объяснить. Она сказала: «Снять шлем и показать лицо — разные вещи», и Дин тогда не знал, как возразить ей, не пускаясь в длинные пояснения о значении бескара в жизни мандалорца. Но сейчас, кажется, он ее понял. И, кажется, она была права. Транспортник Джагернаут-5 попал в тоннель, где его успешно остановила Кара Дюн. Одного имперца Мэйфилд взял себе, и его комментарии и нытье Дин слышал даже за углом тоннеля, куда утащил второго парня и бросил под ноги. Он действительно собирается это сделать? Снять бескар, облачиться в чужую броню, надеть чужой шлем. И выйти вот так вершить свое правосудие?.. Если бы он мог спросить об этом Оружейницу, вероятно, она бы сказала, что это отступление от Пути, нарушение клятвы, крушение веры. Но ее судьба была Дину неизвестна, и он не хотел, чтобы та же участь постигла Грогу и Тару, которых он клялся защищать наравне с мандалорским кодексом. В таком случае, кодекс, который диктовал ему заботу о малыше, не мог запретить ему сменить броню ради защиты клана. Жизнь Грогу и Тары была важнее шлема из бескара. Дин надел имперский шлем, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота — от чужого запаха внутри, от пота с внутренней стороны брони. От комментариев Мэйфилда, который принялся заливаться, едва Дин, пошатываясь вышел к нему и Каре Дюн в имперском облачении. — Только посмотри на себя! Гребаный стыд! Один только этот видок окупает мое участие… Дин не испытывал особой злости по отношению к бывшему имперскому снайперу, но прямо сейчас ему хотелось заткнуть этого лысого ублюдка. Жаль, он должен был сослужить ему хорошую службу. По виду Кары Дюн можно было сказать, что она разделяет желание вмазать Мэйфилду. Или же сдерживает смех, глядя на Дина. — Не могу сказать, что тебе идет, — процедила она сквозь сжатые зубы. Спасибо, не засмеялась. — Главное, снимите стрелков с крыши, — отбрил мандалорец. Хватит с них шуток, он и без того чувствует себя до крайности, до нелепого беззащитным. Если думать о том, что свою броню он не снимал с момента присяги, то становилось душно и плохо, а еще кружилась чертова голова. Так что эти мысли Дин откинул, жалея, что под рукой нет ни шарика Грогу, ни копья Тары, которые он мог бы покрутить в ладони и успокоиться. — Мы вас прикроем, — заверила его Кара Дюн. Только тогда он протянул ей мешок с бескаром. Нехотя, неуклюже, боясь, что уронит его. — Береги броню, — выдохнул Дин. Кара серьезно кивнула. — Не сомневайся. Мэйфилд торопил его и не затыкался: — А что сказали бы на Мандалоре? — Создатель, почему они обязаны терпеть его длинный язык?.. — Жаль, что ты не идешь с нами. Ты так и пышешь здоровьем. Представляю, как забавно смотрелась бы ты. — После этой операции я отрежу тебе язык, — прокомментировала Кара Дюн напоследок. Дин вздохнул, забираясь в транспортник. — Да, пожалуйста. — Эй! Мигс залез следом, покрутился в кресле, как будто впервые попал на имперское транспортное судно. — Так, что тут у нас. Индуктор, рулевое… ага, вот. И, поехали! — он завел двигатель, и транспортник тронулся с места под несмолкаемые комментарии уголовника. — Ага, вот так! У Дина раскалывалась голова, и теперь он не мог точно сказать, было это из-за паники, целиком заполнившей его тело, из-за чужеродного, не его запаха под шлемом или от словесного потока, льющегося изо рта Мэйфилда. Тара обозвала его показушником, когда они покидали тюремный корабль у Дилестри. Сейчас мандалорец назвал бы его обычным болтуном. — Как самочувствие? — спросил тот, не прошло и минуты. — Ты ведь по-прежнему в шлеме? Мало того, что он говорил, он облачал свои вопросы в такие слова, которые приносили физический дискомфорт. Дин старался о них не думать. Мэйфилд ему с этой задачей нисколько не помогал. — Знаешь, что. Я снимаю эту штуку… — он потянулся к шлему и стянул его с головы с облегчением. — Ничего не видно. Не знаю, как вы в них ходите. Вы, в смысле, мандалорцы. «А разве прорезь в шлеме не ограничивает тебе обзор? А нельзя сделать площадь визора пошире, чтобы ты мог не поворачивать всю голову, когда хочешь посмотреть в сторону?» Бездна. Эта дорога будет длинной. Они ехали через сухую долину и на повороте заметили догорающие останки: грузовой транспортник с одной стороны и, чуть дальше, с другой дымились от очевидного внутреннего взрыва. Райдоний — опасное вещество. — Будем ехать спокойно и доберемся до базы, — произнес Дин. Мигс покосился на него, заметно бледнея. Никто и не говорил, что это будет увеселительная прогулка. Мандалорец осекся, когда заметил впереди населенный пункт — тихую деревню в десяток домов максимум. Почти у самой проселочной дороги сидели дети. Мигс посигналил им и снизил скорость до минимума, и Дин смотрел, как мимо них проплывают за стеклом транспортника лица людей. Лица детей. Один мальчик смотрел прямо на него, и этот взгляд проткнул в мандалорце дыру размером с тонкую иглу — слишком незаметную и слишком больную. Мальчик был похож на него в юности, когда он еще не выбрал Путь. — Да-а, — протянул Мигс. — Империя, Новая Республика… этим людям все равно. Мы для них все захватчики. Был ли в его словах смысл? Был. Дин всегда держался в стороне и от тех, и от других, и так бы и было, не возьми от под свою опеку Грогу и Тару. Теперь он сидел рядом с бывшим имперским снайпером и уголовником в броне имперца, а люди на Мороке продолжали жить свою жизнь. Было ли им дело до Империи с ее планами, до освободительного движения Новой Республики? Было ли хоть кому-то дело до этих людей?.. — Я это к чему, — продолжал Мэйфилд, — где-то в галактике кто-то правит — а остальные повинуются. Посмотри на своих: думаешь у всех тех людей, что погибли в войнах мандалорцев, был выбор? Тогда чем вы отличаетесь от Империи. Дин не принимал участия в мандалорских войнах. Но если бы война разразилась за пределами Мандалора, он пошел бы наравне с другими своими соплеменниками. Таков Путь. — Если ты рожден на Мандалоре, то веришь в одно, — говорил Мэйфилд, пока Дин медленно погружался в те глубины себя, о которых старался не думать. — А если на Альдераане — то в другое. Но, знаешь, в чем прикол? Ни того, ни другого больше нет. Неправда. Люди оставались жить, и люди верили в свои идеалы. — Я просто реалист. Стремлюсь выжить — как и ты. Это окончательно разозлило Дина, и он вспыхнул: — Давай кое-что проясним. У нас нет ничего общего. — Ну не знаю, — тут же отбрил Мэйфилд, пока мимо них медленно проезжали перелески Морока. — Похоже, твои правила тоже меняются, когда прижмет. Посмотри на себя: ты говорил, что тебе нельзя снимать шлем, а теперь надел шлем штурмовика. Так тебе нельзя снимать мандалорский шлем — или лицо показывать? Это разные вещи. «Снять шлем и показать лицо — разные вещи, Дин?» — Я хочу сказать, мы все одинаковые. Все держатся за принципы, пока дело не запахнет жареным… «Внутри мы все одинаковые, мандалорец ты или ушастый ребенок с великой силой или брошенка с амнезией. В конечном итоге, у нас единые цели и желания одни и те же». — По мне, если ты можешь спокойно заснуть в конце дня, твои дела не так уж плохи. «Мы не одинаковые. Он не видел, но точно знал: Тара улыбалась, когда отвечала ему: «Я так не думаю, Дин Джарин».***
Таре принесли еды и воды — слишком мало, чтобы насытиться, но достаточно, чтобы она не упала в обморок. Это поведение моффа было настолько понятным ей и знакомым, что она съела все, не задумавшись. Отравлено? Нет, вряд ли, он мог бы убить ее более изощренным способом. Со снотворным? Тоже не вариант — проще было оглушить девушку, как прежде, лишив ее возможности двигаться, но оставив в сознании. Хуже, чем гимер, поскольку она могла сопротивляться хотя бы в мыслях. Но лучше, чем усыпление. Слишком стандартно для Гидеона. Слишком топорно. Она знала, что находится под наблюдением, и крутила наручники на запястьях у себя за спиной, прислонившись к скамье. Без отмычек ей не удастся выпутаться, и Тара искала на своей одежде хоть что-то острое, что могло ей помочь. Хорошо бы стянуть с шеи череп мифозавра — у того было два бивня, и, может, ими можно было раздолбить электронный замок на оковах. Но извернуться так сильно у Тары не получалось, сколько бы она ни пыхтела. Проклятье. Она не может застрять тут, зная, что за стенкой эти твари издеваются над Грогу! Хотелось плакать. Но она себя сдерживала: не хватало еще слез впустую, которые никому не помогут, да еще и повеселят моффа. Тара рассердилась, закусила губу. Злость — полезное чувство, оно делало ее сильнее. Только вот даже полная энергии она была слишком слаба, чтобы защитить Грогу. Она уже сделала почти невозможное, чтобы он не попал сюда, а в итоге не могла даже послушать его дыхание за стеной. Жив он? цел он? его ведь не утащили в лаборатории к доктору Першингу? Оставалось верить, что Дин придет за ребенком и вытащит его отсюда. А о себе она попробует позаботиться. …вытащит ее тоже. Тара вдруг вспомнила, как раздиралась противоречиями, попав в плен к имперцам впервые. Тогда она тоже верила, что повстанцы придут и спасут ее, ведь Кассиан заверил, что она важна Альянсу. Сара, подруга Кассиана Андора, обязана была остаться в лоне Альянса, который ее защитит. Но Сара, воспитанница террориста Герреры, никому была не нужна. Она ринулась вслед за Изгоем, когда все поняли, что на Скарифе затевается что-то судьбоносное, попала на главный корвет адмирала Радоса и затерялась в толпе, о ней не вспомнили, ее не узнали — после того, как Со Геррера погиб на Джеде, никого не волновала участь остатков его семьи. Она слышала, как Бодхи Рук, которого она самолично вытащила из тюрьмы Герреры, которого полдня назад видела живым и невредимым в Ангаре повстанцев, говорил о чертежах Звезды Смерти в последний раз. Она слышала, как Чиррут Имве, монах, который учил ее познавать Силу — ведь Сила, Сара, кроется во всем, что тебя окружает, — говорил «Сила течет во мне, и я един с Силой», прямо в ее голове, пока она бежала до передатчика данных. Она видела чертежи на маленьком мониторе, когда приняла сигнал от Джин Эрсо, а потом уносила их прочь, когда корвет уже столкнулся с флотом Дарта Вейдера. Она успела передать диск дальше и думала, что умрет — за ее спиной кричали люди, те, с кем она долгое время ходила на миссии рука об руку, погибали, а у нее не было сил обернуться, чтобы взглянуть смерти в лицо. Что-то прожгло ее плечо насквозь, она подумала, что это бластер, но потеряла сознание до того, как поняла, что вспышка не похожа на то, что она видела прежде. В следующий раз она пришла в сознание в ногах какого-то имперца, и тот спросил ее имя. Сара сказала: «Кренник». Имперец засмеялся ей прямо в лицо и отослал прочь, ее увели в камеру, заперли и оставили в одиночестве на долгое время. К ней приходили, спрашивали о чертежах, спрашивали о данных, спрашивали об Альянсе. Где они, сколько их, где их база. Сара молчала долго и ждала, что за ней придут и спасут ее. Но никто не пришел. Вместо Альянса, в который так верил Кассиан, за ней пришел Дарт Вейдер. Он поднимал руку и… стрелял? Нет, он поднимал руку, и Сара не могла дышать, голова раскалывалась, все плыло перед глазами, а потом он отпускал ее и спрашивал, куда улетела спасательная шлюпка с корвета, куда она отправила чертежи и где скрывается некая принцесса Альдераана. Сара никого не знала, Сара забывала, что такое Альянс, забывала Герреру, забывала себя. Она ждала и ждала, но за ней не приходили, и спасать ее никто не собирался. В конце концов она забыла, кем была на самом деле. А потом к ней пришел тот имперец и сказал: — Я знаю, кто ты. Ты Сара Кренник, дочь имперского инженера-командующего. Ты поможешь мне в одном деле. И с тех пор Сара сменила имя.